Мы бешено аплодируем ему — за героическую попыт­ку достучаться до этих людей. Пусть она не удалась, но он был так неистов в своем стремлении сказать им все, что он о них думает!

Мы вызываем его. Он выходит. Кланяется. Сконфу­женно улыбается. Да, он снова проиграл. Но дух его не сломлен. Завтра он снова выйдет к этим людям и снова взмахнет руками, призывая выслушать его. Я верю: рано или поздно в ответ на его взмах не раздастся ни одного звука. И тогда мы услышим, что он хотел им сказать. Убежден: это что-то очень, очень важное.

Утром он встает с головной болью. За окном — метель.

Жизнь неприятна.

Не видно внимания со стороны жены.

Сын отказывается идти в школу, откуда он каждый день приносит новую двойку.

В булочной нет его любимого батона за двадцать пять копеек.

В овощном чудовищно груба продавщица.

Не приносят радости газеты. В Якутске продолжа­ется травля честного охотинспектора. Повсюду бешено сопротивляются живительным переменам бюрократы. Иран и Ирак продолжают бессмысленную братоубийст­венную войну.

В середине дня неожиданно отключают холодную воду. Он дважды идет на колонку с трехлитровой банкой и авоське. Всюду она тротуарах под тонким покровом снега — лед. Колонка стоит в ледяном кратере. Профес­сия дворника еще не изобретена.

Сын возвращается с очередной двойкой, в разорван­ной шапке, со свежим синяком под глазом.

Приходит с работы жена, как всегда, забывая, что в дом можно войти и с улыбкой.

Автобуса нет двадцать пять минут, хотя на таблич­ке, тренькающей на ветру, можно прочесть: «Интервал движения: пять — семь минут».

Люди в автобусе спрессованы, как мороженые креветки.

Плющат и его.

На выходе его толкают в спину, и он долго куда-то летит и обо что-то ушибается.

И он не выдерживает.

Хотя на него к этому времени смотрят уже тысячи глаз. Но ему не до условностей. В нем все кипит, бур­лит. Все возмущено. Ему надо разрядиться. Он хватает, что попало под руку. Как правило, это палка с набал­дашником. Он хватает ее и принимается лупить по все­му, что его окружает. Он лупит и так и сяк, и разящим наотмашь ударом, и мелкой рассыпчатой дробью. И каж­дый удар отдается у него в голове: бум! бум! тах-тах-тах! тр-р-р-р... чунг-чунг! Дзеньк-дзеньк! Бам! Бам!..

А потом он в изнеможении падает.

А мы аплодируем. Мы долго и благодарно аплоди­руем, а потом расходимся и говорим: приличный кол­лектив. И саксофон неплох, и бас-гитара. Но ударник — выше всяких похвал!

Утром он встает с головной болью..

Интервью руководителя рок-ансамбля «Троллейбус»

—   Почему ваш ансамбль называется «Троллейбус»?

—   Потому что, когда мы собрались, ансамбли «Мет­ро», «Такси», «Трамвай» и «Автобус» уже существова­ли. Это во-первых. Во-вторых, мы все с усами, и трол­лейбус тоже. И в-третьих, и троллейбус, и наш ансамбль работают на электричестве. Но у нас, конечно, выход­ная мощность гораздо выше. Кстати, могу рассказать любопытный случай. В одном Дворце спорта, когда под­ключили нас, отключилось освещение. Я предложил зри­телям проголосовать: что они предпочитают. Половина проголосовала за то, чтобы слышать нас, но не видеть, а половина — за то, чтобы видеть, но не слышать. И это понятно: у нас есть не только что послушать, но и на что посмотреть.

—   В связи с этим следующий вопрос. Что новень­кого увидим мы у вас в наступающем году?

—   Сейчас мы ведем экспериментальный поиск новых выразительных средств. В частности, решили сменить нашу дымовую завесу. Пока что, когда мы выходим на сцену, дым скрывает все от пояса и ниже, зрители не видят ног. А теперь мы, наоборот, будем в дыму от пояса и выше, а зрители увидят только ноги. В связи с этим разрабатыва­ется оригинальный сценический костюм с противогазом.

—   Что вы при этом будете петь?

