Самовар заглох. Соседка унесла его подогревать.
Как видно, она перестала бояться Полины Александровны. Больше того, она все время беспокоилась и заботилась о ней, а теперь изо всех сил старалась ради гостя.
Думчев оглядел всех и сказал:
— Спасибо за тишину! Они ко мне придут… Не сразу, но они придут… нормальные масштабы!
— Какие масштабы? — спросила Булай.
— Не надо, не спрашивайте меня ни о чем! Я привыкну… Мне так трудно… Не задавайте вопросов. — Думчев опустил голову.
Наконец он встал и начал ходить по лаборатории. Подошел к висячему шкафчику, открыл его, взял шприц, долго рассматривал его и сказал:
— Шершень…
Я понял: игла шприца полая, совсем как жало шершня.
Я слушал Думчева и думал: «Вот Думчев уже дома, среди людей, но он все еще видит пред собой обитателей Страны Дремучих Трав с их инстинктивной работой». Возражать ли ему? Нет! Сам он скоро возьмет в свои руки инструменты, созданные человеком. Какие чудеса творит, какие великолепные вещи создает человек, владея инструментами! Думчев сам это поймет. И, когда вспомнит скарабея, шершня, жука-рогача, он улыбнется и скажет: «Как я был смешон в своих рассуждениях!»
Я внимательно следил за ним и видел, что шаги его становятся все тверже, увереннее и соразмернее с обычным шагом человека.
Он тронул рукой футляр скрипки. Вынул скрипку, прижал к плечу. Но не играл. О чем он думал?
Самовар заглох. Соседка унесла его подогревать.
Послышался тихий-тихий поющий голос. Я не сразу догадался, кто это поет.
В дальнем углу, сидя на табуреточке, прижавшись спиной к стене, Полина Александровна чуть слышно напевала:
Она пела, точно разговаривала сама с собой. Не пение, а воспоминание…
Кажется, это было совсем недавно: большая русая коса, соломенная шляпа, широкие поля, синяя лента. Тихий весенний вечер. Цветет сирень. Она идет и оглядывается. А из окна глядит ей вслед молодой Думчев, и льется, льется этот мотив…
И, по мере того как она пела, лицо Думчева прояснялось. Точно в нарушенный строй его переживаний входили какие-то живые поправки, входили и ставили все на место.
Нервным жестом он протянул руку и повел смычком по струнам.
Эту песню, этот давно знакомый мотив он теперь заново постигал. Вот-вот — и любимая песня поможет ему вернуться к жизни.
Песня раздавалась все яснее и громче.
Скрипка Думчева вторила ей все увереннее.
Глаза Булай смотрели куда-то вдаль, а по щекам текли слезы.
Я отошел к дверям — мне было трудно, очень трудно.
Прижавшись к косяку, соседка неслышно плакала.
Опять в гостинице
Была поздняя ночь, когда я тихо, только кивком головы, простился с Булай, Думчевым и Авдотьей Васильевной.
Я вышел из дома и долго стоял на знакомом крыльце.
Нужно вспомнить что-то важное, самое главное… Но что именно?
Я хорошо знал дорогу к гостинице. Но теперь все кругом мне казалось незнакомым, и я долго приглядывался и соображал, пока уяснил себе, куда нужно идти.
Сделал шаг, другой — и остановился.
Глухой шум листвы, свесившейся через забор на улицу, испугал меня. Что это? Вдруг я снова почувствовал себя в Стране Дремучих Трав. Мне надо кого-то искать, спасаться. Скорей! Скорей! Тревога и беспокойство охватили меня…
Потом, опомнился и тихо побрел дальше. Надо мной было небо, такое глубокое, звездное. Спокойная ночь маленького городка. Какая тишина! Но почему-то казалось, что тишину разрывают странные шумы, звуки, шорохи и звоны. И теперь, в Ченске, настороженность, напряженность и ощущение близкой опасности не оставляли меня. Я остановился и, словно для того, чтобы стать невидимым и уберечь себя от беды, прижался к стене на мгновение. Опомнившись, я пошел дальше, но вдруг снова остановился.
