Порталь (оживленно). А ваше исследование о жизни молодежи? Вы, надеюсь, не забросили его?

Баруа. Нет, я даже пригласил сегодня кое-кого в связи с этой работой. (Устало.) Но мне, в сущности, не следовало предпринимать это исследование: молодежь для меня загадка. Вот уж больше месяца, как я не прикасался к статье… Правда, в связи с моим переселением я вообще несколько запустил все дела.

Порталь. Вы уже устроились на новой квартире?

Баруа (мрачнея). Более или менее… (Он направляется к окну.) Вот видите, там наверху, три окна?… Квартирка небольшая, но я привыкну к ней. Мои прежние апартаменты стали для меня уж слишком большой обузой. (С улыбкой.) Дела мои не блестящи… (Он продолжает, с видимым удовольствием посвящая собеседника в подробности своего существования.) Да, друг мой, мне, в общем, повезло с квартирой! В туманные или даже просто сырые дни мне приходилось сидеть дома, взаперти… Тогда как отсюда, сами понимаете… Я всегда могу, одевшись потеплее, спуститься в редакцию…

Порталь (идя к двери). Ну что ж, я забегу к вам на днях, вечерком; мы поболтаем…

Баруа. Да, как в былые времена…

Оставшись один, он смотрит в огонь. Потом встает, достает из папки исписанные листки бумаги и садится за письменный стол.

Проходит несколько минут.

Он небрежным почерком что-то пишет на полях. Потом вдруг отодвигает листки и звонит.

Баруа (курьеру). Узнайте, пожалуйста, пришел ли господин Далье?

Вскоре входит молодой человек лет двадцати пяти.

Далье – небольшого роста, коротконогий, но широкий в плечах, с крупной головой. Бледное, худое лицо гладко выбрито. Тонкие, несколько презрительно улыбающиеся губы. Пенсне.

Баруа бросает на него быстрый взгляд, потом слегка откидывается назад.

Баруа. Я только что просмотрел вашу статью, друг мой. Она не годится, совершенно не годится… (Ловит недоуменный взгляд Далье.) Не скажу, что статья плохо написана, но в таком виде она не может быть напечатана в нашем журнале.

Далье стоит молча; лицо его выражает сдержанное удивление.

Баруа находит несколько листков и протягивает их Далье. Вот возьмите… Если такова ваша личная концепция религиозного чувства, тем хуже для вас. Но «Сеятель» не может излагать ее на своих страницах.

Далье. Однако, простите, сударь, я не понимаю; господин Брэй-Зежер просил меня написать именно в этом духе…

Баруа (с неожиданной резкостью). Господин Брэй-Зежер может относиться к этому вопросу как ему угодно! Но главный редактор – я. И пока это положение не изменится, я не разрешу печатать статьи, проникнутые таким узко… сектантским духом!

Лицо его багровеет, потом бледнеет.

Молчание.

Далье, пятясь, делает шаг по направлению к двери. Баруа проводит рукой по лбу; жестом предлагает Далье сесть.

(Переходя на тон мирной беседы.) Видите ли, Далье, вы уклоняетесь от обсуждения многих реальных трудностей… Это, конечно, весьма удобно… Я тоже всю жизнь говорил о крахе религий и, думаю, даже содействовал ему в меру своих сил… Но речь шла о крахе догматических религий, а не об исчезновении религиозного чувства. (Неуверенно.) И если я даже порой путал эти понятия, – а это вполне возможно, – то потому, что не понимал тогда самый характер религиозного чувства, не понимал, что, по природе своей, оно не поддается воздействию разума. (Он пристально смотрит на Далье.) Догматическая форма религии не идет в счет; но религиозное чувство не исчезло, и отрицать его было бы величайшей глупостью, поверьте мне, друг мой; я говорю с такой резкостью, ибо сам допускал подобную глупость… Ведь не исчезает же искусство оттого, что устарели какие-либо из его форм? Не правда ли? Вот и здесь происходит то же самое.

