То, что парнишка, по определению Авдотьицы, был не из нищего житья, вроде бы соответствовало его происхождению именно из Хамовников. Налогами ткачей облагали невысокими, правда, и переселяться в другие слободы не велели, и дочерей с сестрами на сторону выдавать — тоже.

— Ждать-то вас, или как? — спросил ямщик.

— Ты, молодец, лошадь у паперти привяжи, а сам ступай в церковь, погрейся да помолись, — присоветовал Семейка. — Мы тут неподалеку сходим, а коли не захотим сразу возвращаться, пришлем сказать.

— Дорога-то тебе уж оплачена, — добавила Авдотьица.

Данила только озирался — тут он был впервые.

— Пойдем, что ли? — спросил он. — Ты место точно помнишь?

— Как не помнить!

Авдотьица привела Данилу с Семейкой к крепкому забору, за которым явно было справное, богатое хозяйство.

— Сюда вот парнишечку привезли.

— Не в церковь? Прямо на двор? — уточнил Данила.

— Вот то-то, что на двор…

— Но ведь все равно отпевать в церкви придется, а хоронить — на кладбище, — сказал Семейка. — И привезли с утра… Должно быть, уже и с попом сговорились. Ну, давайте решать, как дальше быть? Тебя, девка, поди, в твоей бане заждались.

— Сегодня мне в бане делать нечего, — отвечала Авдотьица. — И завтра, пожалуй, тоже.

Других объяснений Семейке не требовалось. Он знал, что бабам и девкам в известные дни ни в церковь ходу нет, потому что — нечисты, ни в баню — чтобы нечистота разом на других не перекинулась.

— Ты откупилась, что ли? — спросил непонятливый Данила. — За тебя другие девки трудятся? Сколько дала-то?

И полез за деньгами.

Семейка усмехнулся, но не удержал, не захотел девку позорить.

— Алтын дала, — Авдотьица сразу сообразила, как Данилиной простотой попользоваться.

— Держи. Как же нам туда пробраться да расспросить?

— Тут, пожалуй, только с цепным кобелем и потолкуешь… — Семейка оглядел всю улицу, все длинные заборы, одинаково серые и высокие, и хмыкнул.

— Я не пригожусь ли? — спросила Авдотьица.

— Ты?

— А знаешь, где черт сам не управится, там бабу подошлет!

— Ловка! — одобрил Семейка. — И что же ты скажешь?

— А то и скажу… — Она призадумалась. — Скажусь, будто из верховых девок…

— Так тебе и поверят! — Данила видывал в Кремле верховых девок, что служили самой государыне, все были нарядны и красивы, как на подбор, и ни одной среди них богатырского роста он пока не заметил. Авдотьица же в какой шубейке хлопотала по банному делу, в такой и приехала.

Она поняла, что Данила имел в виду.

— Ничего, это не помеха! Скажу — прислали с самого Верха разведать: мол, челобитную государыне подала убогая вдова, просит денег на постриженье, а бабы-то ее и вспомни, что никакая она не убогая!

— А как ту вдову зовут, за кем замужем была? Дети где? — спросил осторожный Семейка. — Тут-то тебя и прихватят!

— А вот пойду сейчас в церковку, Богу помолюсь, свечек понаставлю и буду знать доподлинно, сколько в Хамовниках вдов и как они все прозываются!

— И то верно!

При каждой церкви обреталось немалое количество женщин в годах и даже древних старух. Иные, придя в тот возраст, когда детей уж не родить, делались просвирнями, иные — свечницами, и кормились при церкви неплохо. Иные же просто милостыню просили и с того жили, как могли.

Отпустив Авдотьицу в церковь, Семейка с Данилой отошли от нужного двора подальше.

— Я вот думаю — есть ли что общее между Хамовниками и печатней? — спросил Данила.

— И как?

— Да ничего вроде и быть не должно! — Он задумался. — Разве что какой приклад для переплетного дела тут заказывают?

— Холст, бывает, нужен. Да что его заказывать! — возразил Семейка. — Купить проще. По шесть денег с полушкой аршин — и незачем в Хамовники тащиться.

— А что, тебе доводилось книги переплетать?

— Еще и не то, свет, доводилось…

Семейка несколько помрачнел.

