Вильям заметил, что сестра даже не дотронулась до жареного цыпленка с овощами.

— Ты не заболела, Бетани? Совсем ничего не ешь.

— У меня нет аппетита.

Лилиан с тревогой взглянула на дочь.

— Нельзя быть такой замкнутой и необщительной, дорогая. С тех пор как ты вернулась из Нью-Йорка, с тобой стало трудно общаться. На балу у Мэлбоунзов на прошлой неделе твое плохое настроение было слишком заметным.

Бетани привыкла к подобным замечаниям: мать постоянно находила у нее недостатки.

— Пыталась быть вежливой, танцевала со всеми, кто меня приглашал.

— Но ни разу не пошутила, не пофлиртовала, не обменялась с гостями любезностями, — упрекнула ее Лилиан. — Ты должна уметь поддерживать разговор с людьми из нашего общества. Тебя не должны находить скучной.

— Вообще не хочу ни с кем общаться.

— Ей незачем волноваться, — заметил Вильям. — Она могла бы быть бедной, как церковная мышь, но все равно бы привлекала внимание мужчин, — засмеялся он. — Мне не повезло, что самая привлекательная женщина в Ньюпорте — моя сестра.

— Вильям, пожалуйста, не надо.

Бетани было невыносимо тяжело сидеть за этим элегантным столом и выслушивать комплименты, когда Эштон находился совсем один со своими грустными воспоминаниями.

— Даже Кит Крэнуик, эта холодная рыба, отметил необыкновенный цвет твоих глаз, — продолжал Вильям.

— Внешность очень важна, — заметила Лилиан. — Но, Бетани, сделай над собой усилие и будь любезной в обществе.

— Мне совсем не нравятся ваши друзья, мама. — Хотя обычно Бетани уважительно вела себя по отношению к родителям, сегодня у нее был очень тяжелый день и ей трудно было выносить замечания матери. — Мне не нравится, когда какой-нибудь глупец исполняет Баха деревянными пальцами, или меня вынуждают танцевать с жеманными щеголями, или нужно притворяться заинтересованной в бесконечных разговорах, кто и в чем был одет на балах в этом году. — Она поднялась и бросила салфетку на стол. — Очень хотелось бы не присутствовать на всех этих скучных вечерах!

Уединившись в своей комнате, Бетани не могла успокоиться. Она понимала всю безнадежность своего положения. Плохое настроение пройдет, и она снова станет послушной дочерью. Будет обмениваться любезностями, вести легкие бессмысленные беседы, делать то, чего от нее ждут. Как это сказала однажды мисс Абигайль? Чем отвратительнее задача, тем больше сил нужно на ее выполнение.

Легкий ветерок разносил ароматы душистых летних трав. Бетани и Эштон пришли на кладбище и стояли у холмика земли, под которым уже две недели лежало тело Роджера Маркхэма. Несмотря на упорные возражения Кэрри, Эштон потратил большую часть пособия Синклера Уинслоу на каменное надгробие, которое заказал в мастерской Джона Стивена. Сегодня его установили окончательно, и оно останется здесь навечно.

Простые и трогательные слова, высеченные на надгробии, привлекали взор и бередили душу. Два имени — Роджера и его жены — стояли рядом, а ниже его любимый библейский псалом.

— «Душа наша уповает на Господа; Он — помощь наша и защита наша», — тихо прочитала Бетани. — Покойный был бы доволен. — Она наклонилась и положила на могилу букет желтых первоцветов.

Эштон кивнул. Его боль немного притупилась, хотя пустота и одиночество не отпускали. Он взглянул на Бетани, ее глаза были мокрыми от слез. Она приходила к нему почти каждый день. Не обращая внимания на его мрачное настроение, втягивала в разговор, иногда молча сидела рядом, скрашивая одиночество.

Ему вспомнились ее приходы в конюшню и молчаливое наблюдение, как он старательно вел записи о скаковых лошадях, словно писал эпическую поэму. Она сидела рядом с ним за столом, положив голову на руки. Это воспоминание вызвало у него прилив нежности.

— Мой отец был бы счастлив иметь такую дочь, как ты.

— О, мне совсем бы не хотелось быть твоей сестрой, — застенчиво улыбнулась она в ответ.

— Почему?

