— То, о чем я говорю, трудно поддается определению, — сказал Дейн. — Но вам, американцам, придется развить в себе восприимчивость к подобного рода вещам, иначе вы не добьетесь успеха. Немцы прислушиваются к таким призывам. Мы — народ-мечтатель. И вот тут я смогу быть полезен вам. Ваше прямое дело — пропаганда. Но вы американцы. Я читал ваши материалы. Они очень хороши, хотя тон их чужд нам, он слишком прозаичен. Такая пропаганда не дойдет до немецкой души. Все эти мысли приходили мне в голову во время моих одиноких прогулок по берегам Рейна. И лишь только наступило время — лишь только нам было приказано оставить очаровательный Роландс-Эк, я снова пошел погулять… Это была длинная и очень приятная прогулка, лейтенант. А когда я вернулся с нее, все уже ушли. Я сидел в холле отеля, читал, пил вино и ждал появления ваших войск. Мне было известно, что они форсировали Рейн в нескольких местах.

— И теперь вы предлагаете нам свои услуги?

— Да, — кротко ответил Дейн.

— Почему?

— Это сбережет не одну человеческую жизнь…

— Давайте придерживаться фактов, — сказал Иетс.

— Хорошо! Потому что мы проиграли войну, — признался Дейн.

— Значит, вы решили примкнуть к победителям, пока не поздно?

Дейн презрел и самый вопрос, и заключающийся в нем намек.

— Мы проиграли войну, но это все равно что проиграть одну игру в состязании, которое будет длиться бесконечно.

— Неужели вам все еще мало?

— Эта война велась неправильно, — пояснил Дейн. — Вместо того чтобы драться с Востоком при поддержке Запада, наши правители поставили нас лицом к лицу и с Востоком, и с Западом. Но чего можно было ждать от выскочек?

— Что же, по-вашему, будет дальше?

— Мы вышли из игры — на время, и только на время. Эта война, герр лейтенант, лишь оттянула ту минуту, когда надо будет принять серьезнейшее решение — сделать выбор между нашим образом жизни, вашим и моим, и образом жизни нашего настоящего противника. Сражаясь против Германии бок о бок со своим восточным союзником, вы сами же разрушили барьер, который отделял вас от агрессивного Востока, а теперь вам придется возводить его заново и ставить там часовыми своих людей. Настанет время, и вы обратитесь за помощью к нам же. Ведь ваша Америка слишком далеко отсюда, а относительно мощи англичан вы, надеюсь, иллюзий себе не создаете.

Он сидел, развязно положив нога на ногу, нервно поглаживая своей длинной рукой колено, круглившееся под хорошо сшитыми бриджами. Иетсу вдруг захотелось ударить по этой дегенеративной физиономии, черты которой были слишком уж утончены.

— А что, если мы не собираемся больше воевать? — спросил он.

— Я тоже не большой любитель войн, лейтенант. Последняя выбила меня из колеи, и в дальнейшем я вряд ли буду годен на что-нибудь. Но нации живут по законам, изменить которые они не в силах, а война — это начало и конец всего.

Он заглянул Иетсу в глаза, — не таится ли в них угроза. Потом заговорил снова.

— Я делал все, от меня зависящее, чтобы установить мир. И не я один, к этому стремились многие немцы. Мы хотели объединить Европу и создать из нее бастион против Востока. Я служил в военной администрации оккупированной Франции. Мы всячески добивались, чтобы французы сотрудничали с нами, и те меры воздействия, которые применял я, были, разумеется, самые гуманные. И чем увенчались все наши планы, вся наша политика дальнего прицела — перспективная политика? Народы ожесточились против нас, а ваша высадка окончательно нарушила мир в Европе. И теперь это будет длиться, длиться без конца.

Иетс мысленно взял себе на заметку службу Дейна во Франции.

— Используют вас в будущей войне или нет, майор, это зависит не от меня, — сказал он. — Давайте вернемся к теперешней. Когда вы окончательно убедились, что Германия проиграла ее?

Дейн откинулся на спинку стула. Теперь он снова почувствовал под собой надежную почву.

— Я пришел к этому выводу давно. Париж…

Он сощурил глаза, словно вглядываясь в прошлое.

