— Получена великолепная шифровка из Лондона, сэр.

— Я не привык работать в вестибюле, — сердито проворчал Бьюкенен, отдавая пальто слуге. Последнее время ему что-то начала не нравиться совершенно неанглийская экспансивность Грюсса.

Они прошли в кабинет, и Грюсс, терпеливо дождавшись, пока посол сядет за стол, молча подал ему лист с расшифрованным сообщением из Лондона.

Министр иностранных дел сообщал, что указом короля командующий Балтийским флотом России награжден знаком Большого Креста Бани. Послу поручалось вручить эту награду, которая уже выслана.

Бьюкенен недоуменно посмотрел на Грюсса:

— Мне непонятен ваш восторг — очередная совершенно неуместная акция.

— Разрешите сказать мое мнение. — Грюсс наклонил тщательно причесанную голову.

Бьюкенен устало выпрямился в кресле.

— Я слушаю.

— Кроме того, что акция, как вы совершенно правильно сказали, неуместная, она еще и бестактная, — заговорил Грюсс— Наградить командующего Балтийским флотом, забыв о командующем флотом Черноморским! Оба они с их флотами, как мы знаем, не заслужили никакой награды. Но если мы все-таки награждаем адмирала Балтийского флота, почему обходим наградой Черноморского? — Розовощекое лицо Грюсса выражало детское недоумение.

— Ну-ну, это и есть ваше мнение? — Посол нетерпеливо поднял усталый взгляд из-под белых кустистых бровей.

— А не стоит ли, сэр, забыв о бестактной сущности акта, незамедлительно просить царя самого принять эту награду, так сказать, символически за подвиги всего русского флота — это и будет важным поводом для вашей поездки в Ставку. Вспомните, когда наши привезли ему жезл фельдмаршала, он принял их немедленно.

Бьюкенен удовлетворенно молчал. Этому Грюссу все же нельзя отказать в изворотливости. Ход он предлагал отличный.

— Подготовьте шифрограмму в Лондон, — распорядился он.

— Вы не боитесь, что там решение этого вопроса затянется? — спросил Грюсс.

— Боюсь, — ответил Бьюкенен и выжидающе смотрел на Грюсса, как бы подсказывая ему принять решение, касавшееся уже его непосредственной службы. Последнее время он уже не раз через Грюсса прибегал к помощи секретной службы Великобритании, когда нужно было подтолкнуть свое неповоротливое министерство…

— Я попрошу проследить за скорейшим прохождением вашей шифрограммы, — угодливым тоном сказал Грюсс и еще угодливее попросил разрешения идти выполнять поручение посла.

Бьюкенен закрыл глаза и задумался…

В это время царица уже беседовала со Штюрмером. Она принимала его, как обычно, в кабинете царя, сидя за маленьким овальным столиком в глубине кабинета, там, где начиналась лестница на антресоли. Она была в темно-синем закрытом платье, подчеркивавшем нездоровую белизну ее напряженного холодно-красивого лица и беспокойных рук.

Штюрмер сидел перед ней на стуле, ему некуда было протянуть свои длинные ноющие ноги, и он сидел в странной позе, будто обнимая стол широко разведенными коленями. И его, как всегда после дальних поездок на автомобиле, мутило… Он только что кончил доклад о визите к нему английского посла и, изобразив на лице великую тревогу за дела государевы, ждал, что скажет его мудрая августейшая наставница.

— Боже! Что они от него хотят? — Александра Федоровна, прищурив глаза, смотрела куда-то в глубь себя.

«Боже, не пришел ли час свалить седую британскую лису?» — подумал Штюрмер и сказал с грустью и досадой:

— Вы же знаете, ваше величество, что страстью Бьюкенена является открывать глаза монарху на то, что, по его мнению, сам монарх по слепоте не видит. Я уверен, и на этот раз что-нибудь в этом роде.

— Но что, что? Что именно? — повысив голос, спросила царица и, переведя взгляд на премьера, сжала пальцами виски. — Я не понимаю… не понимаю. Они же наши союзники, почему они нам мешают? Главное, мы воюем, а они только и знают, что портят нам нервы.

Штюрмер сочувственно молчал, закатив глаза на краснодеревный, кованный медью потолок.

Александра Федоровна высоко подняла голову (не у нее ли это перенял Штюрмер?). Ее большие светлые глаза были широко открыты и пылали гневом.

