Некоторые из них сдавались сразу же, другие боролись даже после того, как он связывал их и вставлял в рот кляп, и все же силы их быстро иссякали, и они становились тихими и покорными. Эта же сначала расплакалась, но несмотря на бежавшие ручьем слезы, глаза ее были широко открыты и блестели, и слезы ее походили больше на слезы гнева и отчаяния, чем на слезы страха и горя, горя от очевидной близившейся гибели. Прогулка в лес была далеко не легкой и приятной. Она ни на секунду не переставала сопротивляться, даже будучи крепко связанной. Коленями и локтями она била его в грудь и бока, пока он нес ее, перекинув через плечо.

Теперь она лежала на земле; но в отличие от многих других она не просто ожидала своего конца — рыдая, издавая стоны или молясь; или же лежа на спине, уже покорившись и закрыв глаза — воображая, что все это сон, или же избегая видеть его приготовления. Он видел множество различных ответных реакций. Но ни одной подобного рода.

Она села на кучу сухих листьев, которые он предварительно собрал и соорудил из них некое подобие алтаря. Она подогнула под себя ноги, села прямо и гневно посмотрела ему прямо в глаза. Легкая краснота, вызванная недавними слезами, усиливала впечатление обжигающей жестокости, которую источал ее взгляд. И несмотря на то, что он уже разрезал на кусочки ее блузку и сорвал бюстгальтер и разложил на траве клеенку, так, чтобы она могла это видеть, девушка все еще не поменяла осанку на другую, может быть, более покорную. Она не сгибалась перед ним, не раболепствовала. Он улыбнулся — ему пришло на ум, что, возможно, она вовсе и не такая смелая… Может быть, она ненормальная.

Он достал из нагрудного кармана пачку сигарет, подцепил одну и прикурил от спички, но не задул сразу же ее пламя, а держал горящую спичку некоторое время в руке, как маленький фонарь. Еще несколько минут он стоял, прислонившись к стволу дерева, обмениваясь взглядами с девушкой, а затем сделал несколько шагов вперед, по направлению к ней.

Глаза ее слегка расширились, но он все же пока не увидел в них выражения животного страха, ужаса.

— Сгореть заживо, — произнес он, — это ужасная смерть.

Пламя — и куча сухих листьев.

Он вновь взглянул ей в глаза. Девушка, казалось, выпрямилась и напряглась, но то, что он увидел в ее глазах, было все же чем-то меньшим, чем ужас. Она приподняла брови, словно пытаясь осознать, что он сказал и зачем.

Он улыбнулся.

— Ты меня слишком хорошо знаешь, не так ли?

Он задул пламя спички, отломил обгоревшую головку и оставшийся деревянный стержень убрал в коробок.

— Ты знаешь, я никогда бы не сделал этого.

Не затягиваясь, он выпустил большую струю сигаретного дыма, краем глаза наблюдая за красным огоньком под пеплом. Он подошел к девушке, вынул сигарету изо рта и молниеносным движением коснулся горящим концом сигареты ее соска. Из-под кляпа вырвался приглушенный визг, и ее тело дернулось назад, но он был готов к такому движению, поэтому смог прижать горящий конец сигареты к ее груди. Янтарного цвета кожа почернела.

Он убрал сигарету, но ее хныкающее взвизгивание не прекратилось. «Так-то лучше, — подумал он, — сейчас она похожа на свинью, которую режут на бойне».

Он отошел к тому месту, где лежала клеенка, обошел его кругом, чтобы она могла видеть все, что он делает, и опустился на колени. Развязав шнурок, он раскрыл пакет. Потом стал вынимать каждый предмет — нарочито медленно, расправляя и подправляя каждый из них или кладя что-нибудь чуть дальше. Так, как суетится хозяин, выставляя на стол приборы и посуду для вечеринки. Ножи, пила, дрель, отвертка, длинный резиновый цилиндр и, конечно, перчатки. И пока он не закончил перебирать свои «игрушки», он не смотрел в ее сторону.

Наконец тон ее крика изменился от визга боли до приглушенной мольбы о пощаде. Она смотрела на него. И он с облегчением наконец-то увидел в ее взгляде ужас. В конце концов она оказалась нормальной.

