Совершенно неожиданно германская кавалерия Цезаря устроила вылазку и нанесла ощутимый урон войску, собравшемуся со всей Галлии. Только на четвертый день кельтам удалось пройти внешнее кольцо защитных сооружений. Но к тому времени подоспели войска Лабиэна, который помешал галлам устранить все препятствия и ловушки, что дало бы им возможность атаковать римлян, осадивших Алезию.

Цезарь набросил пурпурную накидку, оседлал Луну — кобылу, некогда принадлежавшую Нигеру Фабию, и повел свои войска в бой. Покинув свой лагерь, римляне совершили невероятное — они обошли войско кельтов и ударили с тыла. Атака оказалась настолько успешной, что кельты бросились врассыпную, надеясь спастись бегством. Четыре дня двести пятьдесят тысяч человек не имели возможности нормально питаться и жили в ужасных условиях. А когда на относительно небольшой территории собирается столько людей, в мгновение ока начинают распространяться самые разнообразные болезни. Этого оказалось достаточно, чтобы воины потеряли всякое желание сражаться и рисковать своей жизнью. Никто в кельтском войске, пришедшем на помощь защитникам Алезии, не обладал достаточным авторитетом, чтобы поднять боевой дух воинов и убедить их стоять насмерть. Войско, сражавшееся за свободу Галлии, было разбито. Кельты понесли огромные потери, многих из них римляне взяли в плен, а затем продали в рабство.

На следующий день ворота Алезии открылись. Верцингеториг, царь арвернов, выехал за городские стены и оказался на нейтральной полосе. Его никто не сопровождал, он отправился в свою последнюю поездку совершенно один. В стоивших целое состояние позолоченных доспехах он сидел на лошади, гордо подняв голову и выпрямив спину. Верцингеториг направился к внутреннему кольцу укреплений, возведенных римлянами. Несколько десятков легионеров тут же разобрали часть частокола длиной около двадцати шагов и засыпали землей участок рва.

Я медленно поднялся, но Люсия осталась лежать на земле. У нее больше не было сил, она заболела. Я взял ее на руки и, прихрамывая, поплелся вдоль рва. В нескольких сотнях шагов от того места, где легионеры разобрали частокол, я уселся на землю. Люсия сильно дрожала всем телом. Через какое-то время послышались звуки туб, а солдаты Цезаря начали стучать гладиусами по обитым железом краям щитов. Затем до моего слуха донеслись громкие возгласы: «Да здравствует Цезарь! Да здравствует император!»

Вскоре появился и сам проконсул верхом на Луне. Он остановил лошадь на засыпанном землей участке рва, как раз между двумя сторожевыми башнями. Его пурпурная накидка развевалась на ветру. Слева и справа от Цезаря остановились его легаты, которые тоже были верхом. Все офицеры, наблюдавшие за происходящим, пришли туда пешком. Несколько сотен лучников достали из колчанов стрелы и натянули тетивы своих луков — они держали на прицеле всего лишь одного кельтского воина.

Верцингеториг остановил лошадь примерно в пяти шагах от проконсула. Затем он медленно спешился, погладил свою кобылу по голове и прижался щекой к ее морде. Мне показалось, будто он что-то нашептывает животному. Через несколько мгновений царь арвернов отпустил поводья. Почему-то в тот моменту меня создалось впечатление, будто Верцингеториг, отпустив поводья своей любимой кобылы, хотел показать всем, кто на него смотрел, что с этого самого момента он не отвечает за дальнейшую судьбу Галлии.

Царь арвернов подошел к Цезарю. Проконсул не сказал ему ни слова. Думаю, что он относился с уважением к своему врагу. Верцингеториг положил свой меч у ног лошади Цезаря. Затем он расстегнул свой пояс, и висевшие на нем ножны и кинжал упали на землю. Алезия пала. Цезарю вновь удалось покорить Галлию. Верцингеториг развязал кожаные ремни, удерживавшие его доспехи, и бросил доспехи рядом с мечом. Затем царь арвернов встал на одно колено и опустил голову.

— Ты победил, Цезарь, — сказал он. — Тебе сопутствовал успех, и ты вновь прославил свое имя. Прошу тебя, возьми мою жизнь, но пощади мой народ.

Цезарь дал знак своим офицерам. Четверо из них сделали несколько шагов вперед и встали по обе стороны от царя арвернов. Верцингеториг поднялся на ноги и, не оказывая сопротивления, дал увести себя. Не торопясь, проконсул выехал на своей кобыле за пределы лагеря и направился ко мне. Я даже не попытался встать на ноги, а по-прежнему сидел в траве, держа Люсию на руках.

— Друид, почему ты предал меня?

Я ответил молчанием на вопрос проконсула. Затем до моего слуха донесся чей-то голос. Кто-то спрашивал у Цезаря, когда следует отдать легионерам приказ распять меня на кресте. Я даже не поднял головы.

