— двести тысяч годового дохода,

— дворец в Париже, где она создаст самый блестящий салон и станет его звездой,

— замок и земли де Шандоса при Пуату.

Минусы:

— сверхъестественная скупость герцога.

Плюсы явно перевешивали. Цезарь де Шандос уже стар. Сколько он еще проживет? Ну, шесть-семь лет, не больше.

"Тогда мне будет всего лишь двадцать пять. Я буду молода, богата и счастлива! А главное, всем этим буду обязана только самой себе. И, пусть тогда отец и брат мне завидуют", — рассуждала она.

К чести Дианы, надо сказать, что она все-таки не ограничилась бухгалтерией и захотела посмотреть на юношу прежде, чем принимать окончательное решение.

В первое же воскресенье ей показали Норберта в церкви. И теперь уже она всю обедню поглядывала в его сторону.

Девушку поразила красота его лица. Заметила она и грусть в глазах молодого маркиза. Безошибочная женская интуиция подсказала ей, что он несчастен, и она пожалела его.

Выходя из церкви, прекрасная охотница мысленно клялась, что женит его на себе во что бы то ни стало.

Прежде всего надо было с ним познакомиться.

Но как это сделать?

В гости де Шандосы не ходят и к себе никого не приглашают.

Церковь он посещает только под неусыпным надзором отца.

Обратиться к родителям? Ну уж нет! Диана слишком хорошо знала, что они в лучшем случае ничем ей не помогут, а в худшем — отнимут свободу действий.

Девушка нашла выход. Она усердно занялась благотворительностью.

Теперь Диана целыми днями колесила по Беврону в отцовской карете: она развозила лекарства больным, раздавала пищу бедным и присматривала за маленькими детьми, пока их матери работали в поле.

Со всех сторон старый де Совенбург слышал благословения в адрес дочери и получал от этого искреннее удовольствие: чертовка, кажется, одумалась и, пожалуй, все-таки удастся спровадить ее в монахини.

— А в монастыре еще сомневались в благочестии моей дорогой Дианы, — говорил он соседям. — Нет, она у меня прирожденная сестра милосердия!

Сестрами милосердия в то время служили монахини.

Маркиз так и не заметил, что благотворительность мадемуазель Дианы распространялась только на ту часть Беврона, что примыкала к владениям герцога.

Но все ее старания были напрасны.

Через неделю после того, как герцог посвятил сына в великую тайну, он снова остался с юношей наедине и сообщил ему свою волю:

— С сегодняшнего дня ты больше не будешь работать в поле. Я поручаю тебе наблюдать за работниками.

— А как же…

— Не перебивай!

— Слушаю вас, отец.

— Неделю назад ты убедился в том, что я считаю тебя взрослым. Поэтому ты должен привыкать к независимости и учиться повелевать людьми. Теперь все приказания по хозяйству будешь отдавать ты — сначала, разумеется, под моим руководством.

Норберт изумленно смотрел на герцога: все, что он слышал, было так ново и невероятно, что он принял бы слова отца за шутку, если бы Цезарь де Шандос был способен шутить.

— Иначе, — продолжал старик, — не приучившись смолоду к свободе и самостоятельности, ты после моей смерти можешь натворить много глупостей. До сих пор я был тобой очень доволен. И вот тебе награда.

С этими словами герцог вручил юноше великолепное ружье.

— Сегодня я купил хорошую охотничью собаку. Егерь научит тебя стрелять. Теперь ты будешь иметь свободное время для охоты и развлечений.

Де Шандос помолчал, ожидая благодарности, но сын ничего не сказал.

Он все еще не верил своим ушам.

— Самостоятельность требует денег. Я буду давать тебе тридцать франков каждый месяц. Распоряжайся ими, как хочешь, но помни: каждая лишняя монета, истраченная тобой, отдаляет на один день будущее величие наших внуков… Почему ты молчишь? Мои подарки тебе безразличны?

Норберт заставил себя произнести несколько слов.

Де Шандос, не дослушав, повернулся к нему спиной и вышел из комнаты.

