Я застыл на краю обрыва, с оборвавшимся криком на губах. Сердце упало, словно сорвалось, в груди, наполнив ее тупой болью. Горящие куски обшивки, разорванные взрывом остатки стабилизатора с гулкими всплесками все еще падали в воду, а в ушах у меня стояла звенящая тишина. Только эти всплески воды ясно доходили до сознания, словно это кровь капала из моего разорванного сердца… но самого сердца я больше не чувствовал — его, казалось, больше не было. Перед глазами стояло лицо Тосико — такое грустное и задумчивое, каким оно было в те последние минуты нашего последнего разговора. «Ведь я любила тебя, Максим! Всегда любила!.. А ты так легко послал меня на смерть!» — звучали в голове слова, так и не сказанные ею.

Дрожащими руками я закрыл лицо. Боже мой! Что же я наделал? Как же я мог? Как?!! Дрожа всем телом и почти ничего не видя перед собой, я медленно побрел прочь от обрыва. Сквозь мутную пелену перед глазами, проступали незнакомые мне, чужие лица. На какое-то мгновение всплыло и тут же растворилось испуганное женское лицо. И снова сознание мое погрузилось в серое небытие, крутясь вокруг одной единственной мысли: «Как я мог?»

Неужели все это не сон?.. Неужели все наяву?.. Нет, не может быть!.. Этого просто не может быть!..

Вдруг другая мысль ослепительной молнией обожгла мое сознание: «А ведь это они! Это из-за них погибла Тосико! Только из-за них! Если бы не они, она была бы сейчас жива… и Лам был бы жив… и Рауль!..»

Тупая, безотчетная ярость охватила меня, затопила разум мутной темной волной. Уже не думая больше ни о чем, дрожа и задыхаясь от ярости, я выхватил излучатель.

— Уничтожу! Уничтожу вас!

Я направил всю мощь боевого излучения на неприступную башню, потом еще, и еще раз.

— Максим! Опомнись! Безумец! Стой!

Кто-то подскочил ко мне, пытаясь остановить меня. Ларо и Остин схватили меня за руки, не давая стрелять. Ян Тайсон орал мне в самое ухо:

— Остановись! Что ты делаешь!

— Уничтожу! — тупо ревел я.

Кто-то из ребят навалился на меня сзади, обхватил за плечи, оттаскивая в сторону. Тупая боль в один миг обожгла весь левый бок, парализуя конечности. Перед глазами поплыли огненные круги.

— А-а!!! — бессильно закричал я от боли.

— Максим! Успокойся! Максим!

Ослепленный болью, я повис на чьих-то сильных руках. Меня заботливо уложили на землю. Кто-то терпеливо и ласково уговаривал меня, пытаясь успокоить. Но я ничего не понимал. Огненные круги перед глазами сменились багровыми, погружая меня в мрачную бездну, на дне которой горели раскаленные острые кинжалы. Потом эти кинжалы погасли, и на смену черной пустоте пришел серый туман. Я вдруг осознал, что сижу на каком-то камне, почувствовал, что рядом бегают, суетятся какие-то люди — много людей, услышал обрывки их разговоров и громкие отрывистые крики. Кто-то положил тяжелую руку мне на плечо. Я с трудом поднял голову и увидел чье-то широкое, казавшееся непомерно большим, лицо, склонившееся ко мне. Несколько секунд человек всматривался в меня, словно пытаясь понять, жив ли я. Странно, но я не знал этого человека. Кто он?.. Откуда здесь взялся?..

Как будто угадав мои мысли, незнакомец заговорил — медленно и внятно, как с тяжело больным:

— Меня зовут Тадеуш Сабуро! Я командир резервного отряда. Ты слышишь меня?.. Нас прислал Влад Стив в помощь вам. Что здесь произошло?

Человек замолчал, внимательно глядя на меня. Затем заговорил снова:

— Ты Максим Новак? Старший группы?.. Что у вас произошло?

Я посмотрел на него, только сейчас придя в себя, и, поняв, что же случилось на самом деле. Отвернулся, чувствуя, как по щекам текут слезы, обжигая мне кожу.