Он натянул перчатки и в нерешительности помахал руками над инструментами, как бы размышляя, какой выбрать. Наконец он взял резиновый цилиндр и снова вынул из кармана ножницы.

— Ну, — сказал он так, словно они выбрались вдвоем на пикник, — по-моему, пора начинать.

Ее горло зашевелилось, как бы прогнулось от неимоверного усилия закричать, но крик заглох в кляпе. И хотя она не могла произнести ни слова, он точно знал, что она, должно быть, сейчас пытается сказать.

— Да, — с издевкой усмехался он, поворачивая ее на живот, — пожалуйста, будьте так добры.

Глава 10

Серебряное лезвие бритвы сверкнуло на солнце и рассекло мягкую плоть. «У него были быстрые руки с сильными пальцами, — запел мужской голос. — Смотри, как блестит бритва».

Фонтан крови брызнул на сцену, когда Суини Тодд перерезал горло торговцу. Кэрол отвела глаза. Ей было не по себе, хотя она понимала, что это всего лишь спектакль.

Ее пригласил Фрэнк Мэтсон, пригласил в последний момент. У него были билеты в «Сити Опера» на новую постановку «Суини Тодд», купленный для клиентов, которые застряли в Чикаго. Кэрол не успела посмотреть этот бродвейский «гвоздь Сезона» раньше, и потому немедленно приняла приглашение. Однако дело было не только в модном спектакле, она думала, что присутствие Фрэнка может помочь ей отвлечься от мрачных мыслей.

Но, уже сидя в театре, Кэрол увидела свою ошибку. Музыка Сондейма была прекрасна, но спектакль о сумасшедшем парикмахере, который перерезал клиентам горло, и его подруге, которая делала из них начинку для пирожков, был совсем не для нее. Временами ей казалось, что она стоит по колено в крови, и тогда она видела перед собой мрачную фигуру, еще более пугающую, чем фигура на сцене… Пол Миллер с его обвинениями в адрес Томми.

После спектакля они пошли выпить в «Джинджер Мэн». Фрэнк не скрывал своего восторга:

— Просто удивительно, как им удалось использовать убийство как метафору. Миссис Ловетт печет пирожки для Суини, потому что она одинока, ей хочется любви. Возможно, это преувеличение, но я считаю, что тут подразумевается готовность людей совершать самые страшные поступки во имя любви.

Кэрол подумала, что Фрэнк, несмотря на легкомысленную внешность, смог увидеть в спектакле и другую сторону.

— Может быть, Суини мстил людям за то, что они когда-то заставляли его страдать, — сказала она. — Или просто эта история рассчитана на то, чтобы люди боялись темноты.

— И парикмахеров, — со смехом сказал Фрэнк. — Да, после «Хелло, Долли!» мы прошли длинный путь. — Он посмотрел на людей, сидевших в ресторане. — Я люблю эту суету театральной публики. А Том думал, что мне не понравится в городе.

— Он не создан для компаний, — сказала Кэрол, обрадовавшись перемене разговора. — Когда мы, будучи подростками, жили в Лонг-Айленде, я любила ездить в город в кино и музеи, но он всегда предпочитал оставаться дома.

— Насколько я знаю Тома, готов поспорить, он всегда поощрял тебя к тому, чтобы быть самой собой, даже если и не понимал твоего поведения.

Кэрол кивнула, удивленная тем, что Фрэнк сумел так точно определить сущность их взаимоотношений с Томми.

— Он, что, и на работе такой?

— Если быть циничным, это можно назвать «стиль управления».

— А ты циник? — спросила Кэрол.

— Только не в отношении Тома. Он очень много для меня сделал. Я был всего лишь менеджером по продаже, а он поверил в меня, и благодаря этому я смог подняться по служебной лестнице.

— Ты уже давно знаешь его?

— Мы друзья с тех самых пор, как он основал «Медитрон». На старой работе мы не часто встречались. Хотя еще тогда я знал, что он далеко пойдет.

— Откуда?

— В нем было что-то такое, — ответил Фрэнк.

— А что именно?

Фрэнк с любопытством посмотрел на Кэрол.

— А почему ты спрашиваешь меня о Томе?

— Он мой брат, мне интересно больше узнать о нем.