Даниле очень хотелось как-нибудь усадить Семейку за накрытый стол, чтобы ни Тимофей рядом бубнил про божественное, ни Богдаш подстерегал миг и вворачивал язвительное слово. И завести разговор о многих вещах поочередно, долгий такой, неторопливый разговор…

Семейка ему тем и нравился, что не язвил, не поучал и за власть не боролся. Богдаш — тот непременно желал первым и главным быть. Тимофей Озорной его время от времени осаживал, показывая — вот кто тут главный! Семейка же был тих и неприметен, пока не доходило до дела. А тут он, хотя и не был силен, как Тимофей, не бросался в бой беззаветно и отчаянно, как Желвак, обоих мог при желании обставить лишь тем, что действовал спокойно и не останавливаясь для бесплодных размышлений. Точно с тем же спокойствием, что и при починке сбруи, мог он треснуть заступившего ему путь человека кистенем да и пойти дальше, не беспокоясь совершенно, что же с тем человеком будет.

— Я на государевой службе, — был его обычный ответ.

Похоже, он и впрямь считал, что за все его деяния ответ перед Богом несет тот, кто его послал с тайным поручением, — государь Алексей Михайлович.

— Занятно Богдаш придумал, — сказал Данила. — Земский приказ печатню трясет, а мы — приказных выслеживаем! Ждем своего часа! Вот только как он поймет, что они до грамоты добрались?

— Богдашка хитрый, — одобрительно молвил Семейка. И перевел речь на конюшенные дела.

Авдотьица молилась и ставила свечки довольно долго. Данила с Семейкой устали пялиться издали на церковную дверь. Вдруг она появилась и поспешила к тому двору, куда было доставлено мертвое тело.

Походка у нее была такая, что невысокую девку бы украсила, — стремительная, грудью подавшись вперед, голову чуть наклонив, руки, в длинные рукава упрятанные, сложив на груди кулачок к кулачку. Когда же такая колокольня несется, наклонившись, только и мысли — вот-вот грохнется!

Авдотьица подошла к калитке и принялась стучать. Ответил ей лаем кобель, потом, видно, раздался и человеческий голос. Она вступила в переговоры. И, не успел бы Данила «Отче наш» прочесть, как ее и впустили…

— Гляди ты! — обрадовался он. — Нашла-таки зацепку!

— Этой бы девке да ноги покороче…

— Да-а…

Теперь, зная, что Авдотьица занята делом, и они пошли в церковь.

— Долго мне тут торчать-то? — напустился на них извозчик. — Я уж все грехи замолил, сколько их за год накопилось!

— Погоди вопить, свет, не в лесу, — одернул его Семейка. — Вот тебе еще две деньги — мои грехи замаливай.

И отвел Данилу в сторонку.

— Не выглянуть ли? — спросил парень. — Она с того двора выйдет, нас не найдет…

— Девка смышленая, — успокоил Семейка. — Сразу к храму побежит. Где ж мы еще можем быть!

Данила из выданных Башмаковым денег взял полушку, купил свечку и стал искать — кому бы поставить?

В почете тут был образ Николы Угодника. Перед ним не меньше двух десятков огоньков теплилось. Никола ремеслам покровитель, ткачей чтобы призрел и в обиду не давал. Данила решил, что об этом святом и так изрядно позаботились.

Те образа Богородицы, что тут имелись, тоже были освещены и сверху, и снизу, и лампадками, и свечками. Данила прочитал краткую молитву, но о чем просить Богородицу — пока не знал. Разве о том, чтобы дед Акишев поскорее невесту сговорил?

Невеста-то невеста…

Отогнав совершенно ненужную в храме мысль, Данила поспешил к Спасу Нерукотворному и поставил свечку ему, попросив заодно, чтобы в розыске поспособствовал.

Семейка же все это время провел перед одной иконой, то ли глядя на нее, а то ли не глядя, а просто о своем думая, то ли молитву беззвучно читая, а то ли что иное про себя говоря… Данила присмотрелся — это был образ Алексия, человека Божия, и вряд ли хоть одна московская церковка без него обходилась — на Алексия государевы именины! Зачем Семейка его избрал, и не случайно ли перед ним встал — Данила так и не понял…

Вскоре и Авдотьица появилась.

— Ну, велик Господь! — прошептала. — Пойдем-ка отсюда! Разведала я…

Они втроем вышли на паперть.