Наверное, догадавшись о моих мыслях, Юли тоже преобразилась. Глаза ее углубились, улыбка стала дразнящей и влекущей. Словно нарочно, она согнула одну ногу в колене, упершись пальцами в песок, и, наклонившись вперед, принялась разглаживать волосы. Высокие груди ее призывно вздрагивали при каждом движении.

Чтобы хоть как-то справиться с волнением, охватившим меня, я нарочито театрально и громко произнес:

— «И пришла к Экачакру весть о том, что царь панчалов собирается выдать замуж свою дочь Драупади, именуемую так же Кришна — „черная“ — за смуглый цвет кожи. По всему свету летела молва о неземной красоте южной царевны панчалов»… Не о тебе ли это сказано?

Юли смущенно потупилась. Посмотрела на меня из-под полу прикрытых ресниц.

— Глупости, Максим! В «Махабхарате» нет ни слова обо мне, ведь я не царица панчалов… Иди же сюда!

Взгляд ее стал еще более глубоким и загадочным. Мне стоило большого труда ответить ей лениво-спокойным голосом:

— Не хочется.

— Какой ты, в самом деле!

Юли состроила обиженную гримасу и вдруг резко ударила ногой по воде так, что фонтан холодных брызг окатил меня с головы до ног.

— Бр-р-р!

Я по-собачьи встряхнулся всем телом, сопровождаемый ее звонким смехом. Она снова ударила ногой по воде, но я был готов к этому, и успел откатиться в сторону.

— Ах, так! — подбоченилась Юли, сверкая глазами. — Ну, держись!

Одним стремительным прыжком она подскочила ко мне, и, словно гибкая кошка, накрыла меня своим горячим телом. Упершись кулачками мне в грудь, прогнулась назад, откидывая с лица волосы.

— Ну, что? Сдаешься?!

— Сдаюсь!

Я сложил руки в шутливом жесте, прося пощады, и тут же сбросил ее с себя. Подхватил на руки, прижимая к своей груди. Ее лицо оказалось совсем близко от моего лица. Прядь мокрых волос упала ей на лоб. Я осторожно убрал ее, заглядывая в ее удивительные глаза. Юли все еще улыбалась, но зрачки ее медленно и неуклонно расширялись, на щеках проступил румянец волнения. Бесконечно долго мы смотрели в глаза друг другу. Я понимал, что проваливаюсь, безоглядно проваливаюсь в эту бездонную сияющую глубину. Даже голова закружилась. Что же это со мной?..

— Максим!.. Боже мой, Максим!.. Как же я люблю тебя!.. Люблю… Родной мой!..

Тихие взволнованные слова слетали с ее губ, и тепло ее шепота щекотало мою щеку. Сердце радостно замирало в груди. Я коснулся губами ее гладкого, мокрого от воды, плеча, чувствуя неодолимое желание раствориться в ее теле всем своим существом.

— Радость моя!.. Любовь моя!.. Ласточка… Нежная моя… Ласковая…

На мгновение я заглянул в ее затуманенные глаза и осторожно поцеловал ее, заглушая трепетные слова, слетавшие с ее губ. Этот поцелуй показался мне самым прекрасным, о чем только можно было сейчас мечтать. Свежесть весеннего утра, дурманящий аромат цветов, ночные грезы — все смешалось в этом поцелуе, наполняясь новым смыслом, новыми ощущениями. Я обнял Юли за плечи, сильнее прижимая ее к своей груди. Она едва слышно застонала. Казалось, больше ничего не существовало вокруг, и даже время остановило свой бег, замерло, боясь помешать нам. Неуверенными, словно в забытьи, пальцами она перебирала мои волосы, все больше склоняя голову на бок и прижимаясь ко мне.

Вдруг в тишину ворвался какой-то чужой звук. Нет, это был уже не шелест волн о прибрежный песок. Звук был тоньше и протяжнее. Юли медленно открыла глаза, неохотно отрываясь от моих губ. Повернув голову, она бросила лениво-томный взгляд в ту сторону, откуда доносился шум. Я тоже посмотрел в ту сторону, чувствуя легкую досаду.

У горизонта, разрезая кромку воды и победно возвышаясь над пенными волнами, мчался одинокий блинд. Два или три человека сидели в нем. Было плохо видно, но, похоже, катер направлялся в нашу сторону, именно к этой части берега. Юли села на песок, обхватив руками колени. Посмотрела на меня. В глазах у нее застыло огорчение. Я снова посмотрел в сторону приближающейся лодки. Блинд, дойдя примерно до середины озера, неожиданно резко развернулся, поворачивая на восток. Мы с Юли вздохнули с облегчением, но прежняя идиллия была уже нарушена.

На востоке, в зарослях тростника, взлетали сотни всполошенных птиц, оглашая окрестности громкими криками. Они держались очень низко над водой, устремляясь на юг. Я с грустью следил за их полетом. Юли легла рядом на песок. Тихо позвала:

— Максим!

Я обернулся к ней. Некоторое время она, молча, гладила мою руку, следя за своими движениями. Потом подняла ко мне лицо, с надеждой спросила:

— Ведь мы всегда будем вместе, правда? Всегда, до самого конца?

Я бережно взял ее руку и по очереди поцеловал теплые пальцы.

— Всегда!

Глава шестая Потускневшая тушь

Утро выдалось на удивление прохладным. Густой туман наползал со стороны Открытых Оранжерей, стелился между деревьями, обволакивая тело сырой испариной. Клены в аллее около дома, в котором я жил, выплывали из белесой стены тумана неожиданно — величественные и немного мрачные. Набухшая от влаги листва казалась черной, и тем резче стали первые следы надвигающейся осени: золотисто-рыжие опалины были видны тут и там в густых кронах. Все это так не походило на вчерашнюю весеннюю сказку, разливавшую ароматы цветов в Садах Любви. Невольная грусть проникла в сердце, но я отогнал ее от себя, вспоминая о Юли.

Когда я добрался до Совета ОСО, алый диск солнца уже всплывал у горизонта в серой предрассветной дымке — такой же холодный и неприветливый, как и это утро. Но уже через несколько минут его свет приобрел радостные розовые оттенки, вдохнувшие тепло и надежду в окружающий мир. Порозовевшие, словно подрумяненные, ажурные арки, поддерживавшие стеклянный свод смотровой галереи, по которой я шел, казались вырезанными из слоновой кости, а прозрачная крыша запылала победным жемчужно-алым огнем. Постепенно и стены, отделанные искусственным деревом, и резные карнизы, и пол стали отливать золотистым блеском, а лепка под потолком казалась отлитой из золота.

Я взглянул на часы. Было без четверти шесть. Не рано ли? Тишина в просторных помещениях и коридорах Совета была сродни тишине музеев и выставочных залов. Ее нарушал лишь отдаленный глухой шум, напоминавший жужжание стрекоз в летний полдень над рекой. Я сообразил, что это работают воздухоочистители. Насосы всасывали пыль, успевшую накопиться в помещениях за вчерашний день и прошедшую ночь. На минуту я задержался около одной из арок.

Внизу, на площади Совета ровные ряды серебристых деревьев расходились широкими аллеями к блестящим на солнце узким линиям каналов, прочертивших парковую зелень на юге, где они сливались в огромный комплекс озер и ступенчатых водопадов, и омывали величественный Храм Славы. Золотистые купола его на взмывавших над лесом башнях горели в лучах восходящего солнца победным пламенем.

Я специально поднялся по наружной галерее, чтобы полюбоваться грандиозной панорамой. Громадные жилые дома-поселки, театры, музеи, Дома Искусств и Отдыха, спортивные сооружения, парки, рукотворные озера и каналы, транспортные узлы, посадочные площадки гравипланов, станции магнитных поездов, фабрики и заводы, тихие коттеджи и уютные сады — все это именовалось теперь Городом — столицей объединенной Земли, которая раскинулась на многие сотни квадратных километров от Уральских гор, до Средиземноморского побережья. Она не была похожа на душные и тесные города из стекла и бетона, возводимые людьми в прежние времена. Она была наполнена светом, чистым воздухом, зеленью деревьев, счастьем и радостью людей, живших в ней.

Я отыскал взглядом сверкающий белизной шпиль нашего института, и в памяти сразу же возникло лицо Бебы Арчер, ее горевшие возбужденной радостью глаза, неожиданно потухли, когда она услышала от меня историю Дивии Рана. Беба долго молчала, после чего вопрошающе посмотрела на меня и спросила: «Как же такое может быть, Максим? Разве это возможно в наше время?» Губы ее задрожали, а на глазах появились слезы, которые она пыталась скрыть от меня. А я не знал, что ответить ей и поэтому постарался сменить тему разговора. Некоторое время мы обсуждали дела в институте. Она рассказывала мне о ребятах и о последних новостях на работе. Беба немного оживилась, когда поведала об окончании детальной проработки метода «восходящих ступеней» применительно к нашему институту. Все вышло очень удачно, и на совете самоуправления этот метод единогласно одобрили. Я слушал ее звенящий голос, наблюдал за ее живым подвижным лицом, и видел, что она никак не может отделаться от воспоминаний о происшествии в Гималайском институте. Да я и сам сейчас не мог думать ни о чем другом.