Глава восьмая Сквозь долину тьмы

Облака плыли белой нескончаемой чередой, словно гонимые ветром волны волшебного океана. Пронизанные солнцем, они излучали особый, таинственный свет, манивший и завораживавший своей притягательной силой. Будто ты стоял на краю какой-то прекрасной и удивительной страны, раскинувшейся там, высоко над землей, которой тебе никогда не суждено было достигнуть…

Я лежал на спине и смотрел в сияющую глубину неба над собой. Невесомый хрустальный свод был еще недостижимее для меня, чем эти холодные облака, но по мере того, как я погружался в него взглядом, он пробуждал во мне задумчивое и отрешенное спокойствие, унося мои мысли в какой-то иной, чуждый мир. На сердце у меня была пустота, не заполнявшаяся ничем. Я впервые в жизни ощущал ее в себе так ясно, словно, из меня вдруг вынули душу и не дали ничего взамен, оставив только эту давящую оболочку, висевшую, подобно изношенной одежде. Я лежал и смотрел в небо, ощущая, как растворяюсь в его бесконечной глубине, как она постепенно заполняет меня каким-то новым, неведомым мне содержанием, и от этого становилось немного легче.

Облака все плыли и плыли, гонимые ветром, на юг, унося в неизвестные дали все мои прежние мысли, чувства, все мои переживания, всю мою прежнюю жизнь, которая раз и навсегда оборвалась в Монастырском ущелье…

Что значит в двадцать девять лет осознать, что за спиной у тебя ничего нет? То есть совершенно ничего!.. Пустота и пыль, бездарно прожитые годы… Человек без прошлого, словно растворившееся в бездонной глубине неба облако, о котором уже никто и никогда не вспомнит. Все пошло прахом и будущего тоже нет! Все — надежды, чаяния, мечты… и даже любовь. Осталось только это далекое холодное небо, в котором я тону, как черные точки птиц, кружащихся надо мной.

Я повернулся на бок и приподнялся на локте. Крохотный островок растительности, на котором я лежал, обрывался справа, и пологий склон холма уходил вниз, туда, где вырастал белоснежный треугольник лестницы. Она вела на кольцевую эстакаду, за которой на фоне яркой зелени стояли такие же белоснежные дома, сверкавшие на солнце лентами застекленных галерей и громадными зеркальными окнами. Разноцветные точки людей мелькали под ажурными арками пешеходного моста: кто-то спешил по своим делам, кто-то просто прогуливался вдоль прозрачных оградительных барьеров.

Я снова лег на спину. Жизнь внизу шла своим чередом, и мне казалось, я уже так далек от нее, что потерял всякое право возвращаться в этот мир добра и справедливости. Трава на вершине холма едва слышно шуршала под ветром, и этот шорох был так же тоскливо одинок, как и нескончаемый бег облаков по небу. И снова, в который уже раз, перед моим мысленным взором возникло лицо Тосико, ее задумчивые и грустные глаза, такие, какими она смотрела на меня в ту минуту, когда я посылал ее на смерть… Она знала, что я не прав, и все равно подчинилась… ради меня… а я убил ее! Только я! Убил и Лама Хонга, и Торихаса… Убил своих товарищей!

О небо! Как несправедлива судьба, и как ужасно, что ничего уже нельзя вернуть назад — ничего! Впереди только пустота и неизвестность — целый век пустоты! Но самое страшное, что уже никогда не воскресить погибших ребят. А я живой, лежу под этим высоким, солнечным небом, не имея на это никакого права!..

Тяжело поднявшись с земли, я снова посмотрел на белоснежную эстакаду и дома за ней, и стал медленно спускаться вниз по склону холма.

В павильоне с матовой полупрозрачной крышей, затерявшемся в тени ливанских кедров в самой глубине парка было безлюдно. Я специально отыскал самую уединенную кабину с визиофоном, но и здесь я чувствовал себя неуютно, боясь попасться на глаза случайным прохожим. Поэтому мне пришлось подняться наверх, на открытую веранду, где тоже была кабина с визиофоном.

Экран вспыхнул голубыми искрами и тут же засветился ярким белым светом. В правом верхнем углу его читалась цифра «пять» и буква «А». Это означало, что автоматический информатор включен и готов к приему сообщения.

— Центр распределения трудовых ресурсов, пожалуйста! — четко произнес я.

Над пятеркой тут же загорелся красный огонек, затем на какое-то мгновение изображение на экране померкло и сразу же развернулось панорамой обширного зала со стеклянной стеной, за которой простирались необъятные дали голубого горизонта. Прямо по центру зала под изогнутым дугой крылом больших экранов сидели несколько девушек, одетых в одинаковые бело-голубые платья с эмблемой ЦРТР на груди. В следующую секунду камера приблизила одну из них — белокурую и загорелую, — и я оказался один на один с диспетчером распределительного центра. Девушка оторвала взгляд от небольшого дисплея на столе и подняла на меня большие васильковые глаза. Приветливо улыбнулась.