— Небритый, грязный, в рваном мундире, я сидел в отеле «Скриб». Со мной был тогда оберштурмбаннфюрер Петтингер.

Весеннее солнце бросало лучи в окно, но пронизывающая сырость, стоявшая в доме, не уступала им, и теперь она словно усилила озноб, который вдруг почувствовал Иетс.

— Эрих Петтингер?

— Да. Герр оберштурмбаннфюрер был моим непосредственным начальником в штабе армейской группы Клемм-Боровского.

Торп в больничной камере, сошедший с ума и все-таки цепляющийся за свою веру в Иетса — в того Иетса, каким он вообразил его себе; фрау Петрик, убегающая в непроницаемый мрак энсдорфской шахты… Иетс чувствовал, как у него стягивает холодом щеки, но все же улыбнулся через силу.

— Что он такое, этот подполковник Петтингер?

— А что вы о нем знаете? — ответил Дейн вопросом на вопрос.

— Как об офицере? Кое-что знаю. — Тон у Иетса был небрежный, словно он спрашивал просто так, из любопытства. — Что он собой представляет как человек?

— Ein Schwein[10] — коротко ответил Дейн. Иетс поднял брови. — Вы думаете, я впервые очутился на положении пленного? — Дейн повысил голос. — Как бы не так! Он все это время держал меня точно под арестом. Он знал, что во мне живого места нет. Ему доставляло удовольствие назначать меня на такие посты, которые были мне не по силам. Я состоял при нем в качестве подопытной морской свинки!

— Вы давно его знаете?

— Очень давно — с двадцатого года. Вся его карьера протекала у меня на глазах. Еще задолго до 1933 года он избивал коммунистов — это хорошая школа, потому что риска почти никакого, полиция всегда на вашей стороне. И с тех пор Петтингер только и знает, что избивать людей тем или иным способом.

Иетс молчал.

— Я совсем больной человек. Я с самого Парижа в бегах. А ведь человеку захочется наконец остановиться! Я мог бы избавиться от военной службы. Моя жена урожденная Ринтелен — стальные магнаты, вы, наверно, слышали? И каждый раз какая-нибудь помеха… Это все Петтингер! Он не давал мне ни минуты покоя…

— Вы уже говорили об этом.

Дейн судорожно сжимал руки.

— Взять больного человека и бросить его в наступление, командиром части! И сам пошел на фронт только за тем, чтобы увидеть, как я свихнусь.

Это была нудная история, но Иетс слушал ее в надежде, что Дейн в конце концов выболтает нужные сведения о Петтингере.

— Командиром части? — спросил он. — Какой части?

— Бронетанкового батальона. Мы были и на Маасе — и там нас разбили вдребезги. Правда, Петтингер успел вовремя унести ноги и меня с собой прихватил. Ему не хотелось расставаться со своим козлом отпущения.

— Так, понимаю, — сказал Иетс. — Значит, там вы и заболели боевым неврозом?

— Нет. К тому времени, как мы вышли к Маасу, я уже успел превратиться в комок нервов. Это случилось со мной раньше. И я точно знаю, когда именно… — Дейн подпер свой скошенный подбородок большими пальцами. — Пустынная дорога севернее Люксембурга… мы рвались на запад… мчались сломя голову — на сей раз вперед, а не назад… — Он хмыкнул. — Представляете? Туман, кругом холмы… наткнулись на сопротивление, но не серьезное… так силами одного-двух отделений… захватили их…

Дейн замолчал. Как ему закончить этот рассказ? Он почувствовал какую-то перемену в своем собеседнике. Он пожал плечами:

— Эти ночные бои особенно действуют на нервы…

Иетс смотрел на него, смотрел пристально. Один шанс из ста… а может, больше, принимая во внимание, что тут замешан Петтингер? И он решил положиться на свое чутье.

— Вы были на дороге, которая шла с востока на запад, майор, примерно за милю от поворота на север, к Бастони? Помните телеграфные столбы? — покосившиеся, некоторые держались только на проводах? А направо высота, на ней кустарник…

Дейн вскинул голову. Его взгляд, вопрошающий, испуганный, был прикован к лицу Иетса.

Иетс сказал совершенно спокойно: