Не прошло и часа, как Бурдуков привез Распутина на квартиру опереточной артистки Лермы, где они обычно встречались…

Распутин был мрачный, злой, выслушал Бурдукова рассеянно и сказал:

— Надоело и ни к чему. Слаб оказался Протопопов. Слаб, вожжу не держит… ерзает куда попало.

— Это не разговор, Григорий Ефимович, — решительно остановил его Бурдуков. — Кому, кому, а вам выходить из дела рано. Сами недавно жаловались, что мошна на покой еще не тянет.

— Зато у вас тянет, — проворчал Распутин и вдруг стал из-под косматых бровей рассматривать висевшую на стене фотографию какой-то балерины в пачке… Потом повернулся к Бурдукову и, глядя на него затуманенными серыми глазами, сказал пророческим голосом:

— А Россия меж тем гибнет.

— Причитания поберегите для других, — строго сказал Бурдуков, в деле он умел быть крут. — Сейчас давайте о деле.

— Дело, дело… Что толку от него? — шумно вздохнул Распутин, расстегивая ворот синей шелковой косоворотки.

— А то, что Манус обещает вам, если Протопопова не тронут, миллион. А если он что обещает, это, вы уже знаете, закон, — внушительно сказал Бурдуков.

— Врешь. — Утопленные в глубоких ямах глаза Распутина заблестели.

— В таких делах не врут, Григорий Ефимович, — ответил Бурдуков.

— Вам верить — землю жрать, — проворчал Распутин, посмотрел на Бурдукова испытующе. — Я этих барышников знаю. К тому же мне передали, что старый Горемыкин хочет собрать для меня миллион среди своих. Эти понадежней.

Бурдуков молчал, соображая, что говорить дальше, его худое землистое лицо подергивал нервный тик…

— Ну что ж, Григорий Ефимович, идите к Горемыкину, — холодно и с угрозой сказал Бурдуков. — Но только дадут ли? Кроме всего, они вам на дорожке Пуришкевича приготовят. Игнатий Пор-фирьевич как раз сказал: надо, чтобы Григорий Ефимович поскорей получил мой миллион и выскочил с ним живьем. Пусть это будет нашей главной отплатой ему за все, что он для нас сделал.

— Смотри, барышник, а с богом в душе, — садясь в кресло, успокоенно произнес Распутин.

— Вообще идти за этим миллионом к Горемыкину или к великим князьям вам не резон, — продолжал Бурдуков, видя, что Распутин качнулся… — Сколько они на вас помоев вылили… гордость надо иметь, Григорий Ефимович, да и времени у всех нас в обрез, не забывайте об этом. А если Манус говорит «сделаю» — закон. И вы и я это знаем.

— Продаст — прокляну, — шепотом сказал Распутин и поднял руку со сложенными перстами для проклятия.

— Манусу, Григорий Ефимович, лучше не грозить, — скромно потупив взгляд, тихо сказал Бурдуков.

— Про себя проклял, — ответил Распутин. — Больно много развелось неверных. — Он вдруг легко, пружинно выбросил из кресла свое крупное литое тело и, одернув косоворотку, сказал! — Я у мамы буду завтра. Все сделаю.

Пятого декабря под вечер, предварительно созвонившись с Вырубовой, Распутин ехал в Царское Село.

Настроение у него хорошее. Кажется, крепко запахло миллионом, и сегодняшняя поездка дорогу к нему укорачивала. Он сделает все, что надо этому Манусу, да и дело-то не очень страшное. Про фронт узнавать не надо. А царица и сама за Протопопова горой…

Автомобиль двигался медленно — падал снег, и впереди за пять шагов шевелилась непроницаемая мгла. Распутину вдруг показалось, что его везут совсем не туда.

— Сколько еще до Царского? — наклонился он к шоферу.

— Верст десять осталось, — ответил ему сидевший рядом с шофером охранник и добавил — Чуть опоздаем.

— Не дело опаздывать, — проворчал Распутин, откидываясь на спинку сиденья.

— Гнать нельзя, — сердито сказал шофер.

— А с чего бы тебе серчать? — ласковым басом спросил Распутин.

Шофер не ответил, только кивком головы показал вперед, где кружилась метель.

В круглой прихожей дворца его встретила Вырубова в сером оренбургском платке иа толстых плечах, как всегда, приложилась к его руке.

