Немедля Хвостов отправился к Вырубовой — самой близкой к царской семье фрейлине императрицы и самой истовой поклоннице Распутина. Всеми своими связями она представляла для Хвостова грозную опасность. Он хотел заверить ее, что он не против Распутина, а хочет только охранить его от всяких проходимцев.

Ничего у него из этого не вышло — Вырубова не только не пожелала иметь с ним дело, но и дала понять, что ему не верит сама императрица.

Но Хвостов зарвался и остановиться уже не мог…

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

На другой день, вернувшись после обеда в министерство, Хвостов обнаружил на своем столе письмо из личной кан- целярии императрицы. Распечатал, а там записочка от руки и подпись — Вырубова. Текст короткий — по повелению императрицы немедленно прекратить преследование секретарей Распутина. И все.

Так вот отчего толстая баба была вчера такая бешеная! Может быть, она думала, что он, Хвостов, поехал к ней, уже получив это письмо?..

Прочитав записку еще раз, Хвостов пришел в ярость, порвал ее в клочья и швырнул под стол, в корзину. Он имеет полное право не считать эту записку официальным документом и реагировать на нее не станет. Посмотрим, что они придумают еще. Но, по-видимому, он попал им в самый глаз. Ничего, есть еще царь…

Он еще не успел остыть, как в кабинет к нему ворвался премьер Штюрмер — громадный и грозный со своими усами, которые, как два черных меча, торчали в стороны, с бородой лопатой. На нем был расшитый золотом мундир, наверное, с какого-то приема пришел.

— Алексей Николаевич, вы с ума сошли, — выдохнул он, держась рукой за сердце.

Хвостов стоял и молча исподлобья смотрел на премьера. Возражать на такое заявление премьера было нелепо, а возмущаться нельзя.

— Как вы могли пойти на арест секретарей Распутина, не посоветовавшись со мной?

— Арест аферистов в моих прерогативах, — сдерживая гнев, ответил Хвостов. — И если я по поводу каждого афериста стану советоваться с вами, у вас, Борис Владимирович, не останется время управлять державой.

— Абсурд, абсурд! — крикнул Штюрмер. Последнее время это было его любимое словечко, когда он гневался и все время переступал своими согнутыми подагрой длинными ногами.

— Где вы были утром, я звонил вам из Царского? Словом, я приказал Белецкому освободить их. Это нужно было сделать немедленно. Немедленно. Вы получили распоряжение ее величества?

— Была записка госпожи Вырубовой, — ответил Хвостов.

— Где она?

— Я не засоряю архив подобными бумагами. Я ее порвал и выбросил в корзину.

Огромный Штюрмер протиснулся за стол Хвостова, выгреб ногой из-за его кресла корзину и, опустившись на колени, стал вынимать оттуда клочки бумаги. Потом кряхтя поднялся и принялся раскладывать клочки на столе.

— Нужно записку подклеить, — бормотал он, раскладывая клочки по смыслу. — Ее следует в любом виде немедленно вернуть Александру Сергеевичу Танееву.

— Он что, коллекционирует записки своей дочери? — усмехнулся Хвостов, понимая, однако, что дело очень серьезно.

— Боже праведный, неужели вы ничего не понимаете? — тихим голосом спросил Штюрмер, вытаращась на своего министра. — Дайте клей.

— Ну положим, эту работу у меня есть кому сделать. Присядьте, Борис Владимирович.

Хвостов взял разложенные на какой-то папке клочки записки и прошел в соседнюю комнату, где работал его личный и верный адъютант.

— Немедленно склейте и сделайте фотокопию, подлинник принесете мне, — шепотом распорядился Хвостов и вернулся в кабинет.

Штюрмер сидел в кресле, вытянув длинные ноги, жесткий ворот его форменного мундира был расстегнут, он шумно дышал. Хвостов сел за свой стол.

— Через пять минут записка будет реставрирована, — сказал Хвостов и, подождав немного, спросил — Может, вы мне все-таки что-нибудь объясните?

Штюрмер отрицательно повел головой и сказал с укоризной:

— Алексей Николаевич, Алексей Николаевич, что же вам надо пояснять? И вы и я крещены на свои посты Григорием Ефимовичем.

— Положим, я крещен им совсем в другую сторону, — возразил Хвостов. — Он до сих пор не простил мне, как я его выставил из Нижнего.

