Какая-то неотвязная мысль сидела в ее голове, и она не могла ее сформулировать, не могла на ней сосредоточиться. Мысль ускользала, но все время мешала, как заноза, маленькая, невидимая глазом, но беспрерывно зудящая и не дающая покоя.
И все время она возвращалась к тому часу, когда они прощались с Михалычем. Как-то странно он себя вел: посматривал на Андрея, на нее. Вроде бы обычно, но как-то… нехорошо.
Кроме того, Настя думала, что сейчас самое время начать реализовывать ее давнишний план, который она скрывала не только от Андрея, но и, все чаще и чаще, от самой себя, не хотела думать о том, что затеяла почти год назад… Сейчас, кажется, была та самая возможность начать действовать, но, с другой стороны, Андрей ведь не в курсе, кто его знает, как он отнесется к ее очередным диким выходкам.
День прошел, как и не было. Она толком не увидела ни Манхэттена, ни вообще чего-то особенного. Пока они закончили все банковские дела, пообедали в ресторане отеля, времени на прогулки уже не осталось, равно как и сил.
Следующее утро Настя застала в своем номере одна. Да и с кем ей тут быть? Просто отвыкла она спать в одиночестве… Протянула еще в полусне руку, чтобы привычно обнять Андрея, да не оказалось его рядом… Тут она вспомнила, где находится, и, быстро разлепив веки, спрыгнула на мягкий ковер, устилавший спальню.
Все утро Настя бродила по номеру, рассматривая ковролин на полу, стены, покрытые белым пластиком, такой же, даже без подвески, потолок, сантехнику, и пришла к выводу, что ее квартира значительно уютней и богаче. Она не могла абстрагироваться и не сравнивать, а просто пользоваться предметами, поскольку все ее мысли были направлены туда, к Петербургу.
Она садилась у окна номера, смотрела на Центральный парк, и думала, что, может быть, она все-таки не понимает всех тонкостей игры Михалыча. Ей же всего восемнадцать, и для этого возраста вполне естественно считать всех, кто старше тридцати, замшелыми дураками и думать, что ты лучше них разбираешься в ситуации. А может быть, это все-таки не совсем так? Может быть, она вообще не понимает, что творит Михалыч, да и Андрей, если уж идти до конца…
Но думай не думай, а сидя на месте без дела, да еще в такой сумасшедшей дали от города, где и должны происходить главные события, ничего сделать нельзя. Надо возвращаться в Питер.
Она вышла в коридор и постучала в номер Кислого. Не получив на это никакого ответа, Настя чертыхнулась и неуверенно пошла к двери, ведущей в апартаменты Грабко. Их связывало начало совместной работы с Михалычем, тогда они вместе помогли старому бандиту избавиться от мешающего ему Кривого, правда, тут еще неизвестно, кто кому помог – Настя тоже имела от этого беспредельщика массу проблем, но что было, то было, и отношения Насти с Грабко продолжали оставаться довольно теплыми, хотя виделись они теперь очень редко.
Она сама не знала, что сейчас скажет Олегу, но его тоже не оказалось в номере. Грабко мог, конечно, быть и у Баскета, но идти туда Настя не хотела. Она чувствовала какое-то тревожное напряжение, исходящее от этого человека, который был преданным и верным слугой Михалыча, и что-то было у него на уме. Настя могла голову на отсечение дать, что не все, что ему приказал сделать Михалыч в Нью-Йорке, он еще сделал. Не только за тем он отправлен, чтобы проконтролировать Настины банковские дела. А вот зачем еще – это было загадкой. Чувствовала Настя и то, что это «что-то» касалось и непосредственно ее. «Что-то» было тревожным, и, пожалуй, от Баскета исходила осязаемая опасность. Совершенно неясная, но реально Настей ощущаемая.
Она потопталась в коридоре, не зная, что теперь делать, стукнула еще раз в дверь номера Грабко, так, для очистки совести, и, спустившись на лифте, вышла на улицу.