— Слава богу, приехал, — крестясь, сказала она. — А то уж Александра Федоровна нервничать стала. Говорит, как вы могли позволить Другу ехать в такую погоду.

— Бог меня не обидит… — сказал Распутин, твердо шагая по ковровой дорожке дворцового коридора, отставая от него, прихрамывала Вырубова.

Царица ждала их в кабинете царя. На небольшом овальном полированном с бронзой столе был накрыт чай. Кипел желтый сверкающий маленький самовар, и ярко, как бирюза, голубели тонкие чашки, чайник и ваза с печеньем. Распутин заметил, что в стороне на маленьком столике приготовлена ого любимая «Мадера» из Массандры, и низко поклонился, опустив к полу сильную руку:

— Здравствуй, светлая моя, здравствуй на радость России, — говорил он мягким баском, выпрямившись, благословляя царицу и властно вглядываясь в ее неуловимые голубые глаза. Она взяла его тяжелую руку, наклонилась и благоговейно поцеловала ее. Он видел в ее глазах тревожный, вопрошающий блеск и решил, что прежде всего надо погасить ее тревогу, которая всегда опасна для делового разговора.

В углу в камине, обшитом красным деревом, весело потрескивали поленья. Багровый отсвет играл на полированном краснодеревном потолке и его медной поковке.

Распутин оглядел хорошо знакомый ему кабинет царя и заговорил весело, непринужденно:

— Хорошие сны вижу… Сегодня под утро вижу… святой ко мне пожаловал. Спрашивает: чего это ты, Григорий, молитву на ночь укоротил? Я ему как на духу, так и так. Молиться, говорю, устал. Видать, больно живуча всякая мерзость. А он говорит: «Не ждал я от тебя, Григорий, такого, не ждал». И спрашивает, что бывает, когда дом строится? Мусор и грязь кругом, а потом все убирают, и стоит всем на радость новый светлый дом. Подумай, говорит, об этом за утренней молитвой. Сказал и исчез…

— Поразительно… поразительно… — прошептала царица; восторженно глядя на Распутина, она истово перекрестилась. — А вчера утром сын спрашивает у меня: мама, а куда девался мусор, который горами лежал, когда строили нашу церковь? Поразительно! Аня, ты понимаешь, как это все связано, как это все значительно! Господи! — Они все трое перекрестились.

Вырубова подошла к Распутину и, осторожно взяв под локоть, повела к чайному столу. Они остановились, ожидая, когда сядет царица.

— Прошу, друг мой, — сказала царица, опускаясь на кресло. Распутин одернул синюю шелковую рубаху и сел. Вырубова рядом с ним.

— Такой вещий сон, понимаете, государыня-матушка. Так что после утренней молитвы я сразу к телефону… Ане, значит, звоню, так и так… Имею жажду приехать в вашу обитель света, мудрости и надежды… — Он снова окинул кабинет веселым взглядом и продолжал — Дураки говорят — царя во дворце нет, а он всегда здесь. Вот и сейчас я вижу его добрые глаза, слышу его спокойный голос, пью глотками его мудрость.

— Поразительно… поразительно, — снова прошептала царица, смотря на Распутина просветленно и восторженно.

— Когда я странствовал по скитам, — начал Распутин новый, заранее приготовленный рассказ, — однажды встретил я инока-отрока, лет ему было шестнадцать, не боле. Между прочим, дюже похож был на обожаемого наследника нашего — такие же большие глазенки и светлые кудельки. А уже коснулся его души всевышний, одарил его великим пониманием божественного помысла. Разговор у меня с ним был на всю жизнь памятный. Ведь дитя еще, а сколько в нем было понимания. Я тогда веру искал. Спросил у него: что есть вера? Глянул отрок на меня своими большими глазами и говорит: «Вера — это все доброе, что делают люди». Великая истина божьего отрока! Истина! — Серые глаза Распутина горели пламенем веры, лицо сделалось бледным, скулы обострились.

Как любила его, как верила ему в такие минуты царица!

— Истина, истина, — повторяла она, мелко крестя грудь.

— А сколько же мы видим вокруг людей без веры! — вдруг громко и гневно воскликнул Распутин, сдвинув косматые брови и устремив на императрицу налитые болью глаза.

— Да, да, да, да, — закивала царица. И вдруг, вскинув голову, добавила — Но есть и с верой люди. Есть! — Она встала, прошла к большому столу и принесла оттуда лист бумаги. — Прочитайте.