И вот теперь он застрял в Плимуте, без всяких развлечений, которые себе обещал. Здесь было так же скверно, как и в Квебеке. И все же он должен остаться здесь и предотвратить возможные неприятности. Пока он так размышлял о своих промахах и изучал список повреждений, полученных кораблем, появился один из его подчиненных и сообщил ему о прибытии гостей, которые хотят его видеть.
Он поморщился: без сомнения, лорд Чатман, первый лорд Адмиралтейства, или еще какая-нибудь важная персона, которая будет читать ему нравоучения, или хуже того.
— Пусть войдут, — сказал он.
Они вошли. Он посмотрел на них и, узнав, издал радостный крик и бросился в их объятия.
— Если ты не смог приехать в Лондон, — сказал принц Уэльский, — нам с Фредом не оставалось ничего другого. И вот мы здесь. Правда, Фред? Мы приехали в Плимут.
Братья смеялись и тормошили друг друга. Уильям был растроган и не скрывал своих чувств, и, видя это, принц Уэльский не стал сдерживать слез, которые у него всегда были наготове.
— Конечно, мы приехали. Мы не могли тебе позволить умереть от скуки в Плимуте. Ты что, забыл наш старый девиз?
— Нет! — воскликнул Уильям. Фредерик одобрительно улыбнулся.
— Вместе мы непобедимы! — сказал он.
В Плимуте было немало веселья — город праздновал пребывание трех принцев, один из которых был наследником престола. Принц Уэльский и его братья посетили судоремонтный завод, к огромной радости горожан, которые тысячной толпой приветствовали их.
В пригороде Плимута — Стоунхаусе — проходили многолюдные балы и приемы. Где бы ни появлялся принц Уэльский, всюду тотчас же возникала атмосфера утонченности, и Плимут стремился доказать, что может принять членов королевской семьи так же хорошо, как Брайтон или Челтенгем, Уортинг или Уэймаус. В Лонг-Рум в Стоунхаусе принц Уэльский танцевал с дамами, и братья не отставали от него: устраивали скачки, играли в карты — через три дня Плимут был наполнен таким же весельем, как Брайтон или Лондон.
Уильям чувствовал себя счастливым в обществе братьев — он получил то, ради чего стремился домой и что, казалось, он потерял. У него было прекрасное настроение. Будучи единственным моряком в семье, он чувствовал себя в Плимуте, в отличие от братьев, как у себя дома. Его манера рассказывать о кораблях приводила принца Уэльского в восторг и вызывала его восхищение. В сопровождении своих братьев Георг разъезжал по городу в экипаже, и ему доставляло удовольствие видеть, с какой радостью люди стремятся хоть одним глазом взглянуть на своего будущего короля. Георг был очарователен, обходителен и остроумен.
Так они провели три дня. За это время Уильям успел влюбиться.
Это была прелестная девушка по имени мисс Уинн, и все обратили внимание на эту влюбленность, потому что в Лонг-Рум они весь вечер танцевали только друг с другом. Поэт Питер Пиндар, склонный отмечать своими стихами все более или менее значительные события, посвятил ей четверостишие, в котором не преминул отметить, что принц-моряк, которого удерживают силой вдали от лондонских соблазнов и грехов, и в Плимуте нашел объект нежной страсти. Стихи передавали из рук в руки, пирушки и развлечения трех братьев обсуждались повсюду. Когда слухи о них докатились до короля, ярость его была беспредельна.
Его сыновья смеются над ним, жаловался он; от волнения он лишился сна. Королеве казалось, что его состояние ухудшается и приближается страшная развязка.
Принца Уэльского и герцога Йоркского проводили из Плимута салютом.
После их отъезда в Плимут пришел корабль капитана Горацио Нельсона, и в течение нескольких недель Уильям был совершенно счастлив. Общество этого блестящего моряка доставляло ему огромное удовольствие, хотя и совсем по-другому, чем общество братьев. Слушая Нельсона, Уильям совершенно забывал о своей привязанности к мисс Уинн; он снова заинтересовался флотом и стремился с готовностью во всем подражать Горацио Нельсону.
Адмиралтейство сочло своевременным проведение некоторых акций, и Уильям был направлен на корабль «Андромеда», получив приказ плыть в Галифакс.
Волнение королевы по поводу здоровья короля становилось все сильнее, хотя она старалась скрывать его и от короля, и от всех остальных. Когда он сам был достаточно бдителен, ему удавалось до некоторой степени контролировать свои припадки, но королева боялась, что наступит время, когда он совсем не сможет владеть собой.
Он постоянно пребывал в состоянии возбуждения. Он не мог оправиться после потери американских колоний, винил себя за это страшное поражение — и не без оснований, кроме того, поведение сыновей было для него источником раздражения и постоянных волнений. Иногда он вскакивал среди ночи, крича: «Он женат на этой женщине? Это правда, что она католичка, а, что?» Практически все, что он говорил, было выражено в форме вопроса, который непременно заканчивался «а, что?», и все его слушатели постоянно испытывали неловкость, ибо не знали наверняка, ждет ли король ответа.
Королева думала, что посещение хорошего спектакля пошло бы королю на пользу, однако боялась отправляться с ним в театр. Она приходила в ужас всякий раз, когда король появлялся перед публикой, но необходимо было как-то развлечь его, и она решила пригласить несколько актеров в Виндзорский замок, чтобы они сыграли какую-нибудь пьесу для короля.
Ведущей актрисой в Друри-Лейн была миссис Сиддонс, и королева попросила мистера Шеридана, чтобы маленькая труппа во главе с этой актрисой приехала и дала спектакль для нее и короля. Мистер Шеридан со свойственной ему галантностью ответил, что ничего нет проще, и что миссис Сиддонс и ее товарищи по труппе будут необычайно польщены этой честью.
Актеры приехали, и спектакль был сыгран. Во время представления король смеялся и аплодировал, а после его окончания попросил проводить к нему миссис Сиддонс, поскольку он должен ей кое-что сказать.
Сара вошла в приемную, где должна была состояться встреча, так, как только могла войти одна Сара. Она смогла бы превратить в спектакль любое, даже самое незначительное событие, но никто не осмелился бы сказать, что благодарность короля, адресованная лично ей — а она рассчитывала именно на благодарность — событие незначительное.
Она готовилась произнести своим необыкновенным голосом речь, приготовленную и отрепетированную заранее, когда король начал что-то бормотать, чего она не понимала, и сунул ей в руку какую-то бумагу.
— Вам, — сказал он. — Вам. Вам. Очень хорошо, а, что? Спасибо, что? Очень хорошо.
Когда король удалился, она разгладила смятый лист и, взглянув на него, поняла, что на нем ничего нет, кроме подписи короля. Несколько мгновений она недоуменно рассматривала бумагу, после чего громко, так, словно произносила последнюю реплику перед закрытием занавеса, сказала:
— Король — сумасшедший.
Королева сидела, держа в руке кусок бумаги. Она получили его от миссис Сиддонс вместе с выражением сожаления по поводу случившегося, при этом Сара уверяла ее, что считала своим долгом поступить именно так.
— Я боролась с собой, — сказала она, прижав к груди левую руку. — Я спрашивала себя, как мне следует поступить. И моя совесть подсказала мне, что я должна показать это вашему Величеству. Его Величество вручил мне этот лист так, словно это орден. Ваше Величество, я очень боюсь, что король болен.
Королева поблагодарила миссис Сиддонс. Она поступила совершенно правильно, отдав ей эту бумагу, сказала она. Конечно, произошла какая-то ошибка. При первой же возможности она спросит Его Величество, какие у него были намерения.
Однако, когда миссис Сиддонс ушла, она дала волю своему страху. Был ли это конец ее попыткам скрывать состояние его здоровья? Значит ли это, что пришел конец... И станет ли известна правда? Казалось, что оправдывались самые мрачные ее предположения, потому что после этого события стали развиваться очень быстро. Король вел себя более, чем странно, и все окружающие знали это. Принцессы шептались друг с другом и тихо сидели подле матери, занимаясь рукоделием, набивали ее табакерки или играли с собаками, что и составляло — к их большому сожалению — всю их жизнь. Но что-то должно было произойти.