Далье молчит, но по его лицу видно, что он придерживается прямо противоположной точки зрения.

Прежде всего, вы слишком молоды, чтобы решать такие вопросы. Вы только что прошли через первый кризис; вы вступили в период полного безоговорочного освобождения от религии…

Далье (убежденно). В моей жизни до сих пор не было никаких, даже самых незначительных, религиозных кризисов, и думаю, что и в дальнейшем их не будет.

Баруа недоверчиво улыбается.

(Недовольно.) Поверьте, сударь: мне даже непонятно, о чем вы говорите. Я врожденный атеист. И мой отец и мой дед были атеистами. Моему рассудку никогда не приходилось бороться с чувствами: я всегда был уверен, что небо пусто; как только я научился рассуждать, я понял, что причины проистекают одна из другой слепо, без определенной цели, и ничто во вселенной не дает нам оснований предполагать, будто существует какая-то направляющая сила, какой-то предустановленный прогресс… Все это – лишь различные виды движения.

Баруа (внимательно посмотрев на него). Может быть, и существуют люди, совершенно лишенные религиозного чувства, как существуют, например, люди страдающие дальтонизмом… Но это, несомненно, исключения, и вам не следует делать обобщения на основе собственного примера. Коль скоро религиозное чувство вам абсолютно незнакомо, зачем вы беретесь судить о нем? Что вы сможете сказать? Вы предлагаете нам решения, которые вам кажутся простыми, разумными, окончательными; однако уверяю вас, что всякий человек, наделенный религиозным чувством, отбросит их, ибо они ни в коей мере не могут объяснить интенсивность нашей внутренней жизни!

Далье. Но вы сами, сударь, не раз утверждали в моем присутствии…

Баруа (озабоченно). Возможно, возможно! Но сейчас я убежден, что и после искоренения догматов религиозное чувство сохранится. Оно примет иную форму. Посмотрите вокруг себя: все усилия разума не могли поколебать это чувство, напротив! Оно постепенно приобретает светский характер, его теперь можно обнаружить всюду! Оно – в тех усилиях, которые предпринимаются во всем мире для защиты прав человека, для подготовки лучшего будущего людей, с более справедливым распределением благ и обязанностей между ними! Милосердие, вера, надежда… Но ведь это именно то, к чему я стремлюсь с тех пор, как освободился от религии, правда не употребляя этих терминов. Речь идет о различных наименованиях одного и того же! Не правда ли? Чем я безотчетно руковожусь в своем стремлении к добру, как не сохранившимся во мне религиозным чувством, пережившим веру? И как объяснить, что каждый из нас испытывает потребность в самоусовершенствовании? Нет, нет, человеческое сознание религиозно по своей природе. Следует признать этот неоспоримый факт… Потребность верить во что-нибудь!.. Эта потребность присуща нам, как и потребность дышать. (Заметив, что Далье хочет прервать его.) Говорите!

Далье. Во имя этой потребности всегда узаконивались предрассудки, заблуждения!

Баруа смотрит на него долгим взглядом. Он, видимо, колеблется.

Баруа. А что, если некоторые заблуждения… полезны, по крайней мере для нынешнего состояния общества… что ж, разве эти заблуждения… с нашей – человеческой точки зрения… не окажутся удивительно похожими на истины?…

Далье (с чуть заметной улыбкой). Признаюсь, сударь, я удивлен тем, что вы защищаете право людей на заблуждение…

Баруа отвечает не сразу.

Баруа (наклонившись вперед и не глядя на Далье). Это, мой друг, объясняется тем, что я понял: есть на свете люди, которые живут, любят и любимы другими, и для них заблуждение в тысячу раз важнее истины, ибо оно, это заблуждение, становится как бы частью их самих, дает им силу жить, тогда как истина могла бы их убить – они задохнулись бы, как рыбы, выброшенные на сушу из воды… И этим людям мы не вправе… да, да, не вправе…