Мы шли по маленькому галечному пляжу, потом сидели на прибрежных камнях. Это была великолепная ночь. Вдали маяк Планье обозначал мыс. Лейла положила голову мне на плечо. Ее волосы пахли медом и пряностями. Ее рука скользнула под мою ладонь. При ее прикосновении я вздрогнул. Я не успел вырваться из ее пальцев. Она стала декламировать по-арабски стихотворение Брокье:

Сегодня мы без тени и без тайны,

Мы в бедности, ведь нас покинул дух;

Верните нам и грех, и вкус земли,

Что заставляют наше тело волноваться,

трепетать и отдаваться[12].

— Я перевела его для тебя, чтобы ты услышал его на моем языке.

Ее родной язык был также ее голосом, сладким, как халва. Я был растроган. Я медленно повернулся лицом к ней, чтобы сохранить ее голову у себя на плече и упиваться ее запахом. Я видел, как блестят ее глаза, едва освещенные отблесками луны на воде. Мне очень хотелось обнять ее, прижать к себе. И поцеловать.

Я не мог не понимать, и она тоже, что наши все более частые встречи приведут к этому мгновению. Я страшился этой минуты. Я слишком хорошо знал мои желания. Я понимал, как все это кончится. Сначала постель, потом — слезы. Я в жизни только и делал, что повторял неудачи. Ту женщину, которая моя, мне еще требовалось найти. Если она вообще существовала. Но это была не Лейла. К ней, такой юной, меня влекло лишь желание. Я не имел права играть с ней. И с ее чувствами. Для этого она была слишком хороша. Я поцеловал ее в лоб. На своей ляжке я почувствовал ласковое движение ее ладони.

— Ты увезешь меня к себе домой?

— Я отвезу тебя в Экс. Так будет лучше для тебя и для меня. Я всего лишь старый дурак.

— Мне очень нравятся старые дураки, ну и что.

— Брось, Лейла. Найди кого-нибудь поумнее. И помоложе.

Я вел машину, глядя прямо перед собой, так, чтобы ни разу не обменяться с ней взглядом. Лейла курила. Я поставил кассету с записями Кэлвина Рассела. Он мне очень нравился. Ехать — это было прекрасно. Я мог бы пересечь всю Европу, чтобы только не сворачивать на развилке автомагистрали, ведущей в Экс. Рассел пел «Rockin’ the Republicans» [13]. Лейла, по-прежнему не говоря ни слова, выключила кассету до того, как он начал «Baby I Love You»[14].

Она включила другую кассету, мне неизвестную, с арабской музыкой. Соло на бендире — музыка, которую она мечтала слушать в эту ночь вместе со мной. Она распространялась по машине, как запах. Безмятежный запах оазисов. Запах фиников, сушеного инжира, миндаля. Я осмелился украдкой взглянуть на Лейлу. Юбка у нее задралась намного выше колен. Лейла была красива, красива для меня. Да, я хотел ее.

— Ты не должен был… — сказала она, еще не выходя из машины.

— Не должен что?

— Позволять мне тебя любить.

Она захлопнула дверцу, но не резко, только с грустью. И с раздражением, какое ее сопровождает. Это было год назад. Мы перестали встречаться. Она больше не звонила. Я мысленно переживал ее отсутствие. Две недели назад я получил по почте ее дипломную работу. На извещении стояли только слова: «Для тебя. До скорого».

— Я буду ее искать, Мулуд, не волнуйся.

Я одарил его своей самой неотразимой улыбкой. Улыбкой доброго полицейского, которому можно довериться. Я вспомнил, что Лейла, имея в виду своих братьев, говорила: «Когда поздно, а один из них еще не вернулся, мы волнуемся. Здесь все может случиться». Я тоже был взволнован.

У корпуса 12 был только Рашид, сидящий на роликовой доске. Он встал, увидев, что я вышел из дома, подобрал доску и исчез в вестибюле. Вероятно, про себя он послал меня куда подальше, арабский ублюдок. Но это не имело никакого значения. Моя машина находилась на стоянке без единой царапины.

Глава третья,

в которой честь выживших состоит в том, чтобы уцелеть

Знойное марево окутывало Марсель. Я ехал по автостраде, опустив стекла. Я поставил кассету Б. Б. Кинга на полную громкость. Только музыка. Думать я не хотел. Пока. Хотел лишь создать пустоту в голове, отогнать осаждавшие меня вопросы. Я возвращался из Экса, и все, чего я боялся, подтвердилось. Лейла, действительно, пропала.

