Надо терпеть.

Осталось недолго. Скоро…

— Ты не устал? — спросил Седьмой.

— Нет.

— Больше мы не будем делать остановок.

— Мне насрать.

Седьмой мысленно улыбнулся. Он не мог пока избавиться от человека, но позволял себе подтрунивать над ним. Зная, что Сергею холодно, он все равно спрашивал его о своем состоянии. Маленькие радости.

— Ты уверен?

— Да.

— Что-то ты не выглядишь довольным.

— Тебе кажется.

— Холодно? — спросил Седьмой.

Тропов бросил на него гневный взгляд.

— Нет, — сказал он. Медленно, выделяя каждую букву.

Выглядел сейчас Сергей бледнее, чем на человеко-дереве, и только глаза ярко блестели, отражая свечение мотыльков.

— Я должен быть уверен, что с тобой всё хорошо, — сказал Седьмой как можно невиннее.

— Со мной все отлично. — В голосе Тропова не осталось враждебности, с какой он начал разговор.

Возможно, Сергей был так напряжен из-за ползающих по стенам тварей. Он не видел уродов, однако наверняка ощущал их присутствие. А монстры следили за каждым его шагом.

— Седьмой!

Несколько секунд Седьмой тупо смотрел на человека, думая о том, как тот умудрился сказать, не двигая губами. И лишь потом до него дошло, что говорил кто-то другой.

— Седьмой! — повторил неизвестный.

Неясный импульс побудил Седьмого взглянуть влево. Скалясь, на него пялился перепачканный в крови череп.

Внутри Седьмого застучала паника.

— Ты не узнаешь меня? — спросил череп.

Только сейчас Седьмой заметил, что у черепа есть тело — здоровое человеческое тело.

— Успокойся. Все хорошо. Я не сделаю ничего плохого.

— Кто ты?

— И вправду не узнаешь меня? Я — Тысяча-Лиц.

В глазах монстра плескалось ехидство. Несмотря на изуродованное лицо, Тысяча-Лиц походил на человека как никто в пирамиде. Каждое его слово было наполнено живой энергией и эмоциями, а во взгляде прятались темные желания. И если речь Кивира напоминала бездушное бормотание компьютера-мозга из старого фантастического романа, то речь Тысячи-лиц обладала шекспировской страстью.

Седьмой решил взять быка за рога:

— Что тебе нужно?

Жилка на левом виске монстра запульсировала.

— Мне нужно обратно мое лицо. Ты ведь не забыл, что носишь мою плоть? Взамен я дам тебе разгадку одного вопроса.

— А если я откажусь?

— Тогда ты очень-очень разочаруешь Кивира. Ведь без моей разгадки ты не сможешь ответить на вопросы.

— Хорошо. Забирай свое лицо.

Седьмой взглянул на Тропова. Казалось, тот превратился в каменное изваяние.

— Не бойся, — сказал Тысяча-лиц. — Я остановил время, чтобы никто не помешал нашей беседе. Мне так надоели грубияны, пытающиеся напролом добраться до Кивира. Господи! С каким материалом мне приходится работать?! Знал бы ты, мой милый Седьмой, сколько унижений приходится терпеть мне. Однако я не ною, не подумай. Ведь я сам захотел вновь лишиться своего лица, чтобы испытать чудесную, спасительную, божественную боль.

Монстр провел красным от крови языком по пенькам зубов.

— Что я должен сделать? — спросил Седьмой.

— Ничего особенного. Просто поцелуй меня.

Седьмой оторопел. Он было решил, что ослышался, однако Тысяча-лиц повторил:

— Поцелуй меня. Во всех счастливых сказах принцы целуют принцесс. Целуют, чтобы разбудить. Чтобы доказать свою любовь. Ты сам выберешь, как закончится твоя сказка. Я много не прошу: лишь коснись губами зубов. Я не требую страсти, не требую искренности. Просто поцелуй.

Тысяча-лиц приблизился к Седьмому. В ноздри ударили запахи абрикосов и секса. Монстр закатил глаза и приоткрыл рот, высунув язык. С его подбородка начала стекать слюна.

Удивительно, но Седьмой не почувствовал отвращения. Он осторожно обхватил рукой голову Тысячи-лиц и впился губами в акульи зубы монстра.

И тогда он увидел…

Новая реальность вспыхнула, ослепила, поразила, а затем навалилась гранитным надгробием. Да так навалилась, что дыхание сперло. Седьмой начал открывать-закрывать рот в тщетной попытке затолкнуть в легкие хоть чуть-чуть воздуха. Но вот пробка, засевшая в горле, исчезла, и дышать стало проще.

Чертово сердце билось как бешенное…

Стоп.

