Слушая рассказ, Лидушка присела.

— И когда настанет самое тяжелое время для нашей родины, тогда, как говорят, выйдет великая рать со святым Вацлавом, прогонит врагов, и в Чехии опять станет хорошо,—закончил Иржик и глубоко вздохнул.—Отец был дома, когда ты уходила? —помолчав, спросил юноша.—Он спрашивал тебя, чья ты?

— Не спрашивал, и его не было дома, только дедушка оставался. А ему я все рассказала.

— Бедный старик! —вздохнул Иржик.—Опять слег. Лидушка, мне пора идти. А ты спустишься вниз к той вон избе, потом пройдешь прямо по дороге к деревне, дальше тебе всякий покажет. А мне нужно к деду. С богом. Может быть, скоро увидимся.

И, пожав ей руку, юноша перекинул через плечо куртку, схватил цимбалы и быстро исчез в кустах. Иржик никогда не думал, что расставание может быть таким тяжелым. Он несколько раз оборачивался, но Лидушки уже не было видно. Иржик шел быстро, до дому был добрый час ходьбы.

Лидушка еще немного посидела; Иржик так поспешно ушел, что она едва успела пожелать ему доброго пути. Странный парень! Бедняга! Теперь он идет безлюдным лесом в свою мрачную лачугу. Там так печально! В ушах девушки звучал его рассказ, она смотрела на тихий таинственный холм, и смутный страх овладевал ею. А вдруг из-за кустов выйдет вооруженный рыцарь в одежде святого Вацлава, а за ним и все войско? Но на горе было тихо, в лесу не раздавалось бряцания оружия, не звучал рожок горниста.

Солнце, подходя к зениту, вспугнуло тень под буками, и горячие лучи упали на Лидушку. Взяв узелок, она стала спускаться с таинственной лесистой вершины и вскоре очутилась на ровной дороге.

Побывав у знахарки, Лидушка еще раз пришла посмотреть на эту гору, о которой ходило столько легенд, а когда возвращалась домой, то чувствовала себя словно в сказке.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

СМЕРТЬ

Радостно встретили Лидушку дома. Даже степенный, суровый Балтазар и тот расчувствовался. Он ласково потрепал воспитанницу по щеке и не преминул поворчать на бабушку, что она послала внучку одну в незнакомое место. Подкрепившись с дороги, Лидушка должна была все рассказать. Ее расспрашивали главным образом о том, где ее застигла буря и как она укрылась от нее. Когда Лидушка поведала, что она чуть-чуть не попала в беду, Бартонева в страхе перекрестилась, а старый драгун, сжав кулаки, прервал ее речь проклятиями.

— Ага, значит, вот как дело-то было? А жаль, что он его не заколол.

— И до нас дошли слухи, будто молодого князя чуть не убили на охоте,—добавила бабушка.

— А кто ж тот парень, что тебя спас? —спросил «дядюшка».

— Не знаю,—покраснев, ответила Лидушка.—Он так же быстро исчез, как и появился, но думаю, что это был тот же самый, который у меня цимбалы…—Она не договорила.

Старый драгун ходил по избе, опустив голову. Он вспомнил Марию Скалак. Вот и другая с этой усадьбы… Молодой князь! О, он скоро станет здесь полновластным господином. Что тогда будет?

— Ты больше так и не видела этого парня? —спросил Балтазар, остановившись перед Лидушкой.

— Нет, не видела,— ответила она, помедлив,— он тотчас же скрылся.

Поступок князя Пикколомини вызвал со стороны Уждяна бурю негодования. Доведись ему теперь встретить молодого князя, храбрый солдат отнесся бы без всякого почтения к этому развратнику, он не стал бы выручать его из беды. И Уждян крепко запомнил обиду, которую нанес князь его любимой воспитаннице.

Опять наступила холодная осень. Птицы улетали, падали листья. Под прохладными лучами солнца отцветало бабье лето. На лужайке в ольшанике трепетал на осеннем ветру златоцвет. Печально было в одинокой хижине у реки. Все еще зеленые листья ольхи и видневшаяся сквозь них река, сверкавшая под солнцем, напоминали о прекрасных летних днях. Шуршащие желтые и красные листья покрыли тропинку на склоне, но Лидушка по-прежнему спускалась по ней. Она подолгу сидела на каменных ступеньках лачуги, положив руки на колени. Ее задумчивый взор был устремлен вдаль, обычная веселость покинула девушку. Она часто подходила к ольхе и, раздвинув ветви, смотрела по сторонам. Что-то влекло ее в это безлюдное место. Лидушка спешила сюда, надеясь, что кто-то ждет ее или скоро придет. Сидя на ступеньках, она напевала мотив песни, из которой запомнила только начало:

О боже, бесконечна..

