Но тут писарь повел себя странно. Поначалу категорически не хотел ничего мне выдавать, не объясняя причин. Потом выдвигал какие-то невнятные препоны. Но под моим напором сдался быстро. Всё же они — пращуры наши, на предмет взять на горло слабоваты перед потомками будут. Квалификация не та. В итоге даже несколько униженно писарь попросил товарища начальника пепепупо — меня тобишь, так товарищи мою новую должность бюрократически сократили, «сей момент» обождать, пока он у комиссара справится насчет выдачи мандата.

— А то тут такие вещи творятся, что не знаешь, за что и хвататься, чтобы к стенке не встать, — и добавил тихо, доверительно так, — Ревтрибунал второй день лютует. Самого товарища Фактора расстреляли.

— Вот и метнулся мухой. Пока тебя самого за саботаж не привлекли, — прикрикнул я на него напоследок.

Писарь оторвал свой толстый зад от табуретки и довольно борзо для своей комплекции выскочил в коридор. Даже печать на столе забыл.

А вот это он зря сделал. Я тут же проштемпелевал пару стандартных машинописных листов и положил печать на место. А листочки попросил Наталию Васильевну быстро спрятать у себя. Думал, она просто их под грудь за передник засунет, а у неё там целый карман внутренний оказался. Весьма удачно для нас получилось.

— Георгий Дмитриевич, — тихо прошептала милосердная сестра, торопливо пряча в карман сложенные листки, — зачем они вам?

— Ну, мало ли? Лишними точно не будут. Для нас, — заверил её в правильности своих действий.

А тут и писарь заглянул. Попросил «обождать ещё минутку», пока машинист[13] мандат напечатает, и новый командир полка его подпишет.

После получения мандата — мощной бумаги с угловым штампом и круглой печатью, я почувствовал себя намного уверенней и легкой трусцой потащил Наталию Васильевну на другой конец села к интенданту — прибарахляться. А то холода уже на носу, а «у тебя нет теплого платочка, у меня нет зимнего пальта».

Под хозяйство полкового интенданта приспособили на окраине села ригу и какие-то капитальные амбары, забитые разнообразным барахлом под стрехи. Что же у них красноармейцы-то ходят как нищеброды при таком богатстве?

Попытки интенданта — толстого короткого и кривоного мужичонки с фамилией Шапиро и роскошными гитлеровскими усами (вроде они пока тут английскими называются), втюхать мне, «как большому начальнику» тонкие генеральские сапоги со встроченым в шов китовым усом успехом не увенчались. Я вытребовал себе нормальные юфтевые сапоги нижнего чина, даже не по наряду, а на обмен. Оставил ему свои просящие каши дерьмодавы. Моя наглость, подкрепленная подписью «ужасного» Мехлиса, которого тут всё начальство полка за сутки успело забояться до икоты, дала обильные плоды. Жаба моя была довольна.

Кроме сапог я за полчаса стал обладателем хороших диагоналевых галифе по размеру, практически новых с высоким поясом под грудь. Синего цвета с малиновым кантом. И коричневого френча — русского самопала под фирменный бритиш, но приличного сукна и хорошего пошива. А также большой полевой фуражки казачьего образца, распяленной на деревянную пружину. Её я брать не хотел, но ничего другого на мою большую голову не нашлось, даже папахи. Нашел он мне в своих закромах вместо генеральской шинели с «революционными» отворотами, от которой я категорически отказался (шлёпнут ещё сторонние товарищи, не разобравшись), некое подобие двубортного шоферского бушлата из серого касторового сукна. Чуть широковатый бушлат оказался в плечах, но не смертельно. Особенно по нашим дефицитным временам. Довершило мое преображение командирская планшетка с целлулоидным отделением под карту.

Напоследок Шапиро попытался мне всучить «в знак уважения» ещё пехотный кортик с «клюквой»[14]. Но это не для меня. Вместо холодного оружия заставил его найти у себя в глубинах амбара хирургический набор (шикарный, немецкий, из нержавеющей стали) и разного перевязочного материала, йода и перекиси водорода, которых тут оказалось очень и очень много. Что ж они его на товарища Нахамкеса-то пожадовали? Мы ж его чуть ли не стираными портянками бинтовали. Вот не пойму, хоть убей!

