Спустя некоторое время из комнаты вышел Петтингер, довольный, порозовевший, его пиджак и галстук были небрежно перекинуты через руку.

— Ах, это ты, Памела! — сказал он.

— Да, это я — Памела! — ответила она.

Тогда он засмеялся, как смеются в таких случаях мужчины: смущенно-торжествующе-виноватым, а главное, насквозь фальшивым смехом.

И оба, словно по взаимному уговору, понизили голос; ни тот, ни другая не хотели, чтобы слышала Марианна.

Петтингер бормотал какие-то оправдания и извинения, а сам между тем думал: «Как далеко, однако, она рискнет пойти? Что предпринять, чтобы она не потеряла голову и не выдала меня?»

— Перестань щелкать подтяжками! — прошипела Памела.

Он покорно опустил руку. Прежде всего нужно выждать, пока она остынет немножко, а тогда уже видно будет, насколько она успокоится и в какой мере можно ее умиротворить.

Памела превозмогала подступавшую истерику. Напрасная трата нервов — говорить слова, которые на него не действуют. Ясно одно: он больше всего боится, что она может его выдать.

Когда она, выговорившись, пошла прочь, он последовал за ней. Весь остаток дня он не отходил от нее ни на шаг. Снова и снова он делал попытки к примирению, то в шутливом тоне, то в чувствительном, один раз даже попробовал сослаться на старую нацистскую теорию о том, что долг человека высшей породы заботиться о приумножении расы без оглядки на старомодную мораль.

— Не уверяй меня, что ты собирался наградить Уиллоуби приблудышем, — сказала на это Памела.

Он даже не пошел проводить Марианну к машине, как обычно. После обеда он уселся в холле, мрачно соображая, что Уиллоуби наперечет известны все обитатели дома, и если Памелу убрать, он об этом сейчас же узнает.

Вдова настраивала приемник; она заметила какое-то замешательство, но не настолько заинтересовалась, чтобы пуститься в расспросы. Памела делала вид, будто читает.

— Ты куда? — встрепенулся Петтингер, увидя, что Памела встает.

— К себе в спальню, с твоего разрешения, — ядовито ответила она.

Он сунулся было за ней, но она заперла дверь у него перед носом. Сквозь радиомузыку, доносившуюся снизу, из холла, Петтингер различал знакомые звуки ее приготовлений ко сну — журчание воды в умывальнике, стук упавших на ковер туфель, звяканье разных мелочей на туалетном столе. У него отлегло от сердца, и, вернувшись в холл, он предложил вдове сыграть партию в шестьдесят шесть — игру, не требующую умственного напряжения и потому излюбленную ею. Но ухо его и во время игры чутко ловило малейший шорох в доме и вне дома.

Памела, держа туфли в руке, прошла через свою ванную в смежную с ней комнату для гостей, спустилась по задней лестнице в кухню и черным ходом вышла из замка. Машина стояла в гараже, но взять ее Памела побоялась — Петтингер мог услышать скрип тяжелых дверей и шум мотора. Всю дорогу до шоссе она не шла, а бежала. Ей казалось, что деревья, росшие по сторонам, наступают на нее. Несколько раз она замедляла шаг, прислушиваясь, нет ли за ней погони. Она боялась, что Петтингер убьет ее. Здесь это ему ничего не стоило сделать. На него и подозрение не падет — мало ли всяких иностранцев и солдат шатается теперь по стране. Убьет, даже не спросив ни о чем, даже не узнав, что ему вовсе незачем было ее бояться: его она бы никогда не выдала. Но от Марианны она твердо решила отделаться. А как только эта девка уберется из замка обратно на панель, откуда явилась, — Петтингер снова окажется связанным, скованным по рукам и ногам горько-сладкими цепями домашнего уюта, одиночества и своих честолюбивых замыслов.

Памела, запыхавшись, вышла на Кремменское шоссе и на конечной станции села в трамвай. Она осталась на площадке, потому что там было темней. Трамвай, грохоча, понесся к городу. Близился полицейский час, пассажиров было мало.

— Где находится военная комендатура? — спросила Памела у кондукторши.

— Die Militar-Regierung?[22] — Кондукторша в сильно изношенной форме подозрительно оглядела полную вспотевшую женщину, с растрепанной прической и небрежно одетую. — Я вам скажу, где выходить. — И она не преминула это сделать, очевидно довольная, что избавится от странной пассажирки.

