Тереза попыталась вернуться к теме под другим углом.

— Но ведь странно, не правда ли? Тополиный Пух получил свое имя, потому что мягок и легок в общении, вы сами так говорили. Но голос у него был очень сердитым.

Толстенький администратор не отличался честолюбием, но свои обязанности исполнял умело. Он коротал время в ожидании следующего цикла жизни и не считал нужным тратить лишние усилия в нынешней своей ипостаси. Для этого ему представится еще множество случаев на Великом Колесе Жизни.

— Но ведь это не первое и не единственное его имя, дитя, — сказала Мягкая Скала, сухо улыбнувшись. Сама она получила имя из-за противоречивости своей натуры: она бывала нежной, как сливочное масло, или же твердой, как гранит.

— Я много думала о том, какое имя следует взять мне, — рискнула Тереза с неуверенной улыбкой. — Когда я через два-три года принесу свой обет.

Мягкая Скала остановилась посреди коридора, ведущего к библиотеке.

— Не говори необдуманно! — сказала она с упреком. — Выбор имени монаха — это торжественный обряд, а не веселый праздник. Сначала мы краткой поминальной службой прощаемся с тем, кто решил отвергнуть внешний мир, и лишь потом празднуем второе рождение того, кто остается в стенах монастыря. — Рубленые черты ее лица посуровели, лоб наморщился, и она смерила Терезу строгим взглядом. — Мы горячо надеемся, что наши ученики не останутся у нас, но отправятся в мир и станут частью соединительной ткани общества. Ваша цель — сделать жизнь благом для как можно большего числа людей. А достигнуть этого, оставаясь в наших стенах, невозможно.

Горячие слезы обожгли глаза Терезы.

— Но я думала, будет лучше, если я…

— Мы не ищем пополнения, дитя. Здесь остаются только те, с кем мы потерпели неудачу. Только те из нас, кто не смог исполнить свое предназначение во внешнем мире.

Тереза не поверила своим ушам.

— Но вы же не потерпели неудачи!

— Я немало лет прожила снаружи, экспериментируя, проверяя, перепрыгивая. Назови это опрометчивостью юности, болью неразделенной любви, но я бежала назад, сюда, и с тех пор виню себя в трусости. Теперь мой единственный успех — мои ученики. Я надеюсь, что они уйдут в широкий мир и совершат то, что не удалось мне.

Она поглядела на Терезу. Ее ясные синие глаза увлажнились.

— Я не хочу, чтобы ты избрала мой выход. Ты — новая душа, особый ребенок. Тебя впереди ждет столько важного! Найди свои ответы где-то еще, Тереза.

Тереза любила библиотеку. Монахи полностью переделали одно помещение под музей старинных книг, храня их более как произведения искусства, нежели источник познания. Великолепные картины, гобелены и статуи украшали ниши. Монахи верили, что их ученики, изучая произведения искусства, приобретают не меньше знаний, чем из энциклопедий.

Впрочем, для занятий главным образом служил лабиринт экранов и терминалов КОМ, которые включались голосом и были взаимозависимы. КОМ представляла собой замкнутую систему, пронизывающую общество. Она исполняла функции, которыми пользовались все, не замечая этого: включала уличные фонари, вентилировала воздух в помещениях, регулировала воздушные коридоры, обеспечивая бесперебойную работу и безопасность планолетов, поддерживала регулярную смену погоды с помощью систем, контролирующих климат, КОМ вела финансовые счета, составляла картотеки, управляла справочными бюро. Здесь, в библиотеке, несколько дежурных монахов трудились в поте лица, выполняя черновую компьютерную работу для клиентов извне, зарабатывая деньги, пополнявшие кассу Опадающих Листьев.

Учащимся рекомендовалось исследовать редкие связи, взаимоотношения между людьми и событиями, историю и будущее. Расщепленцы верили, что с каждым новым поколением человечество должно становиться сильнее, должно развиваться к лучшему. Но как мышцы укрепляются благодаря упражнениям, так и люди должны активно стремиться стать лучше, постигать Вселенную вокруг них.

Однако любые данные сами по себе были бесполезны. Их следовало обработать, переварить и усвоить. Монахи ввели режим, согласно которому за каждым часом, отданным розыскам в КОМ, должен следовать час медитации и еще час дискуссий и приобщения других к новым знаниям. «Информация и знание — это две разные вещи», — часто повторяла ей Мягкая Скала.

