Евстафий Павлович не сводил влюбленных глаз со Светлейшего.

Чувствуя, что командарм любуется диковинной красотой жеребца, и не имея сил удержаться от соблазна показать неправдоподобную резвость и стать лошади, Забира, натянув поводья, пустил Светлейшего полной рысью. Едва касаясь земли, жеребец пронесся сказочным видением по просторному лугу и, описав полный круг за церквушкой, как вкопанный остановился возле Подобеда.

— Командир второго взвода третьего эскадрона Остап Забира по приказанию командарма прибыл совместно с жеребцом Светлейшим! — отрапортовал всадник в черной кавказской бурке, приложив короткие пальцы к шлему.

— Останься здесь! — козыряя в ответ, уронил командарм и кивнул в сторону своего автомобиля.

Взгляды коневода и Забиры скрестились, как обнаженные клинки. И похолодевшее сердце Остапа затрепетало. Проклятый старик с черной бородой цыгана стоял возле машины, победоносно сложив руки на груди. Это он собрал штабистов и привез их вместе с командармом отбирать жеребца.

Командир взвода окинул взглядом зеленый луг, как бы меряя расстояние до крайней хаты, за которой начиналась степь. И, словно угадывая его беспорядочные мысли, штабист, перепоясанный новыми ремнями, сказал:

— Слезь с седла и возьми коня в повод.

Глаза Забиры потемнели, но он послушно выполнил приказание. А в это время за крайними халупами в степи уже выстраивались боевые эскадроны, готовясь к встрече с командармом, и босоногая веселая детвора выбегала изо всех дворов, мечтая насладиться упоительным зрелищем военного парада.

Но парада не было. Был только митинг, и на нем с речью выступил лишь один оратор — сам командарм. Он говорил негромким голосом, и поэтому слушали его с напряженным вниманием.

Коневод вытянул шею, стараясь не пропустить ни одного слова. Осведомленность командарма в истории русского коннозаводства была неожиданна и приятна сердцу Евстафия Павловича. Только один Забира, казалось, совсем не слушал оратора. Командир взвода, держа в поводу Светлейшего, был бледен, уныл и рассеян.

— Коннозаводчик Орлов был богатейший граф, — говорил командарм. — Создавая Барса Первого, он заботился о помещиках. Для русского крестьянина орловский рысак был малопригоден. До сих пор наша страна, самая богатая в мире лошадьми, не имеет коня, пригодного и для верховой езды и в крестьянском хозяйстве. Эту задачу взялся разрешить ученый нашей страны, коневод товарищ Пряхин. И он разрешил ее, создав в Эрании жеребца Светлейшего. Коня, подобного Светлейшему, нет ни в одном иностранном государстве. Это пока что единственный в мире представитель и будущий родоначальник новой конской породы, от которого произойдет многочисленнейшее племя лошадей, сильных, выносливых, резвых. От имени рабочих и крестьян нашей страны я приветствую товарища Пряхина и приношу ему благодарность за великое старание на пользу трудового народа!

Штабисты скосили глаза в сторону Евстафия Павловича. Бородатый коневод разглядывал ободранные носки сапог.

— И вот, товарищи, командир второго взвода третьего эскадрона, проезжая Эранию, ведет себя как простой конокрад. Он самовольно выводит из стойла этого единственного в мире жеребца, садится на него и едет воевать. И нет у боевого командира той простой догадки, что белогвардейская пуля — дура, и может она кончить жизнь Светлейшего в одну секунду. Товарищ Пряхин, узнав о пропаже своего знаменитого жеребца, отправляется на розыски конокрада, этим самым выполняя свой долг перед пролетарской революцией, и нагоняет Забиру. А что делает Забира? Он не отдает ему Светлейшего, чем кладет несмываемое пятно позора на непобедимую Красную Армию… Ученый коневод обратился тогда за помощью в штаб армии, и я отдал приказ вернуть жеребца в Эранию. Этот приказ должен быть выполнен, и он будет выпол…

Не успел командарм сказать последнее слово, как вдруг застрочили пулеметы.

Николай Николаевич, падая на землю, увидел только кожаную фуражку коневода и пышный лошадиный хвост.

