- Миропа Дмитриевна, скажу вам откровенно, - начал он суровым голосом, - я человек простой и нехитростный, а потому не знаю хорошенько, гожусь ли я вам в мужья, а также и вы мне годитесь ли?

- Вы мне годитесь, и я вам гожусь, - ответила Миропа Дмитриевна. Может быть, вы иногда будете фантазировать о молоденьких женщинах...

- Нет, я больше не буду фантазировать об этом: я теперь постарел, и мне, главное, одно надо - как можно больше учиться и читать и прежде всего повидаться с Егором Егорычем.

- С Егором Егорычем вы повидаетесь, как мы только поедем на вашу службу, и я вместе с вами заеду к нему и поучусь у него.

- Не мешает это никому! - заметил Аггей Никитич, мотнув глубокомысленно головой.

Конечно, Миропа Дмитриевна, по своей практичности, втайне думала, что Аггею Никитичу прежде всего следовало заняться своей службой, но она этого не высказала и намерена была потом внушить ему, а если бы он не внял ей, то она, - что мы отчасти знаем, - предполагала сама вникнуть в его службу и извлечь из нее всевозможные выгоды, столь необходимые для семейных людей, тем более, что Миропа Дмитриевна питала полную надежду иметь с Аггеем Никитичем детей, так как он не чета ее первому мужу, который был изранен и весь больной.

IV

Ченцов в последнее время чрезвычайно пристрастился к ружейной охоте, на которую ходил один-одинешенек в сопровождении только своей лягавой собаки. Катрин несколько раз и со слезами на глазах упрашивала его не делать этого, говоря, что она умирает со страху от мысли, что он по целым дням бродит в лесу, где может заблудиться или встретить медведя, волка...

- А если встречу, так пристрелю, - у меня с собою ружье двуствольное: одно с дробью, а другое с пулей, - отвечал ей, смеясь, Ченцов.

- Но все-таки бери с собой кого-нибудь! - не отставала от него Катрин. - Ну, хоть управляющего, что ли... Он, конечно, знает здешнюю местность лучше, чем ты!

- Зачем же я буду брать управляющего, когда он вовсе не охотник; кроме того, он завален делами по хозяйству, а я, вдобавок, еще буду таскать его за собой верст по тридцати в день, - это невежливо и бесчеловечно! - возражал ей Ченцов.

- Если он не охотник, пусть ходит с тобой кто-нибудь из людей: между ними множество охотников.

- Ни одного!

- Как ни одного, когда у нас псарей двадцать человек! - воскликнула с удивлением Катрин.

- То псари, а не ружейные охотники: они не понимают этой охоты! И что ж мне за радость водить за собой ничего не понимающего дурака, который будет мне только мешать! - стоял упорно на своем Ченцов.

Тогда Катрин придумала новое средство не пускать мужа одного на охоту.

- Если уж ты так любишь охотиться, - говорила она, - так езди лучше со псовой охотой, и я с тобой стану ездить... По крайней мере я не буду тогда мучиться от скуки и от страха за тебя, а то это ужасно, что я переживаю, пощади ты меня, Валерьян!

- Какая же в июле псовая охота? - сказал ей тот. - Она начнется с осени, а теперь охота на дичь!

- Но ты и дичи ничего не застреливаешь и всегда возвращаешься с пустым ягдташем! - заметила Катрин.

Ченцов при этом покачал головой.

- В ягдташ мой даже заглядывает!.. - проговорил он с досадой. - Ты скоро будешь меня держать, как Людовик XI[70] кардинала ла-Балю[71], в клетке; женясь, я не продавал же тебе каждой минуты своей жизни!

- Как ты не хочешь понять, что это от любви к тебе проистекает! проговорила жалобным голосом Катрин.

- Любовь, напротив, делает людей снисходительными, а не деспотами! возразил Ченцов.

Катрин сама понимала, что она слишком многого требовала от мужа. Добро бы он возвращался домой пьяный или буйный, - ничего этого не было. Ченцов, дома даже, стал гораздо меньше пить; спал он постоянно в общей спальне с женой, хотя, конечно, при этом прежних страстных сцен не повторялось. Словом, все, что делал и говорил муж, она находила весьма натуральным; но непонятный страх и совершенно уверенное ожидание каких-то опасностей и несчастий не оставляли ее ни на минуту, и - увы! - предчувствия не обманывали Катрин. Действительно, над ее головой висела опасность, которая вскоре и разразилась. Дело в том, что Ченцов, по указанию управляющего, отыскал в селе старуху Арину Семенову и достигнул через посредство ее возможности таинственных наслаждений, каковые Арина первоначально устроила ему с одною сельскою девицею, по имени Маланьей; но та оказалась столь бесстыжею и назойливою, что с первого же свидания опротивела Ченцову до омерзения, о чем он объявил Арине; тогда сия обязательная старуха употребила все свое старание и уменье и свела его с тою снохою пчеловода, на которую намекнул ему Тулузов. Бабенка эта действительно оказалась прехорошенькой и премечтательной, так что в этом отношении Людмиле, пожалуй, не уступала. Ченцов увлекся ею до чертиков. Между тем Маланья, побуждаемая главным образом корыстью, ждала с великим нетерпением получить от синьковского барина новое приглашение; когда же такового не последовало, она принялась разведывать, нет ли у нее соперницы, и весьма скоро дознала, что барин этот стал возжаться с своей крепостной крестьянкой из деревни Федюхиной. Прежде всего Маланья прибежала к старухе Арине, разругалась с ней, почесть наплевала ей в глаза, говоря, что это ей, старой чертовке, а также и подлой Аксютке (имя мечтательной бабенки) не пройдет даром! Все это старуха Арина скрыла от Ченцова, рассчитывая так, что бесстыжая Маланья языком только брешет, ан вышло не то, и раз, когда Валерьян Николаич, приехав к Арине, сидел у нее вместе с своей Аксюшей в особой горенке, Маланья нагрянула в избу к Арине, подняла с ней ругню, мало того, - добралась и до Ченцова.

- Так барину поступать нехорошо! - заорала она, распахнув дверь в горенку. - Коли я теперича согласилась с вами, так зачем же вам брать другую?.. Что же я на смех, что ли, далась? Я девушка честная, а не какая-нибудь!

- Какая ты честная девушка, коли ты в остроге сидела за то, что купца обокрала! - кричала не тише Маланьи стоявшая за ней старуха Арина.

- Врешь, врешь!.. Ты не клепли, ведьма!.. А уж тебе, Аксинья, коли где встречу, всю косу растреплю!.. Ты не отбивай у других! - продолжала орать Маланья.

Бедная Аксюша при этом хлобыснулась своим красивым лицом на стол и закрылась рукавом рубахи, как бы желая, чтобы ей никого не видеть и чтобы ее никто не видел. Ченцов, ошеломленный всей этой сценой, при последней угрозе Маланьи поднялся на ноги и крикнул ей страшным голосом:

- Вон!.. Прогони ее, Арина! - приказал он старухе.

- А я ее вот чем смажу, - подхватила та и прямо же хватила попавшею ей под руку метлою Маланью по шее.

- Метла-то, дьяволица, о двух концах! - вскрикнула, в свою очередь, Маланья и хотела было вырвать у Арины метлу, но старуха крепко держала свое оружие и съездила Маланью уже по лицу, которая тогда заревела и побежала, крича: "Погодите! Постойте!"

Старуха Арина поспешила запереть весь свой домишко изнутри, но не прошло и пяти минут, как перед ее избой снова показалась Маланья и уже в сопровождении своего старого родителя, который явился босиком и в совершенно разорванной рубахе. Он был пропившийся кузнец, перед тем только пересланный из Москвы в деревню по этапу. Кузнец и Маланья принялись стучать во входную дверь в избу, но старуха Арина не отпирала; тогда Маланья и ее родитель подошли к окнам горенки и начали в них стучать. Ченцову наконец надоело такое осадное положение: он с бешенством в лице подскочил к окну и распахнул его.

- Что вам надобно? - крикнул он громовым голосом, так, что кузнец, видимо, струхнул.

- Ваше превосходительство, - начал он, прижимая руку к своей полуобнаженной груди, - теперича я родитель этой девушки, за что ж так меня и ее обижать?..

- Не вас обижают, а вы буяните тут! - кричал Ченцов. - Чего, собственно, вы хотите от меня?