– Что же случилось? Что-то со Светланой? – спросила Яна, потому что Евгения неожиданно надолго замолчала, полностью погрузившись в процесс курения.

– Да, – неохотно отозвалась она и положила кальянную трубку на стол. – Эта проклятая болезнь… Она поздно диагностируется и очень быстро развивается, особенно у молодых. Светлана умирала от острой лейкемии в самой красивой и дорогой клинике Парижа. И наш отец плакал, потому что наука, которой все они посвятили жизнь, была не в силах ей помочь.

Евгения закрыла лицо руками. Яна подождала какое-то время, но, поскольку ничего не изменилось, осторожно придвинулась ближе и, лишь секунду посомневавшись, обняла ее. Евгения переместила руки на плечи помощника и уткнулась в ее плечо. Яна, высвободив одну руку, успокаивающе гладила девушку по длинным волосам, и они достаточно долго оставались в таком положении, пока Евгения, наконец, осторожно не отстранилась.

– Прошло больше пяти лет, но есть боль, которая не утихает… Ты знаешь, о чем я говорю, – смущенно сказала она.

– Да, – тут же отозвалась Яна.

– Мы были всегда очень близки с сестрой, и это оказалось невыносимо – приходить к ней в клинику и осознавать, что она все понимает. И еще видеть, как из мира так рано, так несправедливо рано уходит прекрасный человек… и к тому же единственный, который тебя любил.

Босс помолчала, и, хотя на ее глазах по-прежнему не было видно слез, они заблестели странным зеленоватым огнем. Евгения продолжала свой грустный рассказ:

– К счастью, она мучилась совсем недолго. До последней минуты она старалась укрепить наши с родителями отношения, сгладить углы, как и всегда до этого. И мы все очень старались, не столько для себя, сколько для нее, лишь бы показать ей, что хорошо ладим. Но едва мы вернулись с кладбища, мать посмотрела на меня и сказала вслух то, что я читала на ее лице каждый день в последние два месяца: «Почему не ты?»

Яна смотрела на кривую усмешку Евгении и потрясенно качала головой. Она не знала, как отреагировать на это. «Как я вообще могла жалеть себя?» – промелькнуло у нее в голове.

– Отец неожиданно меня защитил, – более спокойным тоном продолжала Евгения. – Он сказал, что это большое счастье, что у них есть я. И что он любит меня и поможет с выбором жизненного пути. Мне очень нравилось учиться в бизнес-школе, и, поразмыслив, я пожелала получить степень MBA. Отец без разговоров оплатил обучение в Фонтенбло. Там я окончательно определилась с тем, что буду делать дальше. Мне казалось преступным продолжить прожигать жизнь, как прежде, и на встречу с отцом, получив через год обучения степень, я пришла с хорошо подготовленным бизнес-планом. Сначала он очень удивился, когда я сказала, что хочу вернуться в Россию. Но почти сразу понял, что это не каприз, а твердое намерение, и выделил деньги, которые мне требовались на первое время. Родители стали к тому времени очень обеспеченными, кроме того, отец, чтобы проверить математические гипотезы, которые очень любил сочинять, хотя сам и не был профессиональным математиком, иногда поигрывал на бирже – очень удачно.

Перед отъездом в Россию мы вместе с отцом сходили на могилу к Светлане. Прошло уже больше года. И нам… знаю, это глупо, но нам обоим словно хотелось показать ей, что мы общаемся, что мы по-прежнему семья. Там, на могиле сестры, я пообещала, что буду делать все, что в моих силах, чтобы сделать этот мир лучше… Я не могла сделать переворот в науке, но зато, как любой человек, я могла просто посмотреть по сторонам и протянуть руку помощи тем, кто в ней особенно нуждался… Потом я приехала в Москву и почти сразу начало происходить это.

– Что «это»? – переспросила очень внимательно слушавшая Яна.

Евгения нервными движениями поправила волосы, прежде чем ответить:

– То, о чем я тебе весь вечер пытаюсь рассказать… Когда я начала изучать предложения о продаже предприятий… Нет, не так… Сначала, когда мы были с отцом на могиле… После этой моей клятвы… я заметила нечто странное. Словно белое облачко на секунду поднялось над надгробным камнем. Мне показалось, это лучи света так упали. Хотя еще сразу подумала, что, может быть, это знак, что сестра меня услышала.