Поиски подходящей одежды для Наталии Васильевны прошли намного дольше. Всё же тут мужской гардероб и размеры совсем другие, хотя сестра милосердия девушка высокая и видная. А вот ножка у неё маленькая.

Стремительный Шапиро молнией метался между штабелями, ящиками, сундуками и просто узлами, казалось, знал всё, что и где у него лежит, но каждый раз это был кайф предпоследнего варианта решения.

В итоге этих метаний интенданта Наталия Васильевна оказалась обладательницей краповых «революционных» шаровар[15], снятых с какого-то мелкого гусарского унтера. И гусарских же ботков[16] с короткими серебряными шпорами. Защитного цвета шерстяной гимнастерки-косоворотки, которую милосердная сестра согласилась ушить сама, при обеспечении её нитками и иголками (и этот дефицит ей тут же был выдан!). И шикарной темно-лиловой венгерки французского драп-ратина с черными бранденбурами из шелкового шнура. На черном каракуле в комплекте с каракулевым же картузом. Черная юбка тонкого сукна к этому костюму нашлась почему-то в соседнем амбаре. (Это всё не иначе с какой-то барской усадьбы грабленое тряпьё).

— Вы совсем будете, барышня, как кавалерист-девица Дурова, — сделал интендант неловкий комплимент, принеся к охотничьему костюму юбку и кавказский тонкий пояс с серебряным набором.

Выдал он нам также исподнего мужского, нового, по две пары на нос и льняной бязи на портянки. Мятного зубного порошка фабрики Маевского в жестяных банках. Хозяйственного и земляничного мыла. И две ведерные бутыли медицинского спирта в камышовой оплетке.

С последним интенданта расставаться мучила жаба. Крепко мучила. Но отказать бумаге с подписью Мехлиса он не смел.

— Моисей Шлёмович, — предложил я ему вполголоса, — куда нам сейчас тащить обе бутыли? Да и на чем?

И внимательно посмотрел ему в глаза.

Интендант почесал за ухом, мотнул головой, и согласился со мной, что в двуколку всё не влезет.

— Вот и я о том же, — продолжал рассуждать. — Одну бутыль мы пока оставим у вас. Мало ли что случиться может в этом каретном сарае, в котором сейчас перевязочный пункт? Лучше вы нам саквояж подыщите под нашу старую одёжку. И прикажите запрягать санитарную двуколку.

— Вы совершенно правы, Георгий Дмитриевич, — интендант даже руки потер как муха перед обедом, в предвкушение удачных гешефтов со спиртом в период сухого закона. Я же ему сразу за две бутыли в складском талмуде расписался. — Сейчас распоряжусь насчет двуколки. Её сразу к вашему подразделению приписать или с возвратом?

— Лучше сразу. Она же и так нам положена.

— Таки да, — согласился интендант.

Пока мы с Шапиро носились по амбарам, пока запрягали нашу двуколку, пока нам выделялся из личных закромов интенданта объемный американский сак, Наталия Васильевна успела пошить две нарукавные повязки белые с красным крестиком посередине. На завязках.

Переоделись в обновы мы там же в амбаре. И повязки нацепили на левые руки. Наталия Васильевна лишь картуз надевать не стала, обошлась косынкой сестры милосердия. В неушитом вороте гимнастёрки ее шейка стала похожа на гусёнка, поэтому венгерку она на плечи накинула.

Я же не преминул подпоясать френч австрийским ремнём с манлихером.

Погрузили всё в двуколку и, простившись с испугано-заботливым интендантом, не торопясь покатили к волостному управлению. К обжитым уже нами каретному сараю и сеновалу.

Заезжая во двор волостного правления мы неаккуратно столкнулись с Мехлисом, который ловко перехватил нашу лошадь под уздцы, слегка отскочив в сторону. А то бы мог не отделаться легким испугом при столкновении с гужевым транспортом. Лечи его потом. А отпуск?