От трамвайной остановки до здания военной комендатуры Памеле пришлось еще несколько кварталов пройти пешком. Было уже совсем темно. Спотыкаясь о разный хлам, еще загромождавший боковые улицы, она шла мимо треснувших бетонных плит, мимо ржавых и погнутых балок, которые составляли часть заводов ее отца, часть ее богатого наследства.

Наконец она увидела большую белую вывеску; часовой у ворот шагнул ей навстречу.

— Herr Oberstleutnant Уиллоуби? — спросила она. — Где подполковник Уиллоуби?

— Не знаю, — сказал часовой. — Он уже давно ушел.

— Мне нужно его видеть.

— Завтра приходите.

— А где он сейчас?

— О, коммен зи хир, фрейлейн! — сказал солдат.

Она подошла поближе. Это был широкоплечий, круглолицый малый; во рту у него виднелся золотой зуб, слабо поблескивавший в мутном свете соседнего уличного фонаря.

— Скажите, где сейчас Herr Oberstleutnant? — она подкупающе улыбнулась солдату.

Кто-то громко, настойчиво застучал в дверь. Уиллоуби вскочил на ноги.

— Что за черт! С ума он сошел, этот официант! Только начни обращаться с фрицами по-человечески, они сейчас же наглеют… — Он отворил дверь. — Трой? Какого дьявола…

Но тут за спиной Троя он увидел Иетса.

— Что вам нужно? Я занят.

— Здесь находится некая Марианна Зекендорф, сэр? — спросил Трой.

Иетс сказал:

— Она здесь. Нам сказал портье. Разрешите войти, сэр.

— Зачем это?

— Чтобы арестовать Марианну Зекендорф, сэр.

— Что?! — На лице Уиллоуби отразилась смесь бешенства с недоумением.

— Будьте добры пропустить нас, сэр.

Трой, без труда заглянув через плечо Уиллоуби, увидел Марианну, вертевшуюся в комнате. Уиллоуби по-прежнему загораживал вход, Трой и Иетс тоже стояли не двигаясь. Кому-то нужно было уступить.

— Входите! — процедил сквозь зубы Уиллоуби. — Но советую вам думать о том, что вы делаете…

Иетс уверенно вошел в номер и принялся рассматривать Марианну.

Уиллоуби задыхался от негодования.

— Что все это значит? — выкрикнул он. — Кто из вас затеял эту комедию?

Марианна улыбнулась сначала Трою, потом Иетсу.

— Добрый вечер, — сказала она. — Как поживаете?

— Мы поживаем прекрасно, — ответил ей Иетс. Затем он обернулся к Уиллоуби. — Простите, что пришлось ворваться к вам в номер, сэр. Мы сейчас заберем эту даму с собой и больше вас беспокоить не будем.

— Я, кажется, вас о чем-то спрашивал, лейтенант!

— Нам приказано арестовать фрейлейн Зекендорф, — сказал Иетс. — Она нужна для дачи показаний.

— В Креммене только два человека имеют право приказывать — генерал Фарриш и я. А я вам приказываю выйти вон!

Иетс спокойно ответил:

— Мы арестуем мисс Зекендорф согласно устному приказу полковника Девитта.

Уиллоуби немного сбавил тон. Что они задумали? Запятнать его имя? Чепуха. Им не на что опереться. Вся затея дутая.

— Ваш полковник Девитт — гость в этом районе. Он не уполномочен издавать приказы!

Иетс улыбнулся про себя. Он подумал, что будь тут Абрамеску, тот бы сразу нашел цитату из устава, которая заставила бы Уиллоуби замолчать. Однако он только сказал, не повышая голоса:

— Не смею с вами спорить, сэр. Но для меня приказы полковника Девитта действительны в любом месте. Если же вам угодно обсудить с ним вопросы соотношения инстанций, я не сомневаюсь, что полковник охотно пойдет навстречу вашему желанию.

Уиллоуби вдруг круто переменил фронт. Его лицо приняло добродушно-дружеское выражение. Он уселся, отодвинул стоявшую на столе посуду, достал сигару, долго постукивал ею о ноготь большого пальца и наконец закурил.

— Ну вот что, Иетс, — сказал он, — объясните мне, в чем тут дело? Что вы хотите от этой девушки? Чем она провинилась?