Анна закатала рукава и приступила к делу. Десять лет назад она покинула хлев, чтобы теперь снова в нем оказаться — какая разница. Но когда водитель грузовика лесопилки предложил подбросить Анну куда ей нужно, она швырнула тряпку и щетки в угол — довольно с нее обходных путей. Мать Ильзы, знавшая, что привело усердную уборщицу в их края, вынуждена была ее отпустить. Моросил дождь, грузовик довез ее до Дауна в Айфеле. Дальше она пошла пешком, пробираясь сквозь бесконечный хвойный лес, тонущий в тумане из мелких капель. Она замерзла, вода просочилась в ботинки, но, веря, что цель близка, она не обращала внимания на неудобства. Эта пустая дорога среди мрачных елей, бегущая с холма на холм, соответствовала представлениям о паломничестве в подземный мир. Анна не боялась, конец путешествия был не за горами, потом ей уже нечего будет желать, потом… никакого «потом» не предвиделось. Холод пробирал до костей, она продвигалась все медленнее, подошвы ботинок стерлись и оторвались, болтаясь при каждом шаге. Она видела лишь блестящие черные стволы и мокрые ветки — и хотя тело подавало сигналы «стоп», воля неумолимо толкала ее вперед. В какой-то момент ему надоело смотреть на ее мучения, и он вмешался. Послушай, дорогая, сказал он жалостливо, ступай домой. Чего ты хочешь, меня же все равно там нет… Поначалу Анна игнорировала его уговоры, но когда он — как всегда, заботливо — остановил для нее встречный автомобиль, медленно выплывший из тумана, она сдалась. Сегодня ты победил, признаюсь, но я обязательно приду… в другой раз…

Вернувшись в Саарбург, она возобновила уборку. Негодование в адрес люксембуржцев не оставляло ее, преследуя во всех комнатах.

— Как вы здесь выдерживаете? — спросила Анну старая женщина, проживавшая в задней части дома. — Вы же не собираетесь заниматься этим до скончания века?

— А что мне еще делать, — защищалась Анна, — я жду Ильзу.

— Господи, тогда вам придется долго ждать. Кто знает, когда она решит свои проблемы. Послушайте, у меня есть предложение. В Трире живет моя знакомая, учительница гимназии на пенсии. Ей нужна помощь по хозяйству. Может, это вас заинтересует?

Анна медленно кивнула — в конце концов, ее жизнь состояла из сплошных импровизаций.

Кайзерштрассе была знакома ей по ночной прогулке в кильватере священника. Там она встретила занимательного человека, полного непостижимых противоречий, — Терезу Шмидт, худую, гибкую женщину с жидкими седыми волосами, подколотыми гребнем, жадную до всего материального, но щедрую и отзывчивую во всем, что касалось работы мысли. Каждый день на загородной ферме своего брата она набивала живот хлебом, мясом и молочными продуктами. Однако на ее фигуре это чревоугодие не отражалось. Она без стеснения распространялась на эту тему, ни разу не подумав о том, чтобы хоть раз угостить чем-то Анну, которая пыталась остаться в живых с помощью двух кусков хлеба и нескольких картофелин в день. Такой рацион установили французы в ответ на испытанный ими самими голод. Невиданная алчность фрау Шмидт не сочеталась с ежедневными походами в церковь, чтением Библии и пылкими молитвами — никогда еще Анна не сталкивалась так близко со столь ханжеским религиозным рвением.

В доме было много книг; в перерывах между домашними делами Анна утоляла вернувшийся из прошлого книжный голод. Когда после очередного визита к брату учительница застала Анну за чтением, то в изумлении придвинула к ней стул.

— Провести всю жизнь на кухне — не ваше призвание, я поняла это сразу. А кем вы, собственно, хотите быть?

— Понятия не имею… — Такой внезапный интерес к ее персоне застал Анну врасплох.

— Неужели вы ни о чем не мечтаете? "

Анна нахмурила брови, Данте соскользнул с колен, но был вовремя подхвачен субтильной рукой фрау Шмидт. Мысль обладать такой свободой, чтобы самой выбирать профессию, казалась столь революционной, что парализовала мышление. Сначала нужно было перечеркнуть уже сложившийся образ мира, где женщины делились на три категории: обширный низший слой крестьянок и служанок, тонкий верхний слой привилегированных женщин, выполнявших декоративную роль образованной элегантной хозяйки, и, наконец, все остальные незамужние женщины, работавшие в сфере образования, ухаживавшие за больными или служившие Господу в монастыре. При этом ни одна из женщин не выбирала свою судьбу, в той или иной категории они оказывались либо по рождению, либо в силу различных обстоятельств. Фрау Шмидт повторила свой невинный вопрос.

— М-да… — вздохнула Анна.

У нее закружилась голова — то ли от холода, то ли от столь щекотливой темы. Ее мысли стремительно перенеслись в прошлое, в поисках примеров, призывая на помощь кого-то, кто мог бы ответить за нее… Так она очутилась в темной, душной, крохотной комнате, где пахло потными ногами и на стене висел погибший солдат, родившийся, чтобы умереть за родину (снова пример неотвратимого, очевидного предназначения). Напротив, спиной придавив дверь, стояла женщина, простирающая к ней руки: иди сюда…

— Защита детей… — выпалила Анна, — думаю, я всегда этого хотела.

— Понятно… Но почему же тогда вы этим не занимаетесь?

— Это невозможно, — сказала Анна хриплым голосом, — сначала мне нужно сдать экзамен…

Фрау Шмидт рассмеялась:

— И только-то!

Из своего прошлого, связанного с работой на ниве просвещения, она выудила учителя, который согласился натаскать Анну к государственным экзаменам. Анну пригласили присоединиться к женщине, уже бравшей у него уроки. Отныне каждый вечер по вековым улицам, минуя развалины и падающих от голода людей, она направлялась к дому учителя — в стертых резиновых калошах поверх стертых башмаков.

— Послушайте, вам не нужно ни во что вникать, — втолковывал ей учитель, — на экзамене от вас требуются лишь верные ответы. Учите их наизусть!

Когда Анна рядом со своим гордым отцом декламировала «Песнь о колоколе», уже тогда все поражались ее памяти. Теперь же учитель разводил руками, изумляясь скорости, с которой Анна следовала его советам. Он прогнал ее по грамматике, основам математики, истории, географии, немецкой литературе. Через две недели он сказал:

— Я здесь имею дело с двумя неравноценными лошадками. Вы мчитесь вперед во весь опор, другая за вами не поспевает. Мне придется вас развести.

Голова была абсолютно пуста — войну Анна глубоко запрятала, а ключ выбросила. Места для умопомрачительного количества сведений, столь приятно-нейтральных в своем качестве культурного достояния, было предостаточно. Она зубрила и зубрила, иногда почти теряя сознание от стремительности поглощения информации.

— Вам нехорошо? — спрашивал учитель.

— Да… — рассеянно отвечала она.

— Что вы ели?

— Пару картошек…

— Черт побери, почему вы не сказали раньше?!

Он сварил ей овсянку.

— Не беспокойтесь, я получаю продукты из английской зоны.

Каждый день уроки начинались с тарелки каши: сперва тело, потом дух — таков был его подход. Он также указал на ее калоши, отжившие свой век. В доме ее работодательницы стояло по меньшей мере десять пар ботинок того же размера, но ей и в голову не приходило отдать одну пару Анне. Учитель обменял две бутылки можжевеловой водки на добротные кожаные башмаки. Дома Анна в восторге их продемонстрировала. Фрау Шмидт лишь равнодушно подняла брови:

— Ну и что?

Накануне Рождества она направилась к своему брату, чтобы заранее запастись продуктами для праздничного ужина. Перед отходом она бросила, что по возвращении хочет принять ванну, дабы очистить тело перед тем как заняться душой во время ночной мессы. Анне надлежало все приготовить и нагреть большой котел воды на печке в кухне. Уже стемнело, когда в дверь неожиданно позвонили. На пороге стояла женщина, прижимавшая к груди завернутого в тряпки, плачущего малыша. От истощения она чуть было не упала в обморок прямо на крыльце. Анна подхватила ее, отвела на кухню и взяла у нее ребенка, от которого исходил такой запах, будто ему не меняли пеленки неделями. Краем глаза она взглянула на дымящийся котел и ушат — для милостивой госпожи все готово. Недолго думая, Анна налила ванну, распеленала младенца и выбросила вонючие тряпки в коридор. Искупав ребенка, она укутала его во фланелевую простынь. Матери сунула бутерброд, вареную картошину и чашку черного кофе. Никто не проронил ни слова, все происходило в поспешной последовательности самих собой разумеющихся действий — на фоне постоянной угрозы появления фрау Шмидт, которая в любую минуту могла вернуться домой. А что теперь, лихорадочно размышляла Анна, куда им податься? В монастырь! К монахиням, к этим бескорыстным ангелам! Она накинула пальто и отвела незнакомцев к урсулинкам, с жадностью принявших их под свое крылышко. На обратном пути ее охватило приятное чувство совпадения во времени: стоял сочельник, и на постоялом дворе не было ни одной свободной комнаты! Небо над развалинами Трира было усыпано звездами, и Анна шла под ним в своих новых ботинках. На какое-то время воцарилось всеобщее равновесие.