И на другой день пингвин ничего не ел и больше не расхаживал по палубе, а понуро сидел на мостике. Это обеспокоило Николая Семеновича. Ученый внимательно осмотрел и даже ощупал птицу.

— Эге, Гогоша, линять начинаем! — сказал он. — И желудок разбух. Может, вам прописать океанской водички?

С помощью двух матросов он спустил птицу за борт.

На воде Гогоша оживился: он нырял, плавал и охорашивался.

— Оставим его здесь. Пусть живет на воле, — решил Ломтев.

Но стоило китобойцу двинуться с места, как пингвин с криком бросился за ним вдогонку. Он старался плыть той же скоростью, но вскоре начал отставать, выбиваться из сил. Видя это, моряки сжалились над ним и подобрали на борт.

Линяющий пингвин прижился на «Альбатросе». Он ел только рачков-черноглазок да китовое мясо, смоченное в морской воде. Самостоятельно клевать еду с палубы Гогоша не умел: ему мешал солидный живот. Птицу приходилось кормить с рук. И чаще всего этим делом занимался Николай Семенович. Поэтому пингвин с забавной торопливостью ковылял на его зов и ходил за ученым следом, как собачонка.

Когда Ломтев отправлялся на флагманское судно работать в лаборатории или читать лекции китобоям, то захватывал с собой и Гогошу. На пингвине наглядно можно было показать, как природа помогает приспосабливаться птицам и животным к жизни при очень низких антарктических температурах. Все мешковатое и неуклюжее тело Гогоши, от головы до перепончатых пальцев коротких ножек, было покрыто толстым слоем сала и плотными мелкими перьями. Пингвин даже перья менял не так, как все птицы, его тело ни на секунду не оставалось открытым: каждое новое перо сидело непосредственно под старым и при росте выталкивало его.

Если Николай Семенович находился рядом, то Гогоша позволял себя разглядывать, а в другое время дрался с любопытными и мог своим клювом и крепкими крыльями наставить немало синяков.

Однажды, когда научные работники изучали глубины у одного из островов, команда «Альбатроса» вдруг стала свидетельницей странного зрелища: в океане, среди взбудораженных волн, метался кит. Он то нырял, то выскакивал наверх, грузно падал, перекатывался и бил хвостом по воде...

— Взбесился, что ли? — недоумевали собравшиеся на палубе моряки.

— Гляньте-ка... гляньте! — закричал из «вороньего гнезда» марсовый матрос. — На кашалоте чудище какое-то верхом сидит!

Ученые и китобои, вооруженные биноклями, разглядели у зубастой пасти тупорылого кита большой копошащийся ком.

— С кем это он борется? — не мог понять Ломтев. Видя, как кашалот рвет зубами противника и, выпрыгивая из воды, падает на спину, чтобы своей тяжестью оглушить вцепившегося врага, Николай Семенович спросил у вахтенного штурмана:

— Не сумеете ли подойти ближе?

— Есть ближе! — ответил тот и повел судно прямо на кашалота.

Гарпунер на всякий случай поспешил на полубак и стал к заряженной гарпунной пушке.

Судно шло против ветра. Его порой заливало волной и обдавало брызгами. Многие снасти на «Альбатросе» обледенели. Палуба стала скользкой, но никто не покидал ее. Всем хотелось поближе разглядеть невиданную борьбу. А кашалот внезапно перестал метаться.

— Заглатывает уже! — сообщал марсовый матрос из бочки.

Когда «Альбатрос» приблизился к киту метров на сто, тот уже спокойно покачивался на волнах. Отдыхая после нелегкой борьбы, кашалот выпускал косые фонтаны.

— Хотелось бы знать, кого это он вытащил из глубины наверх и пожрал, — подобравшись к гарпунеру, сказал Николай Семенович. — Попробуйте подойти на выстрел и взять его.

— Попытаемся,— ответил гарпунер и поднял руку: это означало, что он берет на себя управление судном.

«Альбатрос» все ближе и ближе подходил к киту. Гарпунер, стоявший около пушки, уже ясно слышал свистящее дыхание уставшего животного, а кашалот, казалось, не обращал на судно внимания. Его массивная, чуть ли не в полтуловища голова, похожая на обрубок толстого бревна, была неподвижной, лишь у левого края тупого рыла, где находилось дыхало, вырывались струйки белеющего на холоде пара.

Гарпунер прицелился и выстрелил. Он видел, как тяжелый снаряд вонзился в хребет кита...

Кашалот несколько секунд стоял неподвижно, словно соображая: кто же нанес ему удар? А когда в глубине его тела разорвалась граната, ввинченная в головку гарпуна, он хлестнул хвостом по воде так, что брызги взлетели выше наблюдательной бочки.

Сгорбясь, кит круто нырнул и пошел на глубину.

— Двести пятьдесят... триста... четыреста... — отсчитывал про себя механик, следивший за уходящим в воду тросом.

— Пошел под корму! — предупреждающе закричал из бочки марсовый матрос.

Продвижение кита под днище судна, да еще в такую погоду, грозило серьезной опасностью. Если бы животное неожиданно вынырнуло за кормой, то трос, который оно волочило за собой, мог зацепиться за руль или гребной винт. Бывали случаи, когда кашалоты одним сильным рывком срывали винты или волокли судно кормой вперед.

— Полный назад! — потребовал гарпунер.

Судно, будоража винтом воду, пятилось до тех пор, пока трос вновь не натянулся.

— Стоп! На лебедке... подтягива-ай!

Заработала паровая лебедка, накручивая на барабан трос, но он вдруг опять ослаб: кашалот из глубины поднимался наверх. Через несколько минут он столбом неожиданно вылетел из воды, рухнул на бок и, забившись, стал накручивать на себя трос. Киту, видимо, казалось, что он борется с сильным врагом, который так внезапно напал на него.

Гарпунер снова выстрелил. Кашалот задрожал, выгнулся и, повернувшись на бок, замер.

Когда кита подтянули к борту, все увидели на его массивной голове крупные пятна и содранную кожу.

— С кем же это он дрался? — не мог понять Николай Семенович. — Придется отправиться на разделочную палубу и узнать, чем наполнен его желудок.

Альбатросцы, отбуксировав убитого кита к китобазе, передали его раздельщикам. Николай Семенович не мешкая тоже перебрался на флагманское судно. А матросы по привычке отправили за ним и Гогошу. Пусть, мол, покормится свежим мясом.

Альбатросцы далеко не отходили от базы, так как по радио пришло известие, что к флотилии приближается танкер, идущий с Родины. Он вез в Антарктику горючее, свежие продукты, а главное — газеты, журналы и письма. Около ста дней, кроме коротких радиотелеграмм, моряки не имели никаких вестей от родных!

В Антарктике погода меняется мгновенно. После обеда подул резкий ветер и появились высокие крутые волны с пенистыми гребнями.

Ветер все усиливался. Волны так высоко подбрасывали и швыряли из стороны в сторону китобойные суда, что они вынуждены были прекратить охоту и подтянуться поближе к флагману. Лишь на разделочной палубе огромной китобазы, которую тяжелые волны пока еще едва раскачивали, продолжалась работа.

Раздельщики, вооруженные длинными ножами, похожими на хоккейные клюшки, стали раздевать кашалота — снимать с него верхний слой сала.

В такую погоду, действуя на скользкой палубе, они должны быть предельно ловкими и настороженными, потому что при сильных кренах китовые туши иногда обрывали крепления и, словно ожив, начинали перекатываться, двигаться вперед и назад, все сокрушая на пути. Попробуй зазевайся или поскользнись — мгновенно будешь притиснут и раздавлен многотонной тушей.

«Раздетый» кашалот распространял неприятный запах, но Николай Семенович не обращал на это внимания. Он стоял рядом с раздельщиками и с интересом наблюдал, как они свежевали морское животное. Здесь же расхаживал и Гогоша.

Штормовые волны раскачивали флагманское судно. На его испятнанной жиром палубе уже трудно было передвигаться, ноги скользили, как на катке.

Неожиданно один из тросов, удерживавших кита на месте, с треском лопнул.

— Полундра! — крикнул лебедчик.

Раздельщики поспрыгивали с кашалота и бросились в стороны. А Николай Семенович в это время протирал стекла своих очков.

— Кто там застрял?! — закричал мастер раздельщиков. — Прочь!.. в сторону!