Она пошла вниз по какой-то авеню, она не помнила, какая это по счету улица… Вернее, не улица. Улицы, стриты – это те, что идут перпендикулярно, а это типа проспекта… Ровную сетку стритов-авеню с бесконечными прямыми углами разорвал Бродвей, наискось пересекающий весь Манхэттен, и Настя на мгновение замерла, не зная, куда ей повернуть: прямо по Шестой – она уже выяснила, что ее авеню – Шестая, – или в сторону, по уходящему вперед и чуть вниз Бродвею. Победил Бродвей. Ей хотелось дойти до интригующего Вилледжа, места, где она мечтала побывать в первую очередь. Тусовка. Так в Питере называлось то, что, по слухам, происходило в Вилледже день и ночь. По ее расчетам, знаменитый Вилледж вот-вот должен был начаться, но пока она не видела разницы между теми «блоками», где был их отель, и окружающим пейзажем.
Она не заметила, как свернув с Бродвея, миновала Юнион-сквер, оказавшись уже в том самом Вилледже среди маленьких магазинчиков, картинных галерей, распахнувших свои двери в первых этажах почти каждого дома, и толпы совершенно иного, чем, на Бродвее, вида.
Толпа была то что надо. Через пять минут Настя уже забыла о том, зачем прилетела сюда, о своих не самых приятных для далекого путешествия спутниках, об опасности, которую никак не могла определить, но которая давила на нее с каждым часом все сильней и сильней. Настя глазела по сторонам, и вдруг ей показалось, что она вернулась года на три назад, что у нее нет никаких проблем, кроме как перекусить, может быть, выпить пивка, прорваться на хороший концерт, поболтать с друзьями…
Публика на улицах Вилледжа очень напоминала ей ее питерское окружение трехлетней давности. Разве что одеты были здесь более консервативно… Хотя попадались и панки с гребнями, в заклепанной коже, оборванных, превращенных в самопальные шорты джинсах…
Она увидела двери музыкального магазина – «Revolver» – гласила вывеска над входом – и решила зайти, сравнить ассортимент и поглядеть, как работают продавцы в этом «Револьвере». Отличаются ли чем от тех, что трудились в Настиных питерских заведениях.
Она уже занесла ногу на ступеньку, как пиканье радиотелефона словно отбросило ее на шаг назад.
– Алло! Алло! Ну кто там еще?
Телефонный звонок вернул ее к действительности: к питерским кровавым разборкам, ко всем этим Кривым Сашам, Михалычам, миллионам долларов, черт бы их подрал, вышибанию долгов, подмазыванию налоговых служб – суета, суета, противная и съедающая всю жизнь, которая здесь, в Вилледже, наглядней, чем где бы то ни было, разноцветным шумным потоком бежала мимо.
– Настя! Ты где?
Говорил Кислый. В голосе его была даже не тревога, а какая-то паника. Настя впервые слышала, чтобы уверенный, всегда спокойный, даже когда выезжал на разборки со стрельбой и прочими прелестями, не теряющий этого внешнего каменного спокойствия человек, сейчас говорил, давясь словами и проглатывая окончания.
– Ты в порядке?!
– Да. А что такое?
– Ты далеко? Где? Где?!
– В Вилледже…
– Это что еще за Виллидж? Деревня?..
Настя прыснула. Кислый был человеком образованным, но что такое Гринвич-Вилледж, почему-то не знал. Или забыл…
– Нет. Это рядом…
– Быстро бери тачку и в гостиницу. Ко мне в номер. Ни с кем по пути не разговаривай, не тормози… Очень аккуратно, Настя, дело серьезное… Давай, жду…
Настя сунула телефон в карман куртки и огляделась по сторонам. Разноцветные улицы Вилледжа утратили вдруг свою прелесть, исчезли легкость, непередаваемое чувство полной личной безопасности. Действительно, расползлась по всему миру русская мафия, и Настя вдруг поняла, что ни о какой безопасности, ни о какой удаленности от Питера не может идти и речи. Если захотят, достанут везде, никакой Нью-Йорк не спрячет. Вот хоть этот шофер – черный – Михалыч арендовал машину, а кто знает, что он тут еще арендовал? Не «ведут» ли Настю сейчас люди Михалыча, не следят ли за каждым ее шагом? Кто? Да кто угодно. Откуда она знает, как могут выглядеть американские бандиты? Может быть, вот этот хиппан, присевший завязать распустившийся шнурок высокого десантного ботинка, поглядывающий на нее с противоположной стороны улицы? Или тот дядька в пиджаке, только что вошедший в магазин и глянувший на нее сквозь стеклянную дверь? Откуда ждать подвоха?