EMI провело вечеринку в честь нашего первого золотого альбома, но все это ничего для нас не значило. Было странно ощущать то, что EMI пытались перевернуть все это в огромный успех по продажам. Но все равно, в середине этого энергичного урагана звукозаписывающей компании, я посмотрел на Фли, мы обнялись и действительно почувствовали гордость и успех, что мы, наконец, добились чего-то, несмотря на то что на этот успех нам потребовалось четыре альбома и постоянные падения и взлеты.
Вдруг другие компании стали присматриваться к нам, особенно, после того, как наш адвокат Эрик Гринспен, разорвал контракт с EMI. Хотя по договору мы должны были записать с ними еще один альбом, Эрик заметил, что там были недочеты, которые автоматически делали контракт недействительным после семи лет действия. Мы подходили к нашему юбилею, так что каждая компания стала устраивать для нас маленькие шоу. Крис Блэквелл, основатель «Island Records» пригласил нас к нему в дом на Голливудских Холмах и говорил с нами про Боба Марли и важности его компании в истории регги. Было весело, но даже он сам признал, что у него не было таких денег, какие нам предлагали другие компании.
А у Девида Геффена были. Он пригласил нас на свой самолет, когда мы летели после шоу из Окленда. Самое смешное, что туда мы летели в самолете от Warner Bros. Мо Остин из Warner Bros. был самым крутым исполнительным директором из всех с кем мы познакомились во время этого процесса. Он основал Warner Bros. и когда я и Фли пошли к нему в офис, мы слушали его рассказы про Фрэнка Синатру, Джимми Хендрикса и Нейла Янга, которые были в его компании. Потом Мо пригласил нас к себе домой, в Брентвуд. Его дом был размером с лучшую часть Диснейлэнда. После того, как он дал небольшое турне по его дому, он пригласил нас на улицу. Его имение распологалось прямо на горе, вид был от океана до центра Лос-Анжделеса. Его бассейн был размером с небольшое озеро, и когда он предложил нам искупаться, Фли и я разделись до трусов и нырнули. Когда мы вышли из воды, нас ждал дворецкий с теплыми полотенцами. Несмотря на всю свою крутость, Мо оставался отличным человеком, с хорошей душой и настоящей любовью к музыке.
Между тем мы решили начать работу над новым альбомом. Мы больше не хотели работать с Майклом Бейнхором, поэтому начали переговоры с другими продюсерами, одним из которых был Рик Рубин, который был известен своей работой с Beastie Boys. Мы хотели нанять Рика работать с нами еще во времена Freaky Styley, и он приходил к нам на репетицию вместе с Beastie Boys. Потом он сказал, что все то время пока он был там, он чувствовал самую темную и пессимистичную энергию, он просто не мог дождаться, когда выйдет из комнаты. Но теперь все мы были другими, Рик поговорил с нами, и мы ему очень понравились. Рик превратился из нахального, агрессивного, противного нью-йоркерца с пристрастием к кофеину, в более доброго, спокойного, духовного калифорнийца-вегетарианца.
Теперь Рик был с нами, и мы начали играть в тихом месте в долине Ланкаршима, под названием The Alleyway. Здесь были высокие потолки, диваны и мансарда с отличной сценой, причем все это было в пятнадцати минутах ходьбы от наших домов. Как только мы туда попали, мы стали самыми плодовитыми, которыми когда-либо были. Мы просто не могли остановиться писать музыку. Мы джемовали весь день напролет, создавали новые идеи, а потом приходил Рик, ложился на диван и слушал нас часами, что-то записывал, дремал. Он нам не мешался, был очень спокойным, но скоро мы поняли, что он не пропустил ни одного аккорда, ни одного слова. Он давал нам замечательные идеи, а потом работал с Чедом над битом и барабанными установками.
На Хэллоуин мы решили отдохнуть и пойти на вечеринку супер-богатого мужика. Он построил огромную сцену и нанял Jane’s Addiction. Все мы договорились, что мы придем на вечеринку голыми, кроме носка на члене. Я аккуратно надел свой и пошел на вечеринку с Кармен, которая тоже была одета соответствующе. Мы пришли туда, и ничего себе, там уже был Фли полностью голый, кроме носка на члене. Потом я увидел Джона, одетого в тоже самое. Чед тоже не постремался, хотя был уже конец октября, и было довольно прохладно. Так мы, голые парни с одетыми на член носками, пытались вести себя, словно ничего не произошло.
