- И что скажете?

   Он наблюдал за тем, как Меррон осматривает мертвеца - внимательно, боясь пропустить какую-нибудь особо важную мелочь.

   Меррон отметила рыхлость кожи. Крупные поры на носу. Лопнувшие сосуды. И желтоватый налет на языке, являвшийся верным признаком избыточного разлития желчи. При жизни человек много пил и потреблял жирную пищу. Плохие зубы какого-то рыжего оттенка и жесткие подушечки пальцев выдавали в нем любителя табака...

   Доктор кивал, а потом подсказал:

   - Первый надрез делаете от грудины до паха. Прямую линию...

   Сам же и наметил. Меррон только и надо было, по намеченной линии скальпелем провести. А выяснилось, что руки дрожат, инструмент не так остер, как кажется с виду, а кожа мертвеца плотна, что подошва.И разрез получился неровным.

   - Это ничего, - поспешил утешить док. - Вопрос тренировки... теперь продолжим. Если станет плохо - говори.

   Плохо не стало. Разве что слегка мутило от запаха - Меррон не предполагала, что внутренности человека могут источать такой смрад - но в целом все прошло лучше, чем она ожидала. И даже когда док забрал скальпель - за пилу он сам взялся - Меррон почти не расстроилась. Не прогнал и ладно.

   Помогать позволил...

   В тот день она вернулась поздно. По привычке Меррон пришла к тетушке, но у самых дверей опомнилась, что теперь она обитает в другом месте. Но все равно заглянула, потому как должна же Бетти знать, что Меррон жива и здорова, и вообще все у нее замечательно. Вот только тетушка не обрадовалась, а испугалась даже.

   Выпроводила поспешно.

   И обещала передать через леди Мэй сердечные извинения Меррон: вряд ли у нее останется время на литературный салон. Жаль, конечно, но... не известно, как долго Меррон позволят учиться. А если так, то надо успеть как можно больше. Она и пыталась.

   Малкольм сам говорил, что каждый человек должен развивать свои таланты во благо общества. И значит, Меррон все правильно делает.

   Свободный человек свободен в своем выборе.

   Ее поймут.

   Вообще, честно говоря, до сегодняшнего дня ей некогда было думать про салон и Малкольма. Как-то так получилось, что времени свободного с трудом хватало на выполнение заданий дока, еду и сон. Но сегодня Меррон предстояло заниматься самой: док обязан был присутствовать на казни. И Меррон хотела попроситься с ним, но, представив, как это будет, передумала.

   Она не желает видеть, как человек убивает другого человека.

   Смерть - это ведь необратимо! А люди такие хрупкие... Меррон держала сердце в руках, мертвое, но все равно совершенное в соответствии формы предназначению. Ноздреватые легкие. Печень и почки. Любовалось совершенством костяного остова. Тугими нитями мышц, которые док позволял разглядывать под увеличительным стеклом, потому что Меррон было интересно, как мышцы устроены...

   ...и он сказал, что человек почти не ощущает боли. Хороший палач знает, как бить, чтобы с одного удара перерубить позвоночник. А Меррон ночь не спала, гадая, какой силы должен быть удар, ведь позвонки плотно сцеплены друг с другом...

   Даже сейчас Меррон думала не о мышцах плечевого пояса, но о том, что в новом мире не должно быть смертной казни. И преступников тоже. Те, кто оступился, пусть исправляются трудом на благо общества. Это же куда логичней.

   И милосердней.

   Пожалуй, Малкольм с нею согласился бы... наверное... или нет? Он ведь говорил, что враги должны умереть. Но они тоже ведь люди.

   Запутано все.

   Из-за этой путаницы, мыслей неуместных ничегошеньки не запоминается. И Сержант вернулся рано. Вот и как теперь быть? Сказать что-то? А что? Он как-то не слишком разговаривать любит. Да и ясно, что не в настроении.

   Встал за плечом. Разглядывает пристально, точно впервые увидел.

   - Не слишком сложно? - Сержант указал на книгу.

   Это намекает, что Меррон отличается "женской слабостью ума"?

   - Интересно.

   - Тогда хорошо.

   Замечательно просто, особенно то, что говорить вот совершенно не о чем. И Сержант, пожав плечами, отступает. Круг по комнате - явно себя занять нечем - завершается креслом, низким и широким, с виду жутко неудобным. Но оттуда Сержанту неплохо видна Меррон.

   Следить собирается?

   - Я тебе не мешаю? - под таким присмотром ее голова точно работать не будет. - Если хочешь, я могу уйти.

   - Не надо.

   Вид у него не такой, как обычно. Странный.

   И Меррон мысленно выругалась: он же переживает. За ту девушку, которая, наверное, уже умерла. Ему ведь небезразлично было. А если свадьбу вспомнить - вспоминать, правда, совершенно не хотелось - то семья Дохерти явно Сержанту не чужая.

   Тогда почему он не там?

   Или все закончилось?

   И что делать Меррон? Притвориться, будто ничего не поняла? Наверное, так будет лучше всего, но... она не умела притворяться.

   - Тебе плохо?

   Меррон не ждала, что на ее вопрос ответят.

   - Да.

   - Я... могу что-то сделать?

   Кивок.

   - Что?

   - Посиди со мной.

   Это просто. В кресле хватит места для двоих. И то, что Сержант ее обнимает, правильно. Он утыкается носом в волосы и от дыхания его щекотно, но Меррон терпит, хотя совершенно не выносит щекотки.

   Дар.

   Подарочек. Интересно, если его погладить, он сильно возмутиться?

   Не возмутился. Попросил только:

   - Расскажи.

   - Что?

   - Что-нибудь. Не важно.

   И Меррон начала рассказывать обо всем и сразу. О том, как выглядят рубцы на печени, и что не получилось у нее вырезать желчный пузырь. Мертвецу все равно, но Меррон казалось, что все будет проще. Если есть призвание, то сразу и получится. А оно не получилось, только Меррон не отступит. О том, что теткино поместье небольшое, но красивое. Там очень много яблонь и каждую весну они расцветают. Всегда первой - старая-старая яблоня, которая растет перед окном Меррон. И за ней уже остальные. И с холма - а дом стоит на вершине холма - кажется, будто снова наступила зима, весенняя, теплая и снег с розоватым отливом. По лету яблоки приходится собирать, какие-то на продажу, из других варят варенье, золотистое, прозрачное, словно мед. Мед, правда, тетушка тоже добавляет.

   И еще мяту, приправы...

   Дымят котлы, а воздух становится сладким.

   ...про речушку, которая выглядит совершенно несерьезной, но на самом деле отличается поразительным коварством. В ней хватает омутов и ям, и каждый год кто-то тонет. Бетти запрещала Меррон купаться, но Меррон хорошо плавает, а тетушка вечно всего боится.

   - Сбегала? - Сержант улыбался.

   Надо же, Меррон не видела, чтобы он прежде улыбался.

   И конечно, сбегала. Как можно усидеть дома, когда лето, жарко и река рядом? Дома же обязательно к работе приставят. Полы мастикой натирать. Или серебро чистить. Или подушки-перины выбивать... Меррон должна уметь вести хозяйство, она и умеет, но это же скучно. Скучнее, пожалуй, только субботние посиделки. Их устраивали попеременно то в одном, то в другом поместье. Тетушка с одинаковым тщанием готовилась и к приему гостей, и к поездке в гости.

   Ужин. Чаепитие. Чтение стихов. Или обсуждение каких-то книг... Бридж, фанты и лото. Ворчание сэра Криспина, коронного рыцаря, который в войну лишился ноги и с тех пор переживал о том, что мир разваливается. И приступ подагры мэтра Догби, коллектора в отставке. Размышления вдовы Харрис о способах лечения пяточных шпор, яблочном конфитюре и том, полезно ли кровопускание для здоровья. Вечно она с доктором на эту тему спорила, но как-то не зло, скорее по привычке.

   И в знак примирения выпивала высокую рюмку яичного ликера.

   Вообще-то лет до четырнадцати Меррон нравились субботние посиделки. Игра в мяч. Или в крокет - у Меррон был хороший глаз, и она всегда выигрывала. В городки тоже. С фантами сложнее, вечно какие-то глупости загадывали... и танцы тоже были веселы, особенно когда появлялись сыновья сэра Криспина. Они были взрослые, но совсем не занудные. И танцевали по очереди со всеми девушками, даже с шестилетней Гертрудой. С Меррон, конечно, тоже. Она чувствовала себя такой взрослой... настолько, чтобы выйти замуж, например, за Дерека. Дерек был замечательным. Настолько замечательным, что когда он смотрел на Меррон, сердце готово было из груди выпрыгнуть.