Монахиня подвела Терезу к молочно-матовому сенсорному экрану, прозрачному интерфейсу всепроникающей информационной системы. Мягкая Скала коснулась поля кончиками пальцев, и молочный экран стал перламутровым, затем на нем развернулась сложная карта тематических данных.

— Ну вот, дитя.

Даже Мягкая Скала смотрела на карту с благоговением.

— Может КОМ дать мне ответ на вопрос, зачем я здесь? — спросила Тереза. — Что все это означает? Что мне следует сделать с моей жизнью?

Компьютерно-Органическая Матрица была колоссальным пассивным разумом. Ее мыслительные способности равнялись миллиардам человеческих, а глаза могли следить за самым малым воробышком. Расщепленцы видели в КОМ подобие бога, сошедшего на Землю — сеть нейронов, населенную неисчислимыми душами, которые вошли в нее и не вернулись, потому что остаться внутри было слишком большим соблазном.

Мягкая Скала прикоснулась к сенсору выхода.

— Разумеется, дитя. Здесь ты можешь обрести Небеса.

Чердак, пыльные тени, запах гниющих балок, будто сырого валежника в лесной чаще. Старинные документы, коробки, набитые тайнами…

Монастырь был таким обширным, что Эдуард сумел себя убедить, будто монахи попросту забыли о существовании этого помещения. Он не мог представить себе, чтобы Мягкая Скала или толстенький Тополиный Пух протиснулись в люк над гладильней. В кое-как оштукатуренную кирпичную стену были вделаны друг над другом крашеные металлические скобы, достигавшие карниза. В Опадающих Листьях таилось много забытых уголков — кладовок, запертых чуланов, — а монахи были слишком малочисленны или слишком нелюбопытны, чтобы исследовать все.

Дарагон по-прежнему следовал за Эдуардом, как щенок, готовый сделать для него все, но только не нарушать правила. Полукруглое окно, выходившее на крышу, все еще оставалось открытым после прогулки Эдуарда под дождем несколько вечеров назад. Теперь в него лился солнечный свет, будто растопленное масло, а в воздухе поблескивали танцующие пылинки.

Занятий до вечера у них не было, а свои обязанности они выполнили рано утром.

— Мягкая Скала и не подумает нас искать. Все в ажуре. Ну, теперь ты пойдешь со мной в город? — Эдуард уже приготовился испустить вздох разочарования. — Ведь столько еще надо увидеть, узнать!

Глаза Дарагона бегали по сторонам, пока он отыскивал предлог для отказа.

— Но почему я? Почему не Гарт?

Эдуард пожал плечами.

— Он хочет поработать над каким-то секретным проектом, связанным с искусством. — Он уважал желания Гарта, тогда как Дарагону отвертеться было не так просто. — Я могу показать тебе замечательные места!

— А если нас поймают?

— Ну, отошлют назад. — Эдуард выглянул в окно и глубоко вдохнул сверкающий воздух. — Знаешь, я хочу поискать кое-что для Терезы. Что-нибудь особенное. Так ты мне поможешь? Ради нее?

И Дарагон перестал сопротивляться. Ему так отчаянно хотелось пойти с Эдуардом, и он всегда смотрел на Терезу призывным взглядом.

Не оглядываясь, Эдуард проскользнул в окно с грациозностью кошки и спрыгнул на крышу. Дарагон последовал за товарищем. Поглядел на улицу с высоты четырех этажей и перепугался: два патруля БРЛ открыто расположились напротив монастыря. Бирюльки ничего не делали — ничего угрожающего, даже почти не шевелились, они просто не скрывали своего присутствия.

— Чего они тут болтаются? — спросил Эдуард. — Последнее время они начали уделять нам слишком много внимания.

— Может, Бюро нас просто оберегает? Вспомни грозу и все эти взрывы месяц назад.

— Оберегает? Ну да, конечно! — Эдуард фыркнул. — Только постарайся, чтобы они сейчас нас не изловили.

Пригнувшись, они побежали туда, где старая кирпичная стена примыкала к новому зданию, там по лесенке поднялись в трубоход и выбрались в соседний высотник.