«Блажен, кто напряжет глубинный слух…»
Блажен, кто напряжет глубинный слух
И слышит – на осях бегут шары,
Чей радуется разрешенный дух
Участником божественной игры.
В согласии с безмерной сей игрой
Он слышит сердце малое свое:
Болит оно – и в боли некий строй
Всё частное объемлет бытие.
Но те, кому крушение миров
Сквозь даль времен расслышать суждено, –
Над духом их – разодранный покров,
Под прахом – расщепившееся дно.
В разладе сердце нищее болит
И меркнет слух, смежаются глаза,
И скорбный дух лишь горько утолит
Очей любимых жаркая слеза.
«А если – та же тишина…»
А если – та же тишина,
Немотствующая давно?
Ни звука – и душа одна,
Немая, канула на дно.
Ни звука. Ветер бы подул.
Молчит зиянье пустоты.
О, лучше бы паденья гул.
Ведь тишины не слышишь ты.
Она нема, она пуста —
И душно духу жить в тоске,
Сухие раскрывать уста,
Дрожа, как рыба на песке.
Я больше не могу один.
Приди ко мне, дай руку мне:
Ты слышишь взлет былых годин,
Внимавших звучной тишине.
«Я помню деда: сельский богомаз…»
Я помню деда: сельский богомаз.
И ныне под московский вешний звон
В лазурный утренний прозрачный нас
Сочувственно припомнился мне он.
Под куполом качаясь на доске,
Чертить в лазури белые крыла;
В оконце вдруг узнать невдалеке
Горящий крест соседнего села;
Перевести обрадованный взор,
Чтобы увидеть: здесь и там, вдали, –
Вон пашни и луга, река и бор
Свои кресты и купола зажгли;
И напитав лазурной ширью грудь,
Увидеть вновь свод осветленный свой,
К лазури кистью белою прильнуть
И сердцем бьющимся – к любви живой.
А солнца луч широкий седины
Приветливо ласкает и, косой,
На лики вновь расписанной стены
Цветистою ложится полосой.
И звон плывет – весенний влажный звон,
Как над селом, над вечною Москвой.
Воспоминания со всех сторон,
Воспоминания любви живой.
«Оглянуться не успел…»
Оглянуться не успел,
Как весна пришла;
Городских смешнее дел
Все мои дела;
Но успел одним глазком
Подсмотреть весну,
Прежде чем засел тайком
К бедному окну.
Глаз к нему не подымал
От листов своих
И трудился, тих и мал,
Бился, мал и тих.
Но в какой-то глубине
Знал: весна светла,
Помнил: ты вошла ко мне,
Ты ко мне вошла.
Ты вела меня в поля –
Чуять вешний дух,
Слушать, как живет земля,
Нежить взор и слух.
Голы были луг и бор,
Юны были сны…
Поднял я к окошку взор –
Листья зелены.
«Долгий день томления…»
Долгий день томления.
Душный яркий зной.
К вечеру моления
Напряглись грозой.
Что-то там сбывается,
Дальный друг, с тобой?
Маяться бы, маяться –
Да одной судьбой…
Миг – всю тягость скинула
Словом ты родным.
Тут гроза нахлынула
Громом молодым.
«Молнию небесную, –
Молвит, – принимай
В грудь, любви не тесную,
В милый месяц май».
«Всё веселюсь – и не знаю…»
Всё веселюсь – и не знаю,
Куда мне деваться с тоски.
Маюсь, хоть ближних не маю.
И дни мне пустые легки.
Вольно, глубоко дышу я
Расцветшею пышной весной;
Но, одиноко тоскуя,
Печальная доля – со мной.
Вот я один – и запела
На воле в ночной тишине:
Ей предаюсь я всецело
И в ней растворяюсь вполне.
И над тоской заунывной
Высоко, далеко звеня,
Слышится голос отзывный
И нежит печально меня.
День настает – полнолюдный
И плещет, и пляшет, цветя.
Жизнью недальней, нетрудной
Он тешится, мил, как дитя.
Вновь веселюсь – и к покою
Тихонько проходят они,
Словно с пустою тоскою –
Пустые и легкие дни.
ДВОЙНОЙ ОТЪЕЗД
Скажите мне, ах, вспомните ли вы
Хотя б одно заветное мгновенье,
Где грусть моя в невольном вдохновенье
Была б созвучна веянью Москвы?
Мне вдалеке, у строгих вод Невы
Отрадное певцам самозабвенье
Вновь зазвучит о вещем откровенье,
Светящемся и сумрачном, увы!
Распутьями трудна моя дорога:
Ночную ли подзвездную чреду,
Полдневную ль как пристань я найду?
Вас – да хранит до милого порога,
Обретшую покров для бурь и вьюг,
Напутствуя, благословенный юг.