107. «Где теперь эти тонкие смуглые руки…»
Где теперь эти тонкие смуглые руки,
Жар пустыни и тела счастливого зной?
Где теперь караваны верблюдов и вьюки,
Где шатры и кувшины с прекрасной водой?
Ничего не осталось от счастья в Дамаске:
Караваны верблюдов ушли на восток,
И резинка на розовой женской подвязке
Натянула на стройную ногу чулок.
Но ты плачешь и в мире холодных сияний
Говоришь, что тебе как родная сестра —
Эта женская страсть аравийских свиданий,
На соломе и в тесном пространстве шатра.
108. «Как нам не надоело это…»
Как нам не надоело это:
Не кровь, а сахарный сироп,
Не страсть, а легкость пируэта,
Не смерть, а поза. Где же гроб?
Жизнь трогательнее, больнее,
Печальнее во много раз,
Как страшно: в инее аллея!
Ну что ж, пора! Который час?
Жизнь — это слабый голос в хоре,
Сердцебиенье наверху
В последнем с музой разговоре
И пуля жаркая в паху.
О, как невыразимо это —
Россия и предсмертный пот,
Страданья мужа и поэта
В стране, где вечный снег идет.
109. «Зима на сердце у поэта…»
Зима на сердце у поэта,
И слышен муз озябших плач,
А ты еще в загаре лета,
У моря, где играли в мяч.
Теперь ты снова в платье тесном,
В закрытом платье городском
Все вспоминаешь о небесном
Соленом воздухе морском.
И вижу море — путь опасный
Для кораблей, сердец и лир,
И тот спокойный и прекрасный,
Безоблачный счастливый мир —
Мир девушки и христианки,
Куда дороги вовсе нет
Для легкомысленной беглянки,
Для музы, для тебя, поэт…
Зима, а я услышал скрипку,
Залив увидел, как дугу,
Тебя, как золотую рыбку,
Лежащую на берегу.
110. «Прислушайтесь к органу мирозданья…»
Прислушайтесь к органу мирозданья,
К хрустальной музыке небесных сфер.
Пищит комар, и голосок созданья
Вливается в божественный размер.
Пчела гудит гитарною струною,
Поет на виадуке паровоз,
И в небе над счастливою землею
Мильоны птиц, кузнечиков и ос!
Как раковину розовую, к уху
Прижмите горсть руки — о, шум какой!
Старайтесь уловить вдали по слуху,
Как бьется мира целого прибой.
Нельзя ли, кумушки, хоть на мгновенье
О маленьких делишках помолчать:
Мы ангела в эфире ловим пенье,
А музыке небес нельзя мешать.
111. УТРО
Ты — городское утро. Косо
Лежащий на паркете свет.
Ты — кофе с булкой, папироса
И шорох утренних газет.
Вода обильно льется в ванной —
Источников и труб напор,
Где полочка — ледок стеклянный,
А кафели — сиянье гор.
И даже голос неприличный
Стал звонким баритоном вдруг,
И запах мыла земляничный
Напомнил запах детских рук.
С утра за наше счастье битва
И сборы к трудовому дню,
Скользит, оружье римлян, бритва
Вдоль по точильному ремню.
И вот, слетев к пчелиным стаям,
С небес, как в розовом меду,
Прекрасным расцветает раем
Земное дерево в саду.
Зачем такие этим сливам,
Варенью, райские цветы?
Но будь нарядным и счастливым
Средь хлопотливых пчел и ты,
Чтоб сдать в народные амбары
Пшеницу солнечных холмов,
Для радостной души товары
И полные мешки стихов.
В чернильницу перо стальное
Ты обмакни по мере сил:
Навеки дерево сухое
Садовник мира осудил.
112. «Жестокая мудрость природы…»
Жестокая мудрость природы:
Червь лист пожирает в тоске,
Сам гибнет от птичьей породы,
А птица трепещет в силке.
Ты мне закрываешь руками
Глаза, ничего больше нет.
Сквозь пальцы с твоими духами
Сливается розовый свет.
С какой материнской заботой
Ты прячешь весь мир от меня,
Боишься силками, охотой
Нарушить сияние дня.
Позволь мне взглянуть на страданье,
Ведь где я увижу потом
Жестоких охот ликованье?
Нет бедствий в краю гробовом.
113. «Какие выбрать слова…»
Какие выбрать слова
В словесном море?
Рычанье льва
Или паузы в разговоре?
Чтобы и ты пролила
Прекрасные слезы,
Красавица без тепла,
Бумажная роза.
Чтобы и ты надо мной,
Над моими стихами
Разразилась грозой,
Горошинами-слезами.
Но у куклы фарфоровой нет
Ни сердца, ни боли, ни сына,
Для куклы небо — паркет,
А слезы — из глицерина.