Что будет с Думчевым завтра, когда он выйдет на улицу и весь мир — непривычный, новый для него мир — глянет ему в глаза?
Ведь я совсем немного пробыл в Стране Дремучих Трав, но не могу привыкнуть к тихому городку. И трудно понять, что здесь за окнами люди спят крепким, спокойным сном. Все мне кажется другим.
Что же будет с Думчевым?
Ведь в больнице заботливо и осторожно приучают прозревшего больного к свету, после того как окулист сделал операцию. Строго выполняется наказ врача: столько-то дней темная комната, столько-то дней полутемная, и только потом разрешается больному посмотреть на окружающий мир, но все еще не при ярком солнце.
Я шел в гостиницу, и так было тихо кругом, так спокойно светили звезды! Где-то совсем рядом беззаботно пропел петух, мирно тявкнула собака. Тревожная мысль о судьбе Думчева стала рассеиваться.
Помню: открыл дверь гостиницы. Остановился: стало грустно. Ведь я уеду, расстанусь с Думчевым…
Дежурная по гостинице машинально протянула было ключ, но, глянув на меня, остолбенела. Ключ остался у нее в руке. Наконец она выговорила:
— Вы?! Нет, нет, не может быть! Ведь вы пропали!
— Я был за городом. Недалеко отсюда, — смутившись, ответил я. — Простите, что не предупредил…
— Но сюда приходили, вас искали! Был переполох… Так нельзя… Надо предупреждать!
Все тот же номер гостиницы. Лежит на стуле мой старый чемодан. Он уже в чехле, застегнут на все пуговицы. Ведь я собирался уехать в Москву. За окном совсем такая ночь, как та… когда влетел сюда букет. И все тот же светлый квадрат соседнего окна лежит на земле. Все как будто так, как раньше. Но все и не так, и не то. Я стал другим: за это время я побывал в Стране Дремучих Трав!
На столе лежало письмо от профессора Тарасевича, ожидавшее меня уже несколько дней.
«Уважаемый Григорий Александрович! Я вызван на областную конференцию. Очень сожалею, что вы не застанете меня. Какая-то женщина, по фамилии Черникова, из Райпищеторга распространяет в городе слух, что вы „растаяли и пропали“ у нее на глазах. Какая чепуха! Надеюсь, что вы всё сами объясните. Но так как ваша одежда, по словам Черниковой, почему-то осталась за беседкой, то я помог, на всякий случай, организовать поиски и уезжаю с большой тревогой за вас. С приветом. Ваш Тарасевич».
Строится дом, поются песни
Прошла ночь. Проснувшись довольно поздно, я оглядел светлый номер гостиницы и почувствовал тревогу: как Думчев?
Я сейчас же отправился к нему, но на одной из улиц увидел Думчева. Никого не замечая, точно забыв обо всем на свете, стоял он на углу улицы и смотрел на стройку какого то многоэтажного дома.
Поодаль стояли Полина Александровна и соседка. Они не спускали с Думчева глаз. Соседка знаком пригласила меня подойти к ним. Я узнал, что утром, совсем рано, она услышала, как хлопнула дверь на улицу, и увидела, что Думчев уходит. Беспокоясь — Сергей Сергеевич еще и чаю не напился, — она позвала Полину Александровну. Обе пошли вслед за ним. Всё собирались его окликнуть — и всё не решались. И вдруг он остановился у этого дома, и вот стоит! Стоит, все смотрит и смотрит. А на что тут глядеть? Разве не видел он, как большой дом строится?
Думчев долго и неподвижно стоял на одном месте.
Потом в каком-то нетерпении, точно негодуя на себя, он стал быстро менять места наблюдения.
…Плыла в ясном утреннем небе стрела крана с бункером, наполненным цементным раствором. Трепетали на легком ветру и то припадали к забору, то рвались вверх к небу огромные красные полотнища со словами: «Досрочно выполним и перевыполним полугодовой план строительства жилых домов!» А из открытого окна другого дома в небо лилась песня: