И взгляд поэта на брак, как мы можем заметить, ясен и чист. Так, в письме Вяземскому он писал: «Правда ли, что Баратынский женится? Боюсь за его ум. Законная пизда — род теплой шапки с ушами. Голова вся в нее уходит. Ты, может быть, исключение. Но и тут я уверен, что ты гораздо был бы умнее, если лет еще десять был холостой. Брак холостит душу».

Уместно будет заметить, что всё только что сказанное говорилось и повторялось тысячу раз всеми серьезными умами. Мы могли бы найти немало прозорливых слов на эту тему, но ограничимся одним Мишелем Монтенем, ибо не объять необъятное, как это не раз уже было нами отмечено, да и многое сказано выше. Итак: «Вольные души, вроде моей, ненавидящие всякого рода путы и обязательства, мало пригодны для жизни в браке. Руководствуйся я своей волей, я бы отказался жениться даже на самой Мудрости, если б она меня пожелала».

Что ж, напоследок стоит сказать, что источники мудрости скрыты всё-таки не в книгах и законах, а в глубинах человеческой души. Разум наш не из одного того составлен, что он сам открыл или выдумал, но из всего того, что он знает. В одном из диалогов Платона Сократ заметил, что главное состоит не в том, чтобы поместить нечто в другого человека, а чтобы извлечь уже имеющееся. Извлечь «следы знания, сохраненного душой в ее вечных странствиях». Поройтесь-ка немного в вашей голове и в особенности в вашем сердце, которое так горячо бьется, когда хочет этого — вы найдете там больше предметов, для обсуждения этой проблемы, чем нам может понадобиться на весь остаток наших дней. Но одно: Нужна ли у нас мысль? — Ни на что! — и знаете ли почему?

23

— Слышь, — говорит Минька, тщательно выскребая кончиком столового ножа ноготь на мизинце, — плешивый щеголь наш, враг труда, фотографии затеял печатать. Цветные.

— Чего ж он там наснимал? — спрашиваю я. — Маруську свою в драных колготках?

— Горячо.

— Наш Куша кажется, влюбился?

— Плоско, батенька. Где полет мысли? Фонтан воображения? — лениво вопрошает Минька, занимаясь красотой ногтей. — Неужели кроме марусек юговскую пленку не на что изводить? Николай Васильича не знаешь?

— А хули мне его знать, говна. Мне с ним детей не крестить, с жабой.

— Чего такой бенгальский огонь? — хмыкнул Минька.

— Да говорить даже противно, честно слово. Сунулся было трояк у него перехватить, так этот, жаба хуева, кошелечек драненькой достает, в кошелечке копеечка да рублик вчетверо сложенный. «Вот, Сережа, сам хуй без соли доедаю». Сиротинушка, блядь, дитя подземелья. А в буфете, гляжу, из другого кармана партмонет вынимает, да заказывает что пожирнее. Нет, я без претензий. Но зачем мне спектакли разыгрывать? Скажи: «Не могу. Извини, ну не могу. Башли есть, но сейчас не могу. Самому нужны». Я же пойму. Что я, урод умственно отсталый? Тут и совсем уссывон. Сам посуди: стоит со «стюардессиной», а кто стрельнет «Приму» достает полурассыпанную — дескать эта последняя с фильтром была. И эту «последнюю» он изо дня в день курит. Плюшкин он и есть Плюшкин. Гоголь хуев.

— Ты помнишь «Слейд» у него был? — спросил Минька, увлеченный своим занятием.

— Ага. Уже «был».

Минька в ответ развел руками.

Есть у «Слейдов» хор-рошая пластиночка. Там и «Лук эт лес найт», и «Мама, мы все сошли с ума»[63], там и то, там и это. Если попытаться умно сказать — квинтэссенция их мужественной музыки. Да и сами слейдовцы понимали что к чему, потому не постеснялись и назвать соответственно. Характер, правда, до конца не выдержали: знак вопроса поставили.

Из заботливых рук была пластинка. Конверт в полиэтиленовую пленку запечатан. Сам диск, как новенький. Не пиленый. Пятак пьяными пальцами не захватан. Такие вещи в Универмаге не продаются, потому и особый статус хранения имеют.

Как она у гобсека нашего объявилась? Наверняка очередной шахер-махер.

— Ну и почем он пластмассу скинул?

— Обменял, — важно сказал Минька, наводя последние штрихи. — Обменял дядя Куша «Слейдов». И на что же ты думаешь?

