Фарриш резко оборвал его:

— Уиллоуби, что это за история с десятипроцентными отчислениями?

Уиллоуби, чувствуя себя в относительной безопасности на тех позициях, укреплением которых они с Люмисом и Лемлейном занимались всю ночь, устремил на генерала сокрушенный и недоумевающий взгляд:

— Сэр, я никогда не давал вам повода сомневаться в моей преданности. Я считал и продолжаю считать вас величайшим полководцем нашей армии. Это мнение сложилось у меня со времен высадки в Нормандии. Почему же вы вдруг во мне усомнились?

Фарриш заколебался. Уиллоуби знал, куда метил. Генерал мысленным взором уже созерцал себя в виде великолепной статуи и не желал, чтобы ее разбили.

— У меня имеются сведения, — угрюмо сказал Фарриш.

Уиллоуби улыбнулся грустной улыбкой:

— Сэр, — сказал он Фарришу, — я надеялся, что мне удастся избавить вас от этого. Вы достаточно обременены более важными делами, и мне не хотелось, чтобы вы тратили свое внимание на мелкие и некрасивые сплетни. Дело в том, что есть люди, в частности некий лейтенант Иетс — он издает в Креммене немецкую газету, — которые уже давно стараются нанести мне удар в спину.

Фарриш нахмурился. Он знал, каково это — получать удар в спину.

— Я пытался стать выше этого, — продолжал Уиллоуби. — Я неоднократно предлагал дружбу лейтенанту Иетсу, разъяснял ему свои взгляды, просил прекратить нападки. Но тут подоплека более глубокая. Иетс относится недоброжелательно к той созидательной работе, которую вы, сэр, и я пытаемся проводить в этом районе. Он хочет только разрушать. Он — радикал, красный.

Фарриш потянулся за своим стеком и стал негромко постукивать ручкой по краю стола.

— Красный, вот как? Не сочувствует созидательной работе, вот как?

Уиллоуби бросил многозначительный взгляд на Девитта.

— К сожалению, генерал, он пользуется некоторой поддержкой ваших личных друзей. Я не сомневаюсь, что полковник Девитт не имел намерения стать одной из фигур в этом заговоре, но так оно получилось после наших разногласий по поводу закрытия Люксембургской радиостанции. — Он помолчал, ожидая реплики со стороны Девитта. Но так как Девитт ничего не сказал и даже не взглянул на него, Уиллоуби продолжал, уже не так уверенно. — Вы, вероятно, помните, генерал, вы лично дали мне приказ прекратить передачи во время арденнской операции и вывезти незаменимое оборудование радиостанции… Так вот, по-видимому, сейчас лейтенант Иетс занимается собиранием и обработкой разного рода слухов, распускаемых главным образом немками. Если вы, сэр, желаете подвергнуть меня допросу на основании такого рода данных, я готов отвечать. Но, на мой взгляд, в этом едва ли есть необходимость.

Фарриш чувствовал себя как на горячих угольях. Будь он с Уиллоуби наедине, он бы тут же сказал ему: «Все в порядке, возвращайтесь в комендатуру и занимайтесь своими делами».

Но рядом сидел Девитт.

— В поместье Ринтелен проживает человек… — снова начал Фарриш.

— Знаю, сэр. Я уже отдал распоряжение о его аресте.

Фарриш почесал затылок кончиком стека.

— Но мне известно, что ему удалось скрыться!

— Мы его поймаем, сэр! — сказал Уиллоуби убежденно.

Фарриш кашлянул.

— Что ж, в таком случае… — он оглянулся на Девитта, как бы спрашивая, нужно ли продолжать.

Девитт выжидал, все еще выжидал.

Фарриш шумно вздохнул, готовясь возобновить атаку:

— А десять процентов, Уиллоуби, десять процентов?

Уиллоуби весь подобрался.

— Выдумка от начала до конца!

Фарриш встал, положил стек рядом с вечным пером и карандашами и торжествующе взглянул на Девитта. — Что касается меня, Девитт, я больше верю слову американского офицера, чем болтовне немецкой девки.

— Уиллоуби, вы лжете! — спокойно сказал Девитт.

Жирная физиономия Уиллоуби побагровела.

