— Правда? — удивилась Геля.
Она, сгорбившись, сидела на заправленной постели, одетая в свой старенький халат, и не могла понять, как доктору удалось разглядеть в ней что-то особенное.
— Абсолютная! Параметры просто модельные, только роста, может, чуть-чуть не хватает, но я не удивлюсь, если тебя пригласят поработать в какое-нибудь агентство.
— О! — Она деланно рассмеялась. — Позировать фотографам? Ходить по подиуму? Это не для меня.
Снова остановившись, Анатолий Михайлович посмотрел на нее в упор:
— А что для тебя?
Геля растерялась:
— Я… Я не знаю…
— Но чем-то ты же планировала заняться в этой жизни?
— Да ничего я не планировала… Была одна мысль, но, по-моему, это нереально… Мама у меня на кафедре в пищевом институте работает. Не преподаватель, а так… Лаборант. Она хотела, чтоб я туда поступила. Даже поговорила уже с завкафедрой.
Медведев приподнял густые брови:
— О-о, ресторанный бизнес!
— Да нет… У них там кондитеров готовят.
Ухмыльнувшись, он одобрительно прищелкнул языком:
— Сладкая жизнь! Не то что у меня: режь да кромсай.
— Вы создаете красоту! — заспорила Геля. — Что может быть лучше?
— К сожалению, бывают и неудачи…
Ее рука невольно потянулась к лицу. Заметив это, Анатолий Михайлович остановил ее жестом:
— Нет-нет, с тобой все в порядке. Тут я не подкачал. Но каждый наш пациент должен отдавать себе отчет, что хирург все-таки не волшебник. А некоторые больные требуют слишком многого. Сорок лет с лица не уберешь. Десять — пожалуйста. Двадцать еще куда ни шло… Но сделать из старушки нимфетку — это невозможно.
Уже на пороге палаты он вспомнил:
— Да, кстати! Пусть тебя не разочаровывает, что кожа до сих пор остается все такой же воспаленной. Гематомы пока держатся. И заживление еще идет, и лазером тебя пока не пошлифовали. Ты пока смотри только на формы — носа, подбородка и глаз, запомнила? Хочешь, я дам тебе вуаль? У меня специально припасена такая шляпка с вуалью, не слишком густой, чтобы черты лица не скрывала, а кожу затушевывала. В первый раз посмотришь на себя через нее. Согласна?
Геля неуверенно согласилась:
— Хорошо. А когда меня лазером полечат?
— Не терпится? Вот сегодня все снимем, посмотрим, что и как, тогда и решим. — Подмигнув, Медведев вышел из палаты, оставив ощущение пустоты — он занимал много места, но для этого человека его было не жалко.
«Он здесь единственный, с кем хочется поговорить». — Вздохнув, Геля откинулась на подушку и через прорези в бинтах уставилась в потолок. Он находился так высоко, что в палате было достаточно воздуха, но все равно возникало ощущение духоты. Открывать окно Медведев не разрешал: «Еще не хватало, чтобы ты простуду здесь подцепила! Потом надышишься». Геля не спорила. Как можно спорить с волшебником, который дарит тебе новую жизнь?!
Со старой — она расставалась без сожаления, что там было хорошего? Только сестренка, а так — сплошной мрак. Как изощрялись одноклассники, когда Гелю вызывали к доске, и выкрикивали, демонстрируя высшую степень остроумия:
— Арыкова, ты подставку для носа взять забыла!
— Ой, у нее краснуха началась, мы все умрем!
— А это там твой ранец или чехол для шнобеля?
На контрольных они начинали улыбаться Геле:
— Ты уже решила? Лапонька, дай списать!
И она делилась своими знаниями, только ради того, чтобы не услышать в свой адрес еще какую-нибудь гадость. Ей так и не удалось научиться пропускать колкости мимо ушей. Каждая обида застывала в груди холодным комком, который Геля приносила домой, а потом сестренка отогревала ее своими ладошками…
Родных она просила в больницу не приходить. Зачем видеть полуфабрикат, на который она и сама старается не смотреть в зеркало? И дядя не только все понял, но и договорился, что оплатит ей пребывание в больнице до ее полного выздоровления. Чтобы Геля вышла в мир не опухшей и в синяках, а настоящей красавицей. Никто не пострадает, если она пробудет в больнице лишних дней десять. Книг ей принесли достаточно… А с Ленкой они перезваниваются десять раз за день.
