- Ваше превосходительство, мы люди бедные, - продолжал кузнец, - а чужим господам тоже соблазнять не дозволено девушек, коли нет на то согласия от родителей, а я как же, помилуйте, могу дать позволенье на то, когда мне гривны какой-нибудь за то не выпало.

- Вот тебе не гривна, а больше! - проговорил Ченцов и кинул десятирублевую.

- Благодарю покорно, ваше высокопревосходительство! - сказал кузнец радостным голосом и хватая бумажку с земли.

- Ну, и убирайтесь сию же минуту!

- Уберемся, ваше превосходительство, - отвечал кузнец.

Ченцов затворил окно, но еще видел, как родитель Маланьи медленно пошел с нею от избы Арины, а потом, отойдя весьма недалеко, видимо, затеял брань с дочерью, которая кончилась тем, что кузнец схватил Маланью за косу и куда-то ее увел.

- Черт знает, что это такое! - произнес Ченцов, садясь на небольшой диванчик: несмотря на разнообразие его любовных похождений, с ним никогда ничего подобного не случалось.

- Ах, барин, здесь ужасть какой народ супротивный, и все что ни есть буяны! - проговорила тихим голосом Аксюша, поднявшая наконец лицо свое.

- Пойдем, моя милая, я тебя провожу! - сказал Ченцов, встав с диванчика и облекаясь в свои охотничьи доспехи.

- Проводите, барин, а то они беспременно подстерегут меня и изобьют!

- Пусть себе попробуют! - произнес Ченцов, молодецки мотнув головой, и повел Аксюшу под руку по задворкам деревни.

Идти потом в Федюхино пришлось им по небольшому березовому перелеску. Ночь была лунная и теплая. Аксинья, одетая в новый ситцевый сарафан, белую коленкоровую рубаху и с красным платком на голове, шла, стыдливо держась за руку барина. Она была из довольно зажиточного дома, и я объяснить даже затрудняюсь, как и почему сия юная бабеночка пала для Ченцова: может быть, тоже вследствие своей поэтичности, считая всякого барина лучше мужика; да мужа, впрочем, у нее и не было, - он целые годы жил в Петербурге и не сходил оттуда.

Версты через три Аксинья, слабенькая физически, заметно утомилась.

- Присядь и отдохни, Аксюша, - сказал, заметивши ее усталость, Ченцов.

В это время они проходили довольно сухую поляну.

- Да, барин, уж извините! - проговорила она и опустилась на траву.

Ченцов уселся рядом с нею; Аксинья немедленно же склонила свою голову на его ноги. Оба они при довольно тусклом лунном освещении, посреди травы и леса, с бегающею около и как бы стерегущею их собакою, представляли весьма красивую группу: молодцеватый Ченцов в щеголеватом охотничьем костюме, вооруженный ружьем, сидел как бы несколько в грозной позе, а лежавшая головою на его ногах молодая бабеночка являла бог знает уже откуда прирожденную ей грацию. Начавшийся между ними разговор тоже носил поэтический характер.

- Ты меня любишь, Ксюша? - спрашивал Ченцов.

- Люблю, барин, - отвечала она, не поднимая головы.

- И я тебя люблю! - произнес трепетно-страстным голосом Ченцов.

- Я знаю это, барин, - говорила Аксинья, не изменяя своей позы.

- Но тебя, может быть, беспокоит эта нахальная Маланья? - спросил Ченцов.

- Нет, барин... Что ж это?.. Нет, нет! - повторила Аксинья. - Только, барин, одно смею вам сказать, - вы не рассердитесь на меня, голубчик, - я к Арине ходить боюсь теперь... она тоже женщина лукавая... Пожалуй, еще, как мы будем там, всякого народу напускает... Куда я тогда денусь с моей бедной головушкой?..

- Где ж мы будем видаться? К тебе в избу мне приехать нельзя!.. проговорил Ченцов.

- Ай, барин, как это возможно! - воскликнула Аксинья. - У нас дом очень строгий!..

- Так в лесу, что ли, где-нибудь? - спрашивал Ченцов.

- Нет, в лесу нельзя! Он полнехонек теперь мальчишками и старухами, все за ягодами ходят!

- В таком случае где же, милая моя? Неужели мы с тобой и видаться перестанем?

- Как это возможно не видаться?! - опять воскликнула Аксинья. - А я, барин, вот что удумала: я буду попервоначалу рожь жать, а опосля горох теребить, и как вы мне скажете, в какой день придете в нашу деревню, я уж вас беспременно увижу и прибегу в овины наши, - и вы туда приходите!

- Но как я узнаю ваш овин? Их там несколько! - заметил Ченцов.