Получив разрешение отца, Норберт все свободное время теперь проводил в лесу.

Единственным другом юного маркиза стал его охотничий пес Бруно, который ничего не требовал, не задавал лишних вопросов, никогда не оскорблял жалостью или грубостью. К тому же он всегда был в таком же настроении, как и его хозяин.

Стрелять Норберт почти не умел и дичью не интересовался. Он попросту рад был под предлогом охоты избавиться от тягостного общества отца.

Пастор не раз говорил герцогу, что с юношей творится что-то неладное, но старик, едва выйдя из церкви, тут же погружался в хозяйственные заботы и забывал, что у сына, кроме работящих рук. есть еще и душа.

Эта забытая герцогом душа ненавидела его. И никакие подарки уже не могли ничего изменить.

Если бы де Шандос дал сыну свободу хотя бы на год раньше! Если бы он знал, как жестоко накажет его судьба за это промедление!…

Мысли Норберта все чаще возвращались к Доману.

Юноша расспрашивал о нем крестьян и все в один голос отвечали, что это — мошенник, способный на любое черное дело. Такие отзывы не могли не насторожить маркиза, но к кому он еще мог обратиться за советом и поддержкой? Ненависть душила его и он давно бы дал ей волю, если бы не привычный с детства страх перед отцом,

Доман тоже с нетерпением поджидал его. Хитрец знал, что семена зла. брошенные им в неопытную душу юноши, дадут богатые всходы.

Он развернул перед Норбертом яркую картину свободной жизни и указал путь к ней. А теперь оставалось только ждать, когда мальчишка решится приступить к делу.

Узнав, что Норберт получил от герцога разрешение охотиться, адвокат завел себе привычку ежедневно гулять в лесу. Он ходил по тропинкам легкими шагами матерого хищника, курил трубку и делал вид. что его меньше всего на свете интересуют охотники.

Возвращаясь домой, он всегда останавливался на опушке и грозил кулаком в сторону замка де Шандоса. бормоча при этом себе под нос:

— Ничего, старый черт, погоди! Дай только повидаться с твоим дикарем! Уж я тебе тогда!…

На этом месте адвокат умолкал. То. что должно было бы следовать за этими словами, нельзя было произносить вслух даже наедине с самим собой.

Адвокат умел ждать. Рано или поздно он встретит Норберта в лесу или, еще лучше, тот сам придет за советом.

И молодой маркиз пришел.

Он вышел из замка с ружьем и собакой, словно на охоту. Войдя же в лес, свернул на тропу, истоптанную сапогами адвоката, и вскоре очутился перед дверью врага своего отца.

Доман видел его в окно и успел приготовиться. Встреча была им давно уже обдумана. Осталось надеть маску и выйти на сцену

Норберт робко постучал.

— Что вам угодно, господин маркиз? — бесстрастным деловым тоном осведомился адвокат, открывая дверь.

Юноша опешил.

Идя сюда, он представлял себе этот разговор как продолжение предыдущего, в той же атмосфере гостеприимства и откровенности. Хозяин же с порога окатил его холодным душем официальности.

Норберт так смутился, что хотел тут же уйти.

Но в тот же миг адвокат, угадав его намерение, тем же тоном добавил:

— Я к вашим услугам, господин маркиз.

И юноше пришлось заговорить.

— Мне необходимо с вами посоветоваться, месье Доман. Я еще слишком неопытен и нуждаюсь в помощи.

— Прошу вас пожаловать в мой кабинет. Все, что только в моих силах, я готов сделать для вас, господин маркиз.

Тот, кто один раз перешагнул границу благоразумия, уже не может остановиться и идет все дальше и дальше по пути, ведущему в пропасть. Норберт вошел.

— После нашей встречи я все время думал о том, что услышал от вас, — сказал он.

Старый мошенник изобразил на лице величайшее изумление:

— О, ваша светлость, неужели вы до сих пор помните весь тот вздор, который мы с вами наговорили под действием вина? Стоит ли об этом вспоминать?