Штюрмер посмотрел на него с откровенным сожалением:

— Неужели мне нужно вам объяснять, что, если бы он не простил, вы бы здесь не сидели.

— Меня назначил государь.

— Меня тоже, — кивнул Штюрмер. И вдруг наклонился к Хвостову через стол и спросил тихо — Неужели вы против Григория Ефимовича?

— Нет, Борис Владимирович, — так же тихо ответил Хвостов. — Я только хотел устранить от него лиц, которые его дискредитируют. Он просто не знает, кто пользуется его именем.

— Боже мой, какое вам до этого дело, — замахал руками Штюрмер. — Допустим, кто-то пользуется его поддержкой, ведет там свои коммерческие дела. Какое это имеет отношение к высокой дружбе Григория Ефимовича? Там его любят, уважают его народный ум. Он спас нам всем наследника. Задумайтесь наконец — эта высота и какие-то мелкие аферисты, которые лезут со своими делами к Григорию Ефимовичу. А куда Они не лезут? Думаете, к вам не лезут? Думаете, ко мне не лезут? Еще как лезут. Их вынуждены принимать мои секретари. Так что же, моих секретарей тоже за решетку? Абсурд!

Хвостов внимательно слушал Штюрмера и думал: «Дурак, дурак, а какую хитрую защиту придумал». И сказал печально:

— Не подумал об этом, Борис Владимирович.

— Хочу вам дать совет. — Штюрмер принялся застегивать мундир. — В Царском к вам относятся по-разному, и вы, принимая серьезные решения, всегда должны об этом помнить. Вы не имеете права обмануть доверие государя.

Хвостов понял: Штюрмер оттого так в общем мягко говорит с ним, что там, в Царском Селе, сегодня он, наверно, еще раз убедился, что царь ему, Хвостову, доверяет. И все же, решив, что неразумно получить в стан своих противников еще и Штюрмера, сказал:

— Я благодарен вам, Борис Владимирович, за государственный урок.

— Дай бог, дай бог, — пробормотал Штюрмер.

Адъютант принес конверт с реставрированной запиской и протянул его Хвостову.

— Дайте сюда, — приказал Штюрмер. — Так-то будет лучше… — Он спрятал конверт в свою папку.

Хвостов все же понял, что его власть министра внутренних дел, издали видевшаяся ему всесильной, оказалась ограниченной со всех сторон. Даже Вырубова может им командовать, куда уж дальше…

Это ставило под сомнение все его планы. Совсем не безграничными оказались возможности и в отношении собственного капитала, который он собирался вложить в перспективные дела государственного масштаба, — куда он ни сунется, а там уже сидит или Манус, или Рябушинский, или кто еще из когорты, которую трогать было опасно.

Правда, Хвостов не зевал в своем министерстве — залез в его гигантские секретные фонды, несколько сот тысяч рублей он попросту присвоил, а около миллиона истратил на подкуп людей, которые могли оказаться ему полезными. Он видел беспомощность Штюрмера, его непопулярность в обществе и решил его свалить. Государственная машина России была в полном расстройстве, все вокруг было неустойчиво, нужно только выбрать момент, проявить энергию и решительность, показав, на что он способен.

Но для начала ему следовало расположить к себе все слои общества. Тщательно обдумав все возможности на этот счет, он остановился на устранении Распутина.

Сама эта идея была изобретена не им, об этом почти открыто говорил повсюду депутат Думы Пуришкевич, на это возлагали последние надежды в салонах, принадлежащих лицам царского рода. На днях Хвостов читал секретное донесение агента о том, что великий князь Николай Николаевич в узком кругу друзей говорил о готовности пожертвовать своим состоянием, чтобы не стало Гришки Распутина. Вся Россия и фронт с ненавистью поминали Распутина. И Хвостов решил, что, если устранение Распутина окажется связанным с его именем, это возвысит его над всеми и поможет ему взять в свои руки полную власть.

Хвостов решил рискнуть и вовлечь в операцию по устранению Распутина своего заместителя Белецкого. Учитывая, что Белецкий по поручению царицы ведал охраной Распутина, важно было добиться хотя бы того, чтобы он не мешал. Хвостов рассчитывал на то, что этот опытнейший полицейский деятель не мог быть удовлетворен постом начальника департамента…