—   В нашей новой программе будут мои рок-зонги на стихи Шекспира, Рабиндраната Тагора и Витюши Заломаева, нашего ударника. Витюша — самородок. Не знает ни нот, ни букв, пишет сердцем. Продолжим мы работу и над нашим последним шлягером «Лабуда-лабуда». Мы хотим довести в нем рефрен «Лабуда-лабуда» с шестнадцати повторов до тридцати двух.

—   Есть ли в вашем репертуаре песни, адресованные молодежи?

—   Да. Это песня молодых болельщиков «Спартак» — как же так?». Это мини-рок-опера «Эвридика и Урен­гой». И это песня «Вернись в дом родной», она посвя­щена студентам, завалившим сессию.

—   Кто из мастеров прошлого больше всего повлиял на вашу творческую манеру?

—   Я думаю, мы продолжаем традиции таких заме­чательных мастеров прошлого, как изобретатели парово­за Черепановы. Для своего времени их детище тоже было самым шумным и самым дымным.

—   Что вы пожелали бы самим себе в Новом году?

—   Чтобы соответствующие организации поняли бы наконец, что мы работаем в условиях вредного произ­водства: шум, вибрация, задымленность. Нам пора вы­давать молоко. И нашим слушателям тоже.

—   А что вы пожелали бы им?

—   Чтобы оставили привычку орать, когда рвется фонограмма, а спокойно ждали, когда склеят пленку. Кстати, на прощанье могу поделиться еще одним любо­пытным фактом. У нас на фонограмме записана наша солистка Марина Брыкалова, но недавно она ушла в декретный отпуск. И теперь нам на концертах присы­лают записки, спрашивают, который из нас переодетая Марина. Эта наивность показывает, что до понимания нашего стиля зрителям еще расти и расти.

Открытое письмо работникам Госплана

Уважаемые товарищи!

К вам обращается диспетчер одной из периферийных энергосистем страны. В своей разнообразной деятельно­сти вы вольно или невольно выпускаете из виду неко­торые наболевшие проблемы, и среди них — проблему эстрадной энергетики. Между тем ни для кого, наверное, не секрет, что современные инструментальные ансамбли работают на электричестве. Но широкие круги плохо представляют себе, какие мощности потребляют эти кол­лективы. Например: финальный аккорд известного всем ансамбля «Электрогусляры» по мощности соизмерим с потребностями автозавода при максимальной нагрузке конвейера.

И чтобы это мое заявление не осталось голословным, поделюсь одной историей.

Но сначала скажу, что сам я вообще-то являюсь большим любителем этих ансамблей.

Так вот. Когда к нам на гастроли приезжают мои любимые «Электрогусляры», я, пользуясь служебным по­ложением, заранее вывожу в пиковый режим два-три агрегата на станциях нашего кольца.

Обычно этого хватает. Но недавно приезжают они в наш город и собираются выступать по телевидению. И вдруг выясняется: конец месяца, конец квартала, кое-где горят планы, промышленность работает со страшной силой. Запасной мощности в системе нет. Что делать? Обращаюсь к соседям. Но у них тоже конец квартала, да еще гастролируют «Фиолетовые гобои», а каждый гобой берет, как электровоз. Ничего не поде­лаешь, думаю, надо звонить в Центр. Только решился, а оттуда сами звонят. Так, мол, и так, сегодня в столи­це дебютирует новый перспективный коллектив «Голу­бые трансформаторы» — нет ли у вас в связи с этим десятка-другого лишних мегаватт?

Короче говоря, я лично приехал на телевидение и в присутствии их начальства объяснил «Электрогуслярам» возникший парадокс: если подать требуемую энергию на шины ансамбля — надо отключать само телевидение. На то и другое сразу у меня нет. В связи с этим за­даю руководителю ансамбля вопрос: не могут ли они сегодня, в виде исключения, сыграть без электричества?

Но руководитель говорит: «Мы объехали всю страну, и везде нам находили энергию для выхода наших лири­ческих чувств. Как я могу играть без электричества, например, мою обработку старинной песни «Не одна я в поле кувыркалась», когда там весь нюанс в электроко­локольчике, а ему для раскачки подай шестнадцать ты­сяч вольт на сто ампер, иначе на верхнее «ля» не вый­дет. А не верите, можете технические данные посмотреть. Нет, без электричества я решительно отказываюсь, это вопрос принципиальный, вопрос искусства, а не энерге­тики».