— Пошла ты на х…й! Зачем это? Мне никто никогда цветов не дарил и уже не подарит!

Я протягиваю Яге розу. Такую я и искала — темно-бордовую, как кровь Яги.

— Бери просто так, — говорю я.

Яга колеблется, потом протягивает большую руку, осторожно берет розу. Уходит на кухню. Там уже варится Миша. Яга наливает в бутылку воду, ставит в нее розу. Берется за спички и губку. Трет сосредоточенно. Меня она как будто не замечает. Молчит. Через какое-то время она встает, берет розу и выходит из кухни, говоря: «Нечего ей тут бензином дышать. Еще задохнется». Свою заботу Яга перенесла с меня на розу, но я почему-то не чувствую обиды, я ведь знала, что так будет.

— Надо яблоню подрезать, — вдруг говорит Света, сидящая за столом на табуретке. — В прошлом году в соседскую молния попала, и она надвое раскололась. Боюсь я за нее…

Я стою собранная в коридоре и держусь за ручку двери. Здесь я словно ходила по узкой кромке острого лезвия и теперь чувствую: оставшись еще на день, могу порезаться. Из комнаты выбегает Аня без штанов. На щиколотке болтается косынка. Ее руки снова в крови и гное. Она бросается мне на шею, я застываю и не ловлю руками ее худую спину. Она все равно упадет. Это лишь вопрос времени. Сейчас она повисла и держится на желтой бумажке — письме небесного отца. Но скоро полетит в слив. А в моей игре нет веры в чудо, поэтому я очень боюсь Аниной крови.

Яга не выходит. Тогда за порог выхожу я, медленно спускаюсь по лестнице. Во дворе меня ждет такси. Слышу тяжелые шаги за спиной и в надежде оборачиваюсь. Яга спускается не спеша. Дойдя до меня, недолго раскачивается, словно перед невидимой преградой. Потом делает рывок, поднимает тяжелые руки и прижимает меня к себе.

— Марин, не забывай меня. Пожалуйста, не забывай.

Машина выезжает со двора. Я оборачиваюсь и вижу, как за нами медленно и тяжело идет Яга. Но я не прошу водителя остановиться.

«У тебя все будет…»

Как на Селигере ребята из Беслана учатся не быть жертвами.

Как исцелить детей от травм, нанесенных войной или терактом? В детском лагере на Селигере нашли свой, далеко не безупречный рецепт избавления их от страшных воспоминаний. Детей, переживших войну в Чечне и теракт в Беслане, поселили вместе с детьми из коррекционных детских домов и интернатов. Чтобы, заботясь об инвалидах, они сбросили с себя привычную роль жертв и преобразились в активных и свободных помощников.

Первый день

Просторная комната коттеджа освещена свечами. На столах — пряники, печенье, конфеты и металлические кружки с мятным чаем. Дети и взрослые рассаживаются вокруг стола на раскладных стульчиках. Клоун из Голландии Тео занимает сразу два — на одном сидит он сам, а на другом лежит его перебинтованная нога. Он подвернул ее, играя в футбол, но перед тем как свалиться, все же успел забить гол.

Я приезжаю в детский лагерь на Селигер к концу дня, поэтому из лагерных мероприятий застаю только традиционное вечернее «семейное» чаепитие: взрослые и дети живут тут «семьями» — группа детей и family-head, «глава семьи» из числа волонтеров. У каждой «семьи» свой тотем: слон, зебра, лев или жираф. Каждая живет в отдельном коттедже на турбазе — ее специально на две недели арендует художественно-реабилитационный центр «Дети Марии», созданный московской художницей Марией Елисеевой. Я попадаю в «семью» слонов — семью Марии.

Дети пишут письма. Игру в письма для них придумали взрослые. Каждый вечер их в запечатанном виде передают почтальонам, выбранным из «взрослых» детей. «Взрослая» девочка Тата пишет под диктовку маленькой девочки Иры: «Дорогая Валентина Алексеевна! Посылаю вам это письмо и желаю успехов, удачи, чтоб вы хорошо жили, чтоб у вас было две собаки, чтоб вы отдыхали. Мне тут очень нравится, особенно мыть посуду, купаться, помогать другим. Дарю вам этот рисунок». Домик Ира рисует сама черным фломастером. Письмо до Валентины Алексеевны не дойдет. Ира не знает адреса своего интерната. Валентина Алексеевна — ее воспитательница.