Jane’s Addiction начали играть и все стали подпевать. Тогда Стефен Перкинс из Jane’s Addiction спросил у нас, не хотели бы мы тоже что-нибудь исполнить, так что мы решили спеть Stooges группы Search and Destroy. На этой вечеринке были сотни человек, а мы забрались на сцену практически голыми. Было такое ощущение, что мы шагаем по Луне, из-за нашей наготы, холода и из-за того, что Jane’s Addiction сами предложили сыграть, а ведь они всегда были нашими конкурентами.
Переговоры с компаниями сузили наш выбор до двух лейблов, Warner Bros. и Sony. Мы поехали в Нью-Йорк, чтобы встретиться с Томми Мотолой, которому только что принесли успех Мэрайя Кэрри и Майкл Джексон. Томми был очень тверд и сказал, что хотя сейчас мы выбираем среди всех этих лейблов, но в конце-концов подпишем договор с Sony/Epic.
Мы понимали, что в EMI нас не уважали. Теперь мы искали хороший дом. Когда Эрик собрал нас вместе за обедом и сказал, что Epic поднимают цену еще на миллион, мы в четвером встали и начали танцевать небольшой танец, крича: «Epic! Epic! Epic!». Но это было еще не все. Эрик посадил нас и сказал:
— У меня есть хорошие новости. Каждому из вас они кладут по миллиону на счет.
У каждого из нас было несколько тысяч долларов на счету, и тут мы вдруг миллионеры. Я ощущал себя так, будто я выиграл лотерею. Мы кричали и обнимали друг друга и в первый раз в жизни мы поняли, что теперь нам не придется собирать деньги из каждого угла, чтобы прожить очередную неделю. Мы сразу решили купить дом. Уже через пару недель у каждого из нас были новые дома.
Мой дом был новый, он находился на вершине Бичвуд Кэньон. Я переделал его. Я вытащил все ковры и положил антикварный паркет из Таиланда. В своей комнате я покрасил каждую стену разными цветами. Я положил дикую мозаику на лестнице, так что было такое ощущуние, что по ней текла река. Но самой важной комнатой была моя гостиная с камином. Я переделал его в форму огромной голой женщины. Ты закладывал дрова в ее вагину, и у нее были двадцатисантиметровые соски из фиолетового стекла. Самой классной частью дома был задний двор. Он находился на стороне Гриффит-парка, парк живой природы. И если ты отдыхал в бассейне, все что тебе нужно было сделать, это посмотреть наверх, и ты увидишь знаменитую надпись «Hollywood».
Тем временем мои отношения с Кармен были суматошными. Она сошла с ума. Я заставил ее пойти на терапию, чтобы она не убила себя. Однажды, когда мы были в машине, она начала кричать и бить себя по лицу, ставя огромные синяки. Потом она пыталась выпрыгнуть из машины, когда я ехал на полной скорости. Я предлагал оплатить терапию, потому что ей явно было больно. Если я просматривал журнал, она подходила, отбирала его у меня, переворачивала на несколько страниц назад и говорила:
— Почему ты остановился на этой странице дольше, чем на других? Кто эта девочка?
Мы шли по улице, полной народу и стоило мне просто задержать взгляд на ком-то, как она говорила:
— Почему ты смотришь на ту девочку?
Мы просто ругались на словах, так что когда она била себя по лицу, оставляя синяки, потом появлялась перед друзьями, все говорили: «Чувак, ты что ее бьешь?». Кто мог поверить, что она сама это сделала? Я пытался прервать наши отношения, но после того как я купил дом, она просто-напросто не уезжала. Она закрывалась в ванной с ножом. Она уходила туда, чтобы резать себе руки, и мне приходилось часами стучать в дверь, чтобы она вышла. Потом она открывала, с ножом в руках, но не порезав себя, слава Богу.
Я думаю, что как только она поняла, что теряет контроль надо мной, тогда она может погибнуть. Каждый раз, когда я говорил о невозможности наших отношений, она начинала кричать и мычать, как ребенок с аутизмом. Группа установила день начала работы над альбомом, и мне нужно было заканчивать такие отношения. Я предложил ей квартиру, потому что у нее не было сбережений, но она отказалась. Я говорил ей сто раз, что все кончено, что мы не можем больше быть вместе, но она приходила и начинала кричать и стучать, а я выходил к воротам и говорил: