— Мне совсем не хочется этого.

— Ах, Бетани, этому бедняге уже не поможешь. Пойдемте, дорогая. Вы нужны матери.

Бандиты разграбили большой дом. Дориан показывал ей опрокинутую мебель и разбитые стекла. В большой гостиной слуги плакали, прижимались друг к другу, в отчаянии сжимая руки.

— Урон не столь значителен, как это кажется на первый взгляд, — объяснил он. — Мои люди прибыли вовремя и спугнули бандитов. Они не успели поджечь большой дом. — Он взглянул на Кэрри Маркхэм, которая терла нос крошечным носовым платком. — Где миссис Уинслоу?

— Ее отвели в спальню и уложили в постель. — Кэрри шмыгнула носом. — Ваш врач дал ей настойку опия, чтобы она уснула.

— А где отец? — задала вопрос Бетани. Дориан обернулся к ней, лицо его стало напряженным.

— Моя дорогая, это, конечно, самый страшный удар. — Он тяжело вздохнул. — Бетани, моя дорогая девочка, сердце вашего отца не выдержало, не вынесло ужасов этой ночи.

Она машинально передала Генри в руки Кэрри и медленно направилась в спальню отца, где вся мебель также была перевернута, а вещи валялись на полу. Повар Дадли, весь бледный, убирал осколки вокруг большой деревянной кровати. Подняв хорошо смазанное охотничье ружье, полностью искореженное, слуга объяснил:

— Ваш отец пытался оказать сопротивление, но негодяев оказалось слишком много. И в конце концов он сломал ружье, заявив, что ни один проклятый мятежник не сможет из него выстрелить.

Бетани увидела покойного: он лежал в расстегнутом сюртуке, но без неизменной сапфировой заколки, смерть разгладила раздражение на его аристократическом лице.

Бетани опустилась на колени, горько сожалея, что никогда не была близка с отцом, хотя любила его, как и маленький Генри. Крепко закрыв глаза, она не находила слов, которые могли бы выразить ее горе. Чья-то рука легко коснулась ее плеча — это была Кэрри.

— Вам лучше спуститься вниз. Схвачено несколько преступников. Я унесу Генри в свою комнату.

Смахнув слезы, Бетани бросилась к лестнице — холодная ненависть наполняла ее, — хотелось взглянуть на людей, ставших причиной смерти ее отца.

В затемненном зале Дориан и трое солдат не могли справиться с двумя сопротивлявшимися мужчинами. Спустившись вниз, Бетани поморщилась от запаха рома и немытых тел, раздававшихся проклятий и ругательств. Один из пленных, вырвавшись от солдат, попытался бежать — сверкнула сталь, прервавшая его последнее проклятие. Свалившись на пол, он царапал пальцами полированный пол. Бетани взглянула на мертвеца: гладкие, прямые волосы обрамляли худое скуластое лицо — Чэпин Пайпер.

— Нет! — раздался голос второго мятежника. Бетани узнала его, но не хотела верить своим глазам и не могла кричать, будто смертельная стрела пронзила сердце. Эштон.

Она качнулась, схватилась за перила и спустилась к мужу.

— Скажи, что ты не виноват, — прошептала она, упав перед ним на колени. — Скажи, что ты не причастен к тому, что произошло сегодня ночью. Говори, любовь моя! Скажи, что не имеешь к этому никакого отношения.

Эштон взглянул на нее, а затем обратил горящий взгляд на Дориана.

— Я действительно не виноват, — проговорил он сквозь зубы, — но что от этого толку?

Она с трудом поднялась на ноги.

— Я должна быть уверена, что ты говоришь правду, Эштон. Пожалуйста…

Зарычав, муж бросился на Дориана, спасать которого кинулись сразу трое солдат. Удар прикладом — и оглушенный Эштон потерял сознание.

Звук щелкнувших каблуков солдата, стоявшего на страже, разбудил узника.

— Ты свободен, солдат.

Эштон сел, отыскивая зарубки на сырой стене камеры. Привыкнув к темноте, молча посчитал отметки, нацарапанные наручниками, — один, два, три… Четвертый день заточения. В камеру вошел Дориан Тэннер, закрыв за собою дверь. Эштон, прикрепленный к стене наручниками, подался вперед, наполненный яростью, сотрясавшей его до глубины души, но цепи останавливали, впиваясь в израненные запястья, — тупая боль заставила отпрянуть назад и прижаться спиной к сырой стене. Слащавая улыбочка играла на лице Тэннера.

— Терпение, мой друг. — С гримасой он вытащил из рукава шелковый носовой платок и приложил к носу, демонстрируя отвращение к затхлому воздуху камеры.

— Ты высокомерный сукин сын, — проговорил Эштон. Дориан покачал тщательно причесанным париком.

— Ну, ну, а я надеялся, что несколько дней в холодной и сырой камере умерят твой пыл. Очевидно, гнев помогает тебе согреться. Мне следовало поступить с тобой так же, как с твоим другом.

Боль пронзила Эштона при воспоминании о смерти Чэпина Пайпера, погибшего от рук «красных мундиров». Юноша погиб, не успев превратиться в мужчину, насладиться свободой, о которой мечтал и за которую отдал жизнь.

— Следовательно, — с ненавистью произнес Эштон, — можешь прибавить это убийство к числу своих геройских поступков, капитан.

— Смерть в военное время не считается убийством. Его все равно бы повесили, как опасного шпиона.

«Единственная угроза, исходившая от Чэпина, — это его преданность делу независимости, — боль разрывала сердце Эштона. — Финли… Что будет с ним? Как переживет смерть единственного сына?»

— Все, — как клятву произнес Эштон дрожащим от гнева голосом, — все, что пришлось пережить Чэпину Пайперу, воздастся тебе десятикратно.

Тэннер зло рассмеялся.

— Кто же это сделает, Маркхэм? Разумеется, не ты. Видишь ли, тебя скоро повесят.

Эти слова не стали для Эштона открытием: собственная судьба перестала волновать его с того самого момента, когда, встретившись с Тэннером на пристани, почему-то он решил, что ходит со смертью рядом.

— Даже британский военный суд не сможет предъявить мне обвинение в организации этого налета.

Дориан торжественно достал небольшой пакет.

— Все твои намерения, а также предательские действия задокументированы вот здесь твоей собственной рукой. Как это их фамилии? Посмотрим. Ах, да. Сэмюэль Уард, Бенжамин Толлмадж и другие…

Эштон почувствовал, как кровь отхлынула от его лица. Холод пробежал по спине.

— Где ты его взял?

Тэннер победно улыбнулся.

— А как ты думаешь? — Он сложил записную книжку и остальные документы в пакет и похлопал по ним рукой. — У твоей жены.

Эштон похолодел, но постарался сдержать гнев и подумать логически: каким-то образом его личные записи попали в руки Тэннера. Только не Бетани отдала их ему — она не могла так поступить. Он чуть не рассмеялся в лицо Тэннеру, которому очень хотелось, чтобы ему поверили, будто Бетани предала его, — жена никогда не смогла бы сделать этого, потому что любила его, хотя и была убита горем в то утро, после поджога. Несомненно, ей уже понятно, что Тэннер обманывает ее. Эти надежды поддерживали его в эти нечеловечески холодные и голодные дни: она много раз демонстрировала ему свою любовь, но только в последнюю ночь ее слова проникли сквозь стену недоверия. Бетани любила его, и теперь он, когда оценил все, что ею сделано ради него, мог, не скрывая, любить ее. Грустная улыбка коснулась уголков его губ — жаль, неминуемая казнь помешает их счастью.

— Несомненно, капитан, ты рассчитывал, что твоя ложь приведет меня в отчаяние, — холодно произнес Эштон, прислонившись к стене.

— Ошибаешься. Почему твоя жена, верная лоялистка, не поможет отправить куда подальше человека, повинного в смерти ее отца?

— Уверен, сейчас она уже все поняла и осталась верной прежде всего мне.

Эштон вспомнил, как смело и самоотверженно она пришла ему на помощь на суде в Бристоле.

— Теперь она ненавидит тебя, так как убеждена, что ты организовал налет мятежников.

Внутри у него все похолодело.

— Она узнает, что это гнусная ложь.

Выщипанные брови Тэннера поползли вверх.

— Она не настолько глупа, Маркхэм. У тебя были все основания отправить Синклера на тот свет: ты зависел от этого человека, кроме того, вы крупно поссорились с ним из-за колониальной хартии, и он угрожал лишить тебя сына. А о твоей поездке на мыс Джудит никто не знает — значит, нет алиби. — Офицер засмеялся. — Ты удивлен, мой друг. Синклер все рассказал мне о хартии. Только перед этим он назначил меня по завещанию опекуном твоего сына.