Я замечаю под столом двух золотистых ретриверов в банданах. Это собаки Марии. Наверное, таких же пожелала Ира своей воспитательнице.

За чаем «фэмили-хэды» просят детей назвать три эмоции, которые они испытали за день. Главная эмоция — радость. А что сильнее радости? Восторг. Для третьей эмоции дети не могут подобрать слова и начинают рассказывать о том, как катались на лодке и пошел дождь. Взрослые в этот день тоже пережили немало эмоций: им было приятно, когда Артур помыл посуду, радостно, когда Никита натер огромную морковку на терке. Одним словом, эмоций было немало, и все они положительные.

Я покидаю домик слонов в час ночи, когда все дети уже давно легли спать.

Второй день

Я завтракаю в доме слонов с бывшим олигофреном Ваней. Ване двадцать лет. В этом году он поступает в педагогический институт. Он окончил коррекционный интернат, в который попал из-за басни Крылова.

— Помню, сидит комиссия, а настроение у меня ужасное, потому что до этого мне неделю пришлось пролежать в психиатрической больнице, — рассказывает он. Мы едим йогурт с шоколадной крошкой — гуманитарную помощь для детей. — Сколько там врачей было, точно не помню. Кажется, шесть женщин в белых халатах с химией на голове. Химию точно помню. Такие советские тетеньки. Одна мне сразу: «Что это — на картинке?» А там — зима, ворона с сыром и лисица. Я тогда эту басню наизусть знал. Но она, эта тетенька, мне отвратительна. Я сижу и не хочу с ней разговаривать. Другую картинку показали — я даже смотреть не стал. Я тогда не знал, чем мне это грозит. Позже в своем личном деле прочел: мальчик не разбирает времена года, не развит, не знает слов. То есть если с ними не разговаривал, значит, слов не знаю.

— Ванечка — наша гордость, — женщина лет пятидесяти, сидящая с нами за столом, треплет Ваню по голове. Это Зоечка Ивановна, воспитательница, проработавшая в Ванином интернате около 30 лет. — Ванечка, а расскажи, что тебе президент Медведев сказал, — просит она.

— Нельзя, — Ваня становится важным и серьезным, а потом объясняет: — Я два года в Доме Правительства практиковался по электробезопасности. Это связано с сигнализацией и освещением. Работал в кабинетах Дмитрия Анатольевича и Фрадкова.

Учиться и работать Ваня решил потому, что ему повезло — воспитатели дали ему правильную установку: ты нормальный, ты должен поступить в институт. Диагноз ему уже сняли.

— А была у нас одна воспитательница, которая всегда говорила: «Олигофрен есть олигофрен». И были ребята, которым говорили: «Ты выйдешь из детдома и сразу сядешь в тюрьму».

В кухню вбегает за йогуртом маленький мальчик. Зоечка Ивановна ловит его, обнимает и говорит:

— А надо: ты красивый, ты замечательный, ты очаровательный!

В окно стучит рыжий мальчик: «Ваня! Пойдем играть в футбол». В 2002 году фотографию этого мальчика печатали во многих газетах и показывали по телевизору. Вырвавшись во время штурма из бесланской школы № 1, он первым делом побежал к крану с водой и пил, пил, пил…

Ради рыжего Витька и еще нескольких бывших заложников Ваня каждый год вырывается в летний лагерь. Они подружились, когда «Дети Марии» приезжали в Беслан. Ваня живет в одном домике с бесланскими мальчиками. Вот только в первую ночь ему пришлось спать на полу в чужой «семье»: бесланцы заперли на ночь дверь.

— Другие об этом не думают, — говорит Ваня, — а эти думают. Утром я им сказал: здесь глушь, никто сюда не доедет, и смотрите, какой я большой — если что, смогу вас защитить. К счастью, они мне поверили и перестали закрывать дверь… Они постепенно меняются. Потому что чувствуют себя нужными и востребованными. Здесь у них важная задача: они помогают нам с интернатовцами…