Случилось то, чего никто не ожидал и чему не хотели верить даже после, когда наступила ясность событий. Катюша, незаметно подкравшись, ударила по красным эскадронам, хотя силы ее были впятеро меньше.

Историки гражданской войны, разбирая через сорок лет эту любопытнейшую операцию, единодушно объясняли ее желанием атаманши захватить в плен прославленного командарма. Иного объяснения они не находили. С военной точки зрения Катюша, обычно осторожная, проявила крайнее легкомыслие, рискнув завязать бой в обстановке, для себя совершенно не выигрышной.

Но действительно ли чрезмерное честолюбие и необузданная жажда славы, толкнули Катюшу на этот неоправданный поступок? Знала ли атаманша о пребывании в Крутышках командарма? Не было ли здесь иной причины, ускользнувшей от внимания исследователей и историков?

Один горбун знал истину. И только один коневод не умом, а сердцем лошадника догадался: Катюша, жертвуя сотнями своих бойцов, мечтала вырвать Светлейшего из рук Забиры. Ради серебристо-белого жеребца она совершила налет на Крутышки и дала последний бой, самый неудачный за все время ее боевой жизни. Он длился недолго. Через минуту-другую, оправившись от замешательства, красная конница понеслась в атаку на противника.

И катюшинцы дрогнули. С грохотом, подпрыгивая на ухабах, уносились тачанки, посылая последние пулеметные очереди. И только небольшая кучка бойцов во главе с рыжеволосым командиром на великолепной вороной лошади яростно бросалась в третью атаку, стремясь пробиться к машинам командарма.

И увидев рыжеволосого всадника, Потемкин, прячась под автомобиль, закричал не своим голосом:

— Катюша! Это Катюша!

Не принесло счастья атаманше седьмое число! Последнюю атаку отбили красные кавалеристы. И тогда повернули коней катюшинцы, спасая свою жизнь. В погоню за Катюшей ринулись горячие всадники, искавшие чести захватить живьем неуловимую атаманшу или острой саблей отсечь ее золотую голову.

Легко несет вороной конь Катюшу. Восемь всадников мчатся следом. И смотрит командарм жадным и тревожным взглядом охотника: уйдет, уйдет гадюка!

Евстафий Павлович видит наметанным глазом: ни за что не догонят чистокровного вороного жеребца заморенные кавалерийские лошади. То же видит и понимает Забира. И вот уже ноги его в стременах, и острые колесики шпор режут бока лошади, и не замечает ничего командир взвода, кроме вороного коня, уходящего от красных всадников.

Стрелою, пущенной из лука, летит Светлейший, и несется перед ним золотоволосая всадница, чувствуя спиной холод и смерть.

Где-то позади остались преследователи, и только два коня, серебристо-белый и вороной, борются в последнем состязании. С каждой минутой укорачивается расстояние между всадниками, и уже чувствует Забира приближение того сладостного мгновения, когда нужно занести руку и наотмашь рубануть по врагу.

Командарм наводит бинокль. Командарм видит, как разлетаются всадники, обменявшись первыми ударами клинков, и как белый конь, описывая полукруг, вновь мчится наперерез вороному.

Багровый туман застилает Катюшины глаза. В этом тумане, сияя ослепительной красотой, возникает сказочным видением Светлейший, несущий ненавистного всадника в черной кавказской бурке.

Сквозь цейсовские стекла видит командарм, как сплеча рубит Забира золотую голову. Уже нет Катюши на вороном коне, и мчится вороной по степи, преследуемый белым. Светлеет лицо командарма. И вновь темнеет. Поспешно крутит он колесико бинокля, не веря немецким стеклам и собственным глазам. Снова Катюша сидит на коне, и уже плохо командиру Забире, не разгадавшему хитрость цирковой наездницы, ловко нырнувшей во время удара под брюхо лошади.

От верной гибели уносит Забиру Светлейший, спасая в третий раз ему жизнь. И опять описывает белый конь полукруг, и снова рубит Забира сплеча атаманшу.

Командарм наводит бинокль. В голубых просторах горизонта ведут поединок два всадника, и, чтобы не обидеть бойца революции, сражающегося с бабой, никто не спешит ему на помощь.