— Ты предсказывал мне, что я найду свою смерть не в Галлии. Знаешь, похоже, ты оказался прав, друид.

— Тогда хотя бы сделай из него раба, проконсул! — воскликнул один из легатов.

— Он свободен, — бросил Цезарь и поскакал назад в лагерь.

Свободен? Я поплелся к одному из тех небольших трактиров, где продавали жареное мясо, хлеб и вино. Великое множество таких закусочных появилось вокруг Алезии, они выросли словно грибы после дождя. Повсюду виднелись лагеря, разбитые работорговцами, которые дожидались, когда закончится противостояние кельтов и римлян. Эти стервятники и их личные армии тоже должны были чем-то питаться. Кельты, владевшие когда-то трактирами и харчевнями, уничтоженными во время военныхдействий римлянами или сожженными по приказу Верцингеторига, следовали за гиенами и шакалами Римской империи, чтобы, продавая еду этому отродью, кормить себя и свои семьи. Везде было в избытке мягкого белого хлеба и галльских копченых колбасок. Но меня больше интересовало вино, в котором тоже не было недостатка. Когда Алезия пала, начались дожди. Я лежал в грязи под открытым небом, среди небольших трактиров и пивных и время от времени прикладывался к меху с вином. Когда мои запасы этого напитка богов подходили к концу, я давал сестерций какому-нибудь пробегавшему мимо мальчугану, чтобы тот сбегал в ближайший трактир и наполнил мех красной жидкостью, помогавшей мне забыться. Однажды утром какой-то мальчишка сказал мне, что Люсия умерла. Я лежал на земле, как всегда, обняв ее и прижав к себе. Приложив руку к ее животу, я почувствовал, что Люсия стала такой же холодной, как кожаный мех с вином. Боги окончательно отвернулись от меня.

Я похоронил свою любимицу прямо в размокшей земле рядом с тем местом, где я лежал в грязи. Больше всего на свете мне хотелось напиться так сильно, чтобы лишиться рассудка. Дни и ночи я проводил под открытым небом, порой мне казалось, что дождь и ветер пытаются уничтожить меня. Когда вновь начинало светить солнце, налипшая на мое тело грязь высыхала, и тогда у меня возникало ощущение, будто мое тело покрыто второй кожей, которая трескалась при каждом движении.

Да, я был свободен. Наверное, это самое страшное наказание, которому Цезарь мог подвергнуть меня. Я продолжал жить, все еще надеясь, что когда-нибудь мне удастся отправиться в Массилию и выкупить Ванду из рабства. Но кто знает, какие события могли произойти за все это время? Может быть, моей возлюбленной пришелся по душе ее новый хозяин? Кретос… Какое мне дело до этой массильской крысы? Порой мне казалось, что мои надежды бессмысленны. Смерть подбиралась ко мне и могла в любой момент задушить меня своими холодными пальцами. Я потерял все — Ванду, Люсию, Криксоса. Я не стал ни друидом, ни купцом. Я прекрасно осознавал свое истинное положение — наверняка каждому, кто взглянул бы на меня в те дни, я показался бы не человеком, а кучей объедков, выброшенных из ближайшего трактира. Действительно, я был всего лишь грязью, паршивым кельтским псом, который давал детям римские деньги, чтобы они принесли очередной мех с вином.

Взятых в плен эдуев и арвернов Цезарь через некоторое время велел отпустить. Нет, он поступил так вовсе не потому, что решил проявить великодушие или милосердие. Его действиями руководили расчет и здравый смысл. Если проконсул собирался остаться вместе со своими войсками в Галлии, то он нуждался в союзниках, на которых можно было положиться. Остальных пленников он решил отдать своим легионерам. Римские солдаты надевали веревки на шеи ставших их собственностью рабов и вели, словно скот, на рынок, который работорговцы строили рядом с огромным палаточным лагерем, выросшим в окрестностях Алезии. Работорговцы велели своим слугам и рабам соорудить деревянные помосты. Желавшие продать своих рабов легионеры могли подняться на них по ступеням с любой стороны. Наверное, судьба решила сыграть со мной злую шутку — с того места, где я все это время лежал в грязи, мне было прекрасно видно сцену, на которой каждый день разные актеры играли один и тот же спектакль. Тысячи рабов поднимались на помост, их хозяева расхваливали достоинства своего живого товара, получали деньги и отдавали несчастных в руки работорговцев. Если верить словам, которые постоянно звучали с этой сцены, то во всем мире не нашлось бы такого количества здоровых и образованных кельтов, сколько их было в Алезии. Некоторые контубернии[83] и когорты продавали своих рабов дюжинами. Тогда торговцы покупали их более охотно. Но находились и такие глупцы, которые верили, будто, продав всего лишь одного раба, они смогут заработать приличную сумму.