— Братья не ведут себя с сестрами так, как ты совсем недавно, — щеки ее вспыхнули.

Его лицо стало жестким. Воспоминания о поцелуях преследовали его.

— Лучше об этом забыть, Бетани.

Девушка покраснела еще сильнее.

— Не смогу. — Длинные загнутые ресницы скрыли блеск ее глаз. — Храню тот цветок, который ты мне дал на пляже, положила его в томик стихов Энн Брэдстрит.

Он бросил на нее суровый взгляд, пытаясь скрыть приступ желания. Сначала ему представлялось, что она быстро забудет их встречи, но он оказался неправ — девушка оставалась такой же упрямой, какой была в детстве, только теперь ее порывы стали более сложными и опасными. Нежность, с которой Бетани смотрела на него, не оставляла сомнений, о чем она думает.

— Я провожу тебя домой, — резко произнес он, ведя ее вниз по поросшему травой холму. Они шли вместе по причалу Ньюпорта. Моряки в перепачканной рабочей одежде перетаскивали тюки с шерстью или бутыли с грогом. Мелочные торговцы горячились из-за каждого пенса, продавая ткань каламянку. Чайки, привлеченные запахом рыбы и пролитого рома, громко кричали, еще больше усиливая невообразимый шум порта. Они прошли мимо причала и, держась за руки, направились в сторону дома. Приблизившись к тихому богатому поместью, Бетани замедлила шаг — ей не хотелось расставаться с Эштоном, несмотря на его мрачное настроение. В саду буйно цвели цветы, распространяя дурманящий аромат. Летний домик стоял в небольшой рощице айвовых деревьев, предлагая уединение и блаженство. Бетани повернула по тропинке к летнему домику, дав знак Эштону следовать за ней. Остановившись около цветущего кустарника, она сорвала цветок, вдыхая его пьянящий аромат.

— Гуди Хаас как-то говорила мне, что этот цветок способен привораживать, — весело проговорила она. — Если положить по цветку в каждую туфлю, то станешь неотразимой.

Эштон рассмеялся и покачал головой.

— Тебе нет нужды пользоваться привораживающими средствами. Не сомневаюсь, что многие мужчины считают тебя неотразимой.

Ей хотелось спросить, не является ли он одним из них, но она не осмелилась. Эштон слишком добр, чтобы отрицать это, и воспитан, чтобы признать. Сев на скамейку около летнего домика, Бетани отложила в сторону цветок. Далеко внизу волны разбивались о скалы.

— Как здесь тихо и спокойно, — заметила она.

— Да, — согласился Эштон. — Хотя я предпочитаю, чтобы строения имели какую-то практическую цель.

— А я считаю, что здесь просто замечательно.

Его губы крепко сжались.

— Почему ты так на меня смотришь?

Он глубоко вздохнул.

— Ты напомнила мне о пропасти между нами.

Она только открыла рот, чтобы возразить, но он предупреждающе поднял руку и продолжал:

— Ты очаровательна, любовь моя, и необыкновенно наивна. Я не считаю это отрицательными качествами. Ты заслуживаешь роскошной жизни и снисходительности. И вполне естественно, что тебе нравятся такие вещи, как этот летний домик, увитый плющом.

— Что плохого в том, чтобы любоваться красотой?

— Совершенно нет ничего плохого. Ты должна простить мне мое плохое настроение. — Эштон подтянул колени к груди и посмотрел на нее ничего не выражающим взглядом. — Я скоро уеду из Ньюпорта.

Бетани изумленно раскрыла рот.

— Ты уезжаешь?

— Да, детка. После смерти отца здесь меня почти ничто не держит.

— Систоун — твой дом. Ты не можешь уехать. Не должен.

Он только покачал головой.

— Это твой дом, любовь моя. А для меня это место моей работы.

Она смотрела на него невидящим взглядом, на глазах выступили слезы. Эштон отвернулся.

— Я не хочу чувствовать себя виноватым перед тобой. — Затем, как бы через силу, он снова взглянул на нее. — Раньше мне не раз приходилось успокаивать тебя в своих объятиях, заставляя снова смеяться, но в последнее время, когда я это делаю, никто из нас уже не смеется.

— Куда ты собрался уехать? — спросила она дрожащим голосом.

— Я еще не решил. Уеду, когда закончится сезон скачек.

— А как насчет Кэрри?