«Приду»,— сказал тогда Иржик на Турове, но так и не показался. В первое же воскресенье после недавнего происшествия Лидушка, возвращаясь из церкви, украдкой взглянула в сторону кладбищенской ограды, но Иржика там не было. Видно, стесняется прийти, боится, что не признаю его, буду за него стыдиться. Глупенький! Мысли о нем и его семье неотступно преследовали ее. Близится зима, а они в этой норе — там и летом тоскливо. А бедный старик! Почему Иржик не хотел, чтобы она рассказала о них дяде? Видно, он очень гордый! А ведь этим людям можно помочь. Они бы и не узнали об этом. Так часто размышляла Лидушка и, наконец, решила сказать дяде, где прячутся Скалаки, о которых он нередко вспоминал.

А в одинокой лачуге в Матернице становилось все тоскливей и мрачней. С того дня, как Лидушка была здесь, старый Скалак уже не вставал с постели. Старость, душевные муки и физические страдания окончательно надломили его силы. Он угасал на глазах. Чем больше слабел старик, тем сильнее тревожились о нем сын и внук. У Скалаков родственное чувство всегда было сильным, а изгнание и беды еще усилили его. Микулаш с Иржиком горячо любили доброго старика. Угрюмый и суровый на вид Микулаш жил только для семьи. Теперь старый отец слег, и надежды на его выздоровление не было.

Однажды вечером, придя с работы, Микулаш сел у постели дремавшего больного. Утомленный бессонными ночами и уходом за дедом, крепко спал в уголке Иржик. Сжав руки на коленях, большой смуглолицый Микулаш смотрел на бледное лицо спящего старика, озаренное светом лучины, воткнутой в стену, на глаза его, затемненные глубокими впадинами, на выступающие скулы, голубые жилки на висках и на лбу, на бескровные губы.

Долго так смотрел Микулаш, едва улавливая дыхание спящего отца. И страшная мысль шевельнулась в душе сына: неужели умер! Как неподвижно лежит он, а это скорбное бледное лицо, эти морщинистые руки с голубыми прожилками!

Но старый Скалак проснулся и с улыбкой сказал:

— Мне привиделась твоя мать-покойница. Она вошла в комнату, одетая по-праздничному, и позвала меня: «Пойдем, Мария уже ждет нас»,—и он тихо добавил: —Приду, скоро приду. Но как вы, бедняги, будете, ты и Иржик?

На другой день после полудня Иржик сидел у ручья. Все это время он ухаживал за дедом и редко выходил из дому. Теперь, оставшись наедине с самим собой, он мысленно унесся в тенистый лес, на вершину таинственного Турова. Он часто вспоминал минуты, проведенные с Лидушкой, и всегда ему виделась разрумянившаяся девушка. Вспоминает ли она его? Юноша утешал себя: вот как поправится дедушка,—а Иржик крепко на это надеялся,—первым делом схожу за реку, в ольшаник, к одинокой хижине.

Погруженный в свои мысли, он не заметил отца, который сегодня вернулся раньше обычного и теперь стоял возле него.

— Почему ты здесь? —спросил он сына.

— Дедушка спит.

— Пойдем собираться, завтра мы уйдем отсюда. Иржик широко раскрыл глаза.

— Дедушке нельзя оставаться в этой темной, сырой дыре. Я нашел в Рокетнике жилье, сегодня же начнем переносить вещи.

— А дедушка?

— Его перенесем завтра.

Они вышли. Старик проснулся и, узнав все от Микулаша, сказал:

— Не надо из-за меня затевать все это дело. Чувствую, что мне уже недолго осталось жить.—И, обратясь к сыну, сидевшему у кровати, добавил: —Микулаш, если станет очень худо, зайди в усадьбу к Салакварде, он с радостью вам поможет… Примирись с этим светом, сын мой. Все, что суждено богом,— благо, и все в его всемогущей деснице.

Он закашлялся и умолк. Сын приподнял старика. В избе стемнело. Микулаш зажег лучину. Старый Скалак положил костлявую руку на темноволосую голову внука, как бы благословляя его.

— Храни нашу веру, никогда не отступай от нее. Может быть, ты дождешься лучших времен.