Я долго блуждал по пустынному факультету, разыскивая деканат. Прежде чем отправиться в университетский городок, мне было необходимо узнать, защитила ли Лейла диплом. Ответ был утвердительный. Диплом с похвальным отзывом. Она пропала после защиты. Ее старенький красный «фиат-панда» был припаркован на автостоянке. Я заглянул в салон, но внутри ничего не оказалось. Либо машина была неисправна, чего я не проверил, либо Лейла уехала на автобусе, либо за ней кто-то заехал.

Консьерж общежития, толстенький человечек в надвинутой по самые уши полотняной фуражке, открыл мне комнату Лейлы. Он вспомнил, что видел, как она приезжала, а не как уезжала. Но в 6 часов вечера он ненадолго отлучился.

— Надеюсь, она не сделала ничего дурного?

— Нет, ничего. Она пропала.

— Черт! — воскликнул он, почесывая в затылке. — Милая девушка, эта малышка, и вежливая, не как некоторые француженки.

— Она француженка.

— Я не то имел в виду, месье.

Он замолчал. Я его раздражал. Он стоял у двери, пока я осматривал комнату. Искать в ней было нечего. Просто я хотел убедиться, что Лейла не упорхнула в Акапулько, просто так, чтобы климат сменить. Постель была застелена. На полочке под умывальником зубная щетка, паста, какая-то косметика. В стенном шкафу аккуратно развешаны ее вещи. Пластиковый мешок с грязным бельем. На столе листы бумаги, тетради и книги.

Среди них и та, которую я искал, «Портовый бар» Луи Брокье. Оригинальное издание 1926 года на бумаге верже, выпущенное журналом «Лё Фё». Экземпляр номер 36. Я подарил эту книгу Лейле.

Впервые я расстался с одной из книг, что хранились у меня. Они в равной степени принадлежали как Маню и Уго, так и мне. Они представляли собой сокровище нашей юности. Я часто мечтал, что в один прекрасный день эти сокровища объединят нас троих, в день, когда Маню и Уго простят мне наконец, что я полицейский. В день, когда я согласился бы с тем, что полицейским быть легче, чем преступником, и, когда я смог бы обнять их как вновь обретенных братьев, со слезами на глазах. Я знал, что в этот день я прочту стихотворение Брокье, которое заканчивается строчками:

Долго тебя я искал

Ночь потерянной ночи.

Стихи Брокье мы открыли для себя у Антонена. «Пресная вода для корабля», «По ту сторону Суэца», «Свобода морей». Нам было по семнадцать. В то время старый букинист с трудом поправлялся от сердечного приступа, и мы, по очереди, занимались лавкой. Тогда мы не просаживали наши деньги, играя в электрический бильярд. Более того, мы были одержимы нашей пылкой страстью — старыми книгами. У романов, книг о путешествиях, сборников стихов был какой-то особенный запах. Запах погребов, подвалов. Какой-то почти острый запах пыли и сырости. Запах патины. Сегодня книги уже ничем не пахнут. Даже типографской краской.

Первое издание «Портового бара» я нашел как-то утром, разбирая картонные ящики, которые Антонен никогда не открывал. Я забрал его. Я перелистал книжку с пожелтевшими страницами, закрыл ее и сунул в карман. Я посмотрел на консьержа.

— Извините меня за недавнее, я нервничаю.

Он пожал плечами. Это был человек, привыкший к тому, что его ставят на место.

— Вы были с ней знакомы?

Я не ответил на его вопрос, но дал ему мою визитку. В случае, если…

Я открыл окно и опустил штору. Я был измотан, мечтал о кружке холодного пива. Но прежде всего я должен был составить протокол об исчезновении Лейлы и передать его в отдел розыска пропавших людей. Мулуду потом придется подписать заявление с просьбой о розыске. Я позвонил ему. В его голосе я почувствовал подавленность, всю тяжесть жизни, которая в одну секунду обрушивается на вас, чтобы уже не отпускать. «Мы ее найдем». Ничего другого я ему сказать не мог. Слова, под которыми таятся бездны. Я представлял себе, как он сидит за столом, не шевелясь. С отсутствующим взглядом.