— Я требую извинений! — закричал он. — Я требую, генерал Фарриш…

— Вот, — сказал Девитт, вынимая из кармана сложенный лист бумаги. — Вот тут у меня слово другого американского офицера — письменное заявление капитана Люмиса, который, насколько мне известно, был вашим партнером в этом деле. Разрешите, генерал, прочесть вам это заявление. Креммен, год и число. Параграф первый: я, нижеподписавшийся, совместно с подполковником Кларенсом Уиллоуби…

Заявление было пространное. В нем излагались все подробности дела, названа была дата, начиная с которой доходы от приватного налога, взимаемого со всех кремменских предприятий, крупных и мелких, делились между Люмисом и Уиллоуби; приводились основания такого дележа, описывалась система отчислений, все решительно.

Девитт читал ровным, монотонным голосом. Он не испытывал никакого злорадства, никакого удовольствия от того, что свалил, наконец, Уиллоуби. Он чувствовал себя старым, усталым, потерявшим вкус ко всему.

Уиллоуби слушал, словно окаменев. Вдруг он пошатнулся и схватился за стул, чтобы не упасть. «Только не падай! — подумал он. — Стой, держись, будь тверд». Окружающие предметы показались ему маленькими и необыкновенно четкими, как будто он глядел на них в бинокль с обратного конца. Но вот его сознание отметило лицо генерала, такое багрово-красное, что на нем неестественно синими казались выкатившиеся глаза. Сознание Уиллоуби вновь приобрело остроту. «Фарриш будет кричать, бесноваться — ну а дальше что? Особенно разойтись он не может; чем большую огласку приобретет это дело, тем глупее будет выглядеть он сам. И у меня остаются ринтеленовские акции».

Монотонное чтение Девитта оборвалось. Уиллоуби услышал голос Фарриша:

— Да, понимаю. Да, да. — Жалкое зрелище. У великого мужа не находилось слов, даже кричать, и грозить он не мог.

Но тут Фарриш все-таки закричал. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы набрать воздуху в легкие.

— Вон! Вон отсюда! Вон из Креммена!

— Да, сэр.

Запас воздуха в легких кончился. Голос генерала стал тоненьким и визгливым:

— Я мог бы предать вас военно-полевому суду. Но не хочу марать руки о такое дело. К черту! Вам не место в экспедиционной армии, вам не место в армии вообще! Подполковник Уиллоуби, приказываю вам немедленно отправляться в район базы!

— Да, сэр.

«Путь в Гавр лежит через Париж», — торопливо соображал Уиллоуби. В Париже князь Березкин. Можно будет вручить князю ринтеленовские акции. Это деловая операция, вполне чистая и законная, и никто не может к ней придраться. Они думают, что победили — Иетс, Девитт, все это непорочное рыцарство. Ошибаются. Они но могут победить. Они никогда не победят. Он всегда даст им очко вперед, и на войне, и в мирной жизни. Да, сэр.

— Вон! — прохрипел Фарриш. Уиллоуби молодцевато откозырял.

У ворот казармы кремменских драгун он остановил попутный грузовик с провиантом.

— Курите? — Он любезно протянул водителю вскрытую пачку.

— Да, сэр. Благодарю вас, сэр, — отвечал водитель.

11

— Петтингер, — говорил Иетс Трою, — Эрих Петтингер, подполковник эсэсовских войск, приятель князя Березкина, тот самый человек, который отдал приказ о расстреле ваших солдат в Арденнах, который готовил жителям Энсдорфа смерть от удушья в старой шахте, — и вдруг Лемлейн назвал мне именно это имя. И так просто назвал… Даже смешно. Мне, впрочем, не было смешно. У меня так и оборвалось сердце.

Иетс пришел к Трою в его кабинет в кремменском полицейпрезидиуме прямо с допроса только что арестованного Лемлейна. На лице Иетса еще были видны следы волнения, которое он испытал, когда последняя недостающая часть головоломки легла на место; его красивые полные губы то и дело подергивались, глаза блестели, складки на лбу не разглаживались.

— Как вам удалось заставить Лемлейна говорить? — спросил Трой. — Ведь он, наверно, знал, чем это ему грозит.

Иетс посмотрел на свои руки и потер большим пальцем то место, где были бородавки.

— Очевидно, уменье обломать человека — тоже специальность, которой можно овладеть. Я был уверен, что, когда я скажу ему, что с Уиллоуби кончено, он сдастся. «А если комендант снят, бургомистра тоже снимут?» — спросил он меня. Тогда я сказал ему, что сам генерал Фарриш отдал приказ об его аресте. И сразу передо мной оказался обыкновенный трус, лишенный всякой поддержки.