Уже сотню раз за эти дни Гелино воображение проигрывало сцену ее выхода из клиники. Она появляется на высоком крыльце, а стоящие внизу родители и сестра не узнают ее. Дядюшка, который держит большой букет цветов, бросает на незнакомую красивую девушку заинтересованный взгляд, оживляется, но она проходит мимо них, и только потом позволяет себе расхохотаться за их спинами. Они возмущенно озираются, бросают друг на друга растерянные взгляды: «Неужели?!» А Геля уже хватает их за руки: «Да это же я! Я! Не узнали?» И восторженные возгласы, и слезы, и смех… Аплодисменты.
Это слово напомнило ей, что в соседней палате скрывается какой-то известный артист, уже удачно, по словам Анатолия Михайловича, прооперированный. Медведев так и не назвал его фамилии (врачебная тайна!), а Даша не вспомнила. Самой же Геле этот загадочный актер так ни разу и не встретился, хотя, признаться, ей хотелось бы его увидеть. Кино она любила и знала неплохо, ходила даже на заседания киноклуба, где собирались люди постарше, и поэтому никто не смеялся над ее внешностью.
Иногда Геля даже подумывала стать настоящим кинокритиком, именно об этом заикнулась она в разговоре с Медведевым. Но эта профессия требовала изрядной доли самоуверенности в добавление к тому таланту, который хоть и в зачаточном состоянии, но все же был в ней. Не случайно же ее работа победила в том конкурсе…
Вчера Геля неожиданно вспомнила о своих давнишних планах, ею же самой и заброшенных. У нее холодно замерло сердце: теперь все вдруг показалось не таким невозможным. Если у нее будет нормальное («красивое» — она даже произносить боялась) лицо, никто из экзаменаторов ведь и не подумает: «Что это чудовище тут делает? Она оскорбляет мои эстетические чувства!» Скорее всего такое никому и не пришло бы в голову, — хотя как знать! — но Геля не хотела подвергать себя еще и этому унижению.
«Когда он тоже сможет открыть свое лицо, — подумала она о неизвестном артисте по соседству, — может, выберется, наконец, из своей палаты? И, если у меня хватит наглости спросить, объяснит, куда мне податься с мечтой о кинокритике…»
— Ну, скоро? — простонала Геля, зажмурившись. — Когда же?
Анатолий Михайлович сказал: «Сегодня», но это было так неопределенно, так растянуто во времени. Можно и не дожить… Неужели только после обеда?! Смерти подобно. Чем занять это ожидание? О чем думать, чтобы не сойти с ума?
«Не о чем волноваться, — пыталась убедить она себя. — Доктор у меня — самый лучший. Он сказал, что все прошло хорошо. И у артиста тоже. Разве можно не верить ему?»
…Первый взгляд на себя — через вуаль. Ей показалось, будто из зеркала на нее взглянула «Неизвестная» Крамского. Она даже протянула руку, чтобы тронуть холодное стекло, убедиться, что это не холст, не чья-то бездарная подделка шедевра, на репродукцию которого Геля с детства могла смотреть, не отрываясь, боясь издать звук.
— Неужели это я? — прошептала она и потянулась уже к лицу — проверить: правда ли больше нет этого ужасного носа, делавшего ее похожей на беднягу карлика из знаменитой сказки. Вуаль послушно облепила маленький, ровный нос, и Геля едва не всхлипнула от радости.
Но Медведев мгновенно отрезвил ее:
— Работа еще не закончена. Если взглянешь на себя без вуали, еще разревешься, чего доброго. Угревая сыпь пока на месте, ее скальпелем не срежешь.
— Да, я помню про лазер, — торопливо заверила его Геля.
— Хорошо, что помнишь. Не торопи события. Всему свое время.
— Нет, что вы! Я не тороплю. Спасибо.
Он улыбнулся, встав у нее за плечом, и сказал, обращаясь к отражению:
— Когда ты увидишь себя в следующий раз, тогда и будешь меня благодарить. Сейчас ты еще не понимаешь — за что.
В душе посмеиваясь над собой, Изольда Федченко признавала, что напоминает ту царицу из сказки Пушкина, которая не расставалась с заветным зеркальцем. Боже, сколько радости таилось в этом застывшем озерце, заключенном в безвкусную витую рамку — зеркало она выпросила у медсестры. Почему своим не запаслась, ведь понимала же, что без него не обойтись? Суеверный страх помешал, а вдруг у хирурга руки не из того места растут? На что потом любоваться? Или зеркало в стену запустить, чтоб самой еще и осколки собирать, в каждом отражаясь безбожно изуродованным лицом?!