- Да я вас подожду у нашего-то овина; там теперь николи ни единого человека не бывает.

- Отлично придумала!.. О, моя милушка, душка моя! - сказал Ченцов и начал целовать Аксюшу так же страстно и нежно, как когда-то целовал он и Людмилу, а затем Аксинья одна уже добежала домой, так как Федюхино было почти в виду!

Условленные таким образом свидания стали повторяться почти каждодневно, но продолжались они, впрочем, недолго. Маланья, не получившая от родителя ни копейки из денег, данных ему Ченцовым, и даже прибитая отцом, задумала за все это отомстить Аксинье и барину, ради чего она набрала целое лукошко красной морошки и отправилась продавать ее в Синьково, и так как Екатерина Петровна, мелочно-скупая, подобно покойному Петру Григорьичу, в хозяйстве, имела обыкновение сама покупать у приходящих крестьянок ягоды, то Маланья, вероятно, слышавшая об этом, смело и нагло вошла в девичью и потребовала, чтобы к ней вызвали барыню. Катрин вышла к ней. Маланья запросила за свое лукошко очень дорого.

- Ты, девушка, с ума, я вижу, сошла! - возразила Катрин. - Я покупаю морошку втрое дешевле.

- Да вы, сударыня, может, покупаете у ваших крестьян: они люди богатые и все почесть на оброках, а нам где взять? Родитель у меня в заделье, господа у нас не жалостливые, где хошь возьми, да подай! Не то, что вы с вашим супругом! - выпечатывала бойко Маланья. - У вас один мужичок из Федюхина - Власий Македоныч - дом, говорят, каменный хочет строить, а тоже откуда он взял? Все по милости господской!

- Какая же ему особенная милость господская была? - спросила Катрин с некоторым любопытством, так как она вовсе не считала ни себя, ни покойного отца своего особенно щедрыми и милостивыми к своим крепостным людям.

- Этого не сказывают, а хвастают! - придумывала и врала Маланья, попадавшая, впрочем, безошибочно в цель.

- А из кого семья Власия состоит? - спросила Катрин; голос ее при этом был какой-то странный.

- Да у них старик со старухой, сын ихний - питерщик - и сноха.

- Молоденькая и хорошенькая эта сноха?

- Женщина очень красивая! - объяснила Маланья.

Для ревнивого и сметливого ума Катрин было достаточно этого короткого разговора, чтобы заподозрить многое. Купив ягоды и сказав Маланье, что она может идти домой, Екатерина Петровна впала в мучительное раздумье: основным ее предположением было, что не от Валерьяна ли Николаича полился золотой дождь на старика Власия, которого Катрин знала еще с своего детства и вовсе не разумела за очень богатого мужика, - и полился, разумеется, потому, что у Власия была сноха красивая. "Но тогда, - спрашивала себя Катрин, - откуда у Валерьяна могли появиться такие значительные деньги, на которые можно было бы выстроить каменный дом? Может быть, он взял у управляющего?" - пришло на мысль Екатерине Петровне. Пользуясь обычным отсутствием мужа, она, не откладывая времени, позвала к себе Тулузова.

- Послушайте, Василий Иваныч, - начала она довольно строгим тоном, - не требовал ли от вас Валерьян Николаевич значительной суммы денег?

- Никак нет-с! - отвечал тот, как бы даже удивленный таким вопросом.

- И нисколько не требовал? - спросила еще раз Катрин.

- Нисколько-с! - отвечал управляющий, не мигнувши ни одним глазом, хоть и говорил неправду: Валерьян Николаич брал у него деньги, - конечно, не в такой значительной цифре, как предполагала Катрин.

- Ну, смотрите же, - сказала она снова строгим тоном, - я буду внимательно рассматривать ваши отчеты, и, наконец, если когда-нибудь муж будет просить у вас денег, то вы должны мне предварительно сказать об том.

- Я очень хорошо понимаю, кто владелец порученных мне имений! проговорил на это, слегка улыбаясь, управляющий.

Катрин, однако, этими распоряжениями не успокоилась. Не высказав мужу нисколько своих подозрений, она вознамерилась съездить в деревню Федюхино, чтобы взглянуть на житье-бытье Власия, с каковою целью Катрин, опять-таки в отсутствие мужа, велела запрячь себе кабриолет и, никого не взяв с собою, отправилась в сказанную деревню. Избу Власия Екатерина Петровна хорошо знала, а потому, подъехав прямо к ней, увидала Власия сидящим на прилавочке около своей хаты. Он был еще старик крепкий, с расчесанной бородой и головой, в синей рубахе и в валяных сапогах, так как у него простужены были ноги.