Яна шумно перевела дыхание. Она не считала себя особо впечатлительной, но Евгения рассказывала так, что девушка поневоле начинала ощущать глубокое волнение, вызывавшее легкий стук зубов и дрожь в кончиках пальцев.

– Так вот, когда я очутилась в Москве и столкнулась с незнакомым мне миром, потому что Россия и Европа – это ведь разные миры, то на моей дороге стало появляться очень много людей… В частности, была одна очень важная встреча… И… знаю, это прозвучит очень странно, но после этой встречи при знакомстве с каждым новым человеком я стала различать что-то вроде облачка за его спиной. Иногда оно было белое, почти серебристое… а иногда темно-серое, почти черное. Я перепугалась, сходила к офтальмологу – все оказалось в порядке… Потом перечитала кучу литературы про ауру человека, но это тоже все было не то. Я всегда четко видела только один из этих двух цветов. И всегда – лишь при первой встрече с человеком, никогда потом. Ты пока не считаешь меня сумасшедшей?

Евгения повернулась к помощнику, но та молчала, не сразу поняв, чего именно та от нее хочет. История с потерей сестры, с перезагрузкой жизненных ценностей, с клятвой на могиле, с этими таинственными облаками так захватила ее, что она почти перестала осознавать, что босс рассказывает ей историю своей жизни, да и еще, кажется, ждет ответа на какой-то вопрос…

– О, да, конечно, – спохватилась, наконец, Яна.

– Что «конечно»? – босс смотрела на нее озадаченно, с тревогой.

– Ой… Я хотела сказать, что начинаю привыкать к разным сверхъестественным явлениям вокруг тебя. И… как же ты объяснила себе это?

Евгения вздохнула и, казалось, немного успокоилась, словно реплика Яны помогла побороть ей внутреннее сомнение и облегчить дальнейший рассказ.

– Мне объяснила сама жизнь. Люди с бело-серебристым свечением меня не кидали, в отличие от людей с темно-серым. Я вспомнила, как сестра всегда безошибочно определяла суть людей по первому взгляду на них, и подумала, что она тоже обладала чем-то таким… каким-то даром, частичка которого передалась потом мне… Но я не могу, как моя сестра или как Таисия, увидеть это для другого человека… Только в отношении себя. Хотя дар оказался очень полезным… В том числе чтобы никогда не ошибаться: ни с выбором партнеров по бизнесу, ни с персоналом.

– И много у тебя партнеров с серебристыми крыльями за спиной? – поинтересовалась ошарашенная Яна.

– Меньше половины… Но так я хотя бы знаю, с кем мне держать ухо востро. А вот за персонал я полностью спокойна. Ни одного человека с черной «аурой» или как это еще можно назвать, в «Свете» нет.

– Подожди…

Яна наморщила лоб, собирая в точку стремительно несущиеся мысли.

– «Свет» – это ведь не просто потому, что первым кирпичиком в твоей империи стал завод светотехники? – сформулировала, наконец, она первое соображение.

– Конечно, нет… «Свет» – это в честь Светланы. И для нее. Я пытаюсь зарабатывать честно, хотя в нашей стране это сделать, как ты знаешь, непросто. Но я никогда не забываю, для чего и для кого это на самом деле делаю…

«Для человека, который давно мертв», – мысленно закончила ее фразу Яна.

– Да, я могла бы, например, сидеть, ничего не делать и раздать все, что имею, бедным. Я много думала обо всем этом за тот год, пока училась в Фонтенбло. Мои сокурсники, зацикленные на карьере, наверное, умерли бы со смеха, узнав о моих мыслях… Благотворительность на Западе поощряется, да, и гораздо больше, чем у нас, но она не является самоцелью бизнеса, как в моем случае.

– А твой лозунг, значит, «получать, чтобы отдавать»?

– Да, – энергично кивнула Евгения. – Но знаешь, вот парадокс, при этом, когда отдаешь, ты еще и много получаешь. Как правило, совершенно из другого источника и от других людей… Но это работает, факт. Так вот, в Фонтенбло я окончательно поняла, что было бы преступно, имея способности, зарывать их в землю. И, значит, не приносить людям того добра, на которое я способна. Да, я могла бы раздать, повторюсь, все беднякам и пойти… ну, не знаю, работать в больницу или сиделкой в дом престарелых. Но если я могу сделать больше? Гораздо больше? Значит я и должна делать больше, потому что кому многое дано, с того больше и спросится… Извини за эту почти Нагорную проповедь… Мне невероятно важно, чтобы ты поняла меня до конца.