— А я и думать не хочу.

— Наверно, думаешь, раритетный альбомчик чейнджанул? — Миня полюбовался на свой ноготь, отставив палец. — А «Пентхауз» не хотите ли? О? — вытаращил он глаз. — Там та-а-акие на разворотах. Бритые.

Оно, безусловно, дело хозяйское. В его годы, веселые картинки на ночь полистать, очень даже стимулирует. Но ведь парнишка он не тот, чтоб без умысла. Так запросто — на прихоть? Умысел не тот. Умысел у Куши завсегда был крепкий, крестьянский умысел. В смысле, если хочешь купить козу — приценись к корове, а прежде о видах на урожай побеседуй. Да и урбанизация, однако ж. Пятый год по тяжелому не на огород ходит. Трамвая перестал шугаться. А ведь на коробке «иностранщина» писал, если на пленке пели не по-русски.

Справедливости ради, надо отметить, что «иностранщина» сызмальства его пытливый ум интересовала.

Узнав о зачислении в славные ряды советского студенчества, Куша на радостях обменял у себя в деревне, у пьяницы пропившегося, пластинку (есть, есть пластинки в русских селениях), за бутыль самогона, что мамка из навоза гонит. «Девка какая-то, — рассказывал он Лёлику. — Хорошо поет, но уж больно нудно. Пенка Флойдова. Болгарка, наверное». Заинтересовавшийся «девкой» Лёлик, в одно из возвращений Куши из родных пенат, увидел у себя в руках «Вишь ю ви хиа», заезженную вусмерть тридцатикопеечной железной иглой, исправно служащей проигрывателю радиолы испокон веков. Когда Куша узнал сколько эта «болгарка» могла стоить — с ним чуть плохо не случилось: конверт и тот сестра изрезала, наклеив понравившееся в общую тетрадь девичьего песенника.

Долго у него в головке не укладывалось — как это: пластинка, на которую не хватит и стипендии. Пусть там музыка хорошая, ладно, но какая бы замечательная музыка не была, это ведь не пиджак, не торшер, не ковер на стену. На такие деньги это знаете, это ого-го. Это много чего можно натворить.

Вот, наверно, тогда-то он и смекнул, что музыка — это тоже товар, и такой товар, за который люди большую деньгу платят. Понял он, что в товаре желательно бы разбираться. Но поскольку процесс этот не быстрый и требует умственного напряжения, с самообразованием он не больно и торопился, предоставив дело времени. Сама-то музыка рядом с ним особо не стояла. Кушу больше коллекционирование дензнаков интересовало, и всё, что с этим могло быть связано.

Ну так что ж. Спустились с Минькой этажом ниже — приобщиться.

Заботливый владелец уже запеленал исчадье порока в полиэтиленовую пленку, заварив края утюгом, поэтому бритые предстали пред нами в не первозданном виде.

— Денежки за показ не берешь? — спросил Минька.

— Васильич, хорошая идея! — поддакнул я.

— Идея, может, и хорошая, — согласился Куша, — но и влететь с такой идеей можно хорошо. Это ж распространение, под статью подведут.

— Растет парень, — восхитился Минька. — Скоро Пиздоболкина затмит.

— Ну, — развел руками польщенный Куша. — Где уж нам. Ума палата — ключ потерян. Мы пташки мелкие.

— Курочка по зернышку клюет, — успокоил его Минька.

— Я тебе, Михайло, пивко поставлю. Как дело сделаю, в «Якорек» пойдем, там орешки соленые подают. Ты ж пивко уважаешь?

— Пятизвездочное устроит вполне, — ответил Минька, наклонив журнал к свету, чтоб получше рассмотреть нюансы, скрадываемые полиэтиленом.

А дело вот в чем. Надоумил Кушу заняться этим благодарным делом тот же Минька, рассказав какую колоду карт нам предложили купить на базаре. И знакомого с журналом на Кушу вывел.

Сметливый Купи-Продай порами почувствовал тушеное-копченое, благо с некоторых пор увлекся фотоделом — снимал подружек в неглиже и без оного. Но, будем справедливы, о возвышенном не забывал, в перерывах, между проявлением и закреплением доморощенных ню, переснял репродукции из «Тигра в гитаре» и «Музыки бунта» О.Феофанова и обложки проходящих через наши руки эл пи. Переснял для себя, а там и спрос появился, приторговывал втихаря.