Седьмой положил руку на грудь. Да, он слышал толчки. Частые, отдающиеся болью в ушах.

Невозможно.

Бред.

Забыв о Тысяче-лиц, Седьмой огляделся. Небольшая комната. Даже скорее душная коробка. Смятая постель, грязная простыня. Вещи валяются на полу. Возле двухметрового шкафа лужа желтой блевотины, похожая на яичницу.

Седьмой подошел к двери, ногу пронзила боль. Он чертыхнулся и бросил взгляд на пол. На ворсистом ковре блестели осколки стекла. В слабых сумерках они напоминали драгоценные камни. Седьмой вытащил осколок, впившийся в мякоть стопы. Из раны тут же выступили капли крови.

Крови…

Неужели он вновь человек? Или все происходящее морок?

Подняв большой осколок стекла, он вгляделся в отражение. Чужие, немигающие глаза, тени вдоль носа, блеск волосков на скуле, гладкое лицо. Седьмому стало жутко и неуютно. Он словно возвратился на двадцать лет назад. По телу пробежала дрожь, живот скрутил спазм.

Зачем Тысяча-лиц отправил его в прошлое? А если придется заново пережить весь этот ужас разрушающегося мира? Тогда лучше сразу пустить себе пулю в лоб.

Седьмой выглянул в окно. Многоэтажки жались друг к другу и напоминали кривые зубы великана. За ними высилась дымовая труба, выплевывающая сизый дым. Казалось, обрызганный красными цветами горизонт пульсировал в такт сердцебиению. От волнения Седьмой прижался лбом к стеклу. Невероятно, невозможно, нереально, фантастично, несбыточно… Не было подходящего слова, чтобы описать ту ушедшую красоту, что развернулась перед ним.

Во многих окнах горел электрический свет. Вот девушка расхаживает в розовом махровом халате и с кем-то трещит по телефону, не обращая внимания на работающий телевизор. О чем она разговаривает? А главное — с кем? Со стариком-отцом? Или с парнем? А может, телефон молчит, а девушка всего лишь кукла Тысячи-лиц? Взгляд Седьмого переместился на другую квартиру. Вот кухня. Занавесок нет. Стены покрашены в светло-голубой цвет — цвет батарей из хрущевок. Возле плиты стоит пузатый мужик и пялится то ли на сковородку, то ли на свои руки. Ищем других людей. Шторы, шторы, шторы… Жаль, нельзя рассмотреть их цвет. И вот взгляд цепляется за балкон. Парень облокачивается о перила и разглядывает проезжающие по двору машины. Во рту зажжённая сигарета…

Седьмой с трудом оторвался от окна. Сомнений не было: Тысяча-лиц отправил его в прошлое.

Подойдя к двери, Седьмой подергал ручку. Не открывается. Тогда он приложил ухо к металлической панели.

— Здесь есть кто-нибудь?

Тишина.

— Откройте дверь! Пожалуйста!

Послышались шаркающие шаги. Домашние тапки, судя по звукам.

— Эй! Я хочу в туалет, — соврал Седьмой.

Звуки за дверью снова стихли.

— Ольга! Отойдите оттуда, — раздался сварливый голос. — Ради вашей же безопасности. Он болен.

— Мне надо поговорить! — закричал Седьмой. — Пожалуйста, не уходите. Всего пара слов. Вы даже можете не открывать дверь. Только позвольте мне кое-что спросить. Я вас умоляю!

Послышался тихий плач.

— Ольга, он болен. С бесноватым нельзя общаться. — Сварливый голос усилился. Видимо, мужчина подошел к двери. — Я понимаю: вам трудно. Терпите, моя милая. Бог не оставит нас в беде. Я сделаю все возможное, чтобы вашему мужу стало лучше. Надо подождать чуть-чуть. Возможно, к вечеру что-нибудь поменяется. Но вы должны слушаться меня. Бесы сильны.

Затем послышались шаги. Женский плач стих.

— Постойте! — взмолился Седьмой. — Пожалуйста.

Тишина.

Седьмой закрыл глаза. Надо успокоиться. Не время пороть горячку. Не вышел разговор — и ладно. Необходимо найти другие способы разобраться в ситуации.

Попробовать открыть окно? И перелезть на балкон? Возможно.

Тяжело вздохнув, Седьмой подошел к окну, открыл его. После тишины комнаты звуки вечернего города показались оглушительно громкими: шелест листвы, рев машин на шоссе, чириканье воробьев, радостные крики подростков. В помещение ворвался свежий воздух. Седьмой завороженно посмотрел на улицу, стараясь запомнить каждую деталь города. Возможно, уже через несколько дней мегаполис потонет в реках крови, а из тихих улочек полезут твари Всплеска.