— Ведь это он, этот самый Бьюкенен, спровоцировал тогда посещение Думы. Такой позор, такой позор! Толкнуть царя в этот грязный омут, где нас оскорбляют, мешают с грязью! Скажите, зачем это нужно было Бьюкенену? Англии?

— Англии, я думаю, это не было нужно, — тихо ответил Штюрмер, он ждал, чтобы она сказала наконец что-то определенное.

— А зачем это Бьюкенену? — все больше выходя из себя, спросила царица. — Ведь Ники считает его своим другом, он не раз, возражая мне, говорил, что этот посол среди всех самый умный и самый полезный России.

— В немецких газетах его назвали даже некоронованным вторым царем России, — с осторожной усмешкой добавил Штюрмер.

— Боже! Вот до чего дошло! — громко воскликнула царица и, тяжело вздохнув, решительно сказала — Он не должен ехать в Ставку. Не должен.

— Это будет уже третий отказ, — выждав немного, напомнил Штюрмер тихим голосом. — Он, мне кажется, предельно возмущен.

— О чем вы говорите! — Царица с жестом отчаяния сложила на груди руки. — Злость мелкого чужого чиновника и великая держана! Ноже, какой стыд! О чем пы говорите! Она затрясла голопой, точно стараясь освободиться от того, что услышала…

Но через спою военную миссию в Ставке он может известить ого величество о своем желании помимо нас, — бесстрашно продолжал Штюрмер, желая обезопасить себя со всех сторон.

— Я сегодня же напишу Ники. В конце концов, это уже вопрос престижа высшей власти, — она опять вскинула голову. — Мелкому чиновнику следует указать его место! Откажите ему, причем в достаточно резкой форме. Нот, и никаких разговоров! Когда его величество сочтет необходимым его видеть, он будет извещен. Надеюсь, у него хватит ума сообразить, что это моя воля, и значит, воля монарха.

— Я, как всегда, восторгаюсь, ваше величество, и вашим умом, и вашей решительностью, — почтительно сказал Штюрмер, чуть тронув свои кинжальные усы. — Так, и только так, можно поставить на свое место всех, кто, обманувшись в силе и решимости нашей верховной власти, сеет смуту и помышляет влиять на нашу политику.

— Только так… Только так… — произнесла тихо, точно про себя, царица.

Штюрмер встал, выпрямился насколько мог, но не откланивался — был еще один тревоживший его аспект.

— Простите меня, ваше величество, но я бесконечно мал в великом синклите российской власти, я всего лишь ее слуга, и это источник моей гордости и моего счастья. — Он говорил тихим, шелестящим голосом и с собачьей преданностью смотрел на царицу, не понимая, почему она снова вдруг встревожилась. — Научите меня, ваше величество, что мне сказать этому чиновнику, если он заявит, что просит аудиенции по воле своего короля.

Царица, очевидно, ждала, что за льстивым вступлением последует еще какая-нибудь неприятность, каких в последнее время было предостаточно. Но сейчас, узнав в чем дело, она успокоилась.

— Объясните ему с достоинством, что, как вам известно, наши великие монархи, когда это им необходимо, общаются без посредников… — Она задумалась, представила себе, как услышит это Быокенен, ее сжатые тонкие губы дрогнули в улыбке. — Хотела бы я видеть, с каким лицом он выслушает ваш ответ.

— Я это сообщу вам немедленно, — понимающе улыбнулся Штюрмер и, покорно склонив голову, добавил:

— Все во мне, ваше величество, протестует против этого, но я вынужден откланяться. Глубоко благодарен вашему величеству за высокий урок… — Он сперва попятился мелкими шажками, потом, будто через силу, повернулся и на подгибающихся ногах вышел из кабинета. Царица смотрела ему вслед и думала: «Как мало возле нас таких верных трону людей…»

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Ответ из Лондона не задержался — очевидно, служба Грюсса и на этот раз приняла необходимые меры. Шифрограмма послу пришла ночью, но еще раньше Грюсс получил сообщение от своих непосредственных начальников о том, что его предложение принято… Но этого сообщения Грюсс послу не покажет — не следует лишний раз демонстрировать ему свои возможности и дезавуировать его действия как официального представителя королевского правительства. Наконец, в депеше есть задание и ему на случай, если поездка посла в Ставку состоится.