Подобед оглядел вошедших и показал рукой на диван у стены:

— Прошу!

— Разрешите передать вам письмо от вашей супруги.

— Благодарю вас.

Командарм разорвал конверте извлек два письма — от Фиры Давыдовны и Розочки. Он читал их не спеша.

— Жена пишет, что вы спасли ее и нашу дочь от смерти. Разрешите мне поблагодарить вас.

Подобед поднялся из-за стола и с душевной признательностью пожал руку Потемкину и коневоду. Потом он вновь опустился в кресло.

— Жена просит оказать вам помощь и содействие. Чем могу быть полезен? Расскажите мне подробно, о какой лошади идет речь.

— Я попросил бы вас ознакомиться с этим документом, — Евстафий Павлович положил на стол меморандум. — Вам станет все ясно.

Коневод и Потемкин внимательно следили за выражением лица командарма, читавшего меморандум Эрании. Оно было невозмутимо спокойным.

— Чего же вы сейчас хотите? — Подобед вопросительно поднял брови.

— Я видел Забиру в Святополе. Мои попытки вернуть Светлейшего через комиссара полка не увенчались успехом. Где сейчас находится Забира, я не знаю.

Командарм помолчал в раздумье.

— Хорошо! Лошадь вам будет возвращена. Завтра Светлейшего доставят сюда!

И, вызвав адъютанта, он продиктовал телеграмму с приказом командиру 44 кавполка взять у Забиры жеребца Светлейшего и немедленно доставить его в распоряжение штаба армии.

— Светлейшего вам возвратят, можете быть спокойны. Приходите завтра к вечеру — и вы получите вашего жеребца, — сказал командарм, пожимая на прощание руки коневода и Потемкина.

— Поздравляю вас с успехом! — сказал Потемкин, когда они зашагали по шпалам в сторону вокзала. — Теперь Забире делать нечего, придется вернуть Светлейшего.

— Вашими устами да мед бы пить! — проворчал коневод, все еще не веря своему счастью.

На другой день они направились в штаб армии узнать новости. Франтоватый адъютант с улыбкой сказал:

— Лошадь доставят завтра. Есть приказ командарма.

Прошел еще день, и тот же адъютант произнес уже без улыбки:

— Командарм просил вам передать, чтобы вы не беспокоились, Светлейшего вы обязательно получите.

Сердце Евстафия Павловича вновь заныло от тревоги.

— Полагаю, что Забира просто ослушался и не отдает коня, — высказал предположение Потемкин.

Догадка Николая Николаевича таила истину. Случилось невероятное: командир взвода Остап Забира наотрез отказался отдать Светлейшего. Комиссар полка отправил телеграмму в штаб с просьбой отложить временно изъятие лошади. Из штаба ответили кратко:

Даже коммунисты не могли понять, почему из-за одного жеребца начальство затевает канитель, Остап Забира совершил подвиг — заколол Чуму в его логове, за такое дело бойца к ордену надо представить. Как же можно лишать его верного боевого товарища! Да еще какого! Все бойцы могут подтвердить, что Светлейший два раза уносил Забиру от верной смерти. Можно ли бойцу расстаться с таким конем?

И снова в штаб полетела телеграмма с ходатайством, и снова пришел сухой ответ:

Катюшу охватил соблазн: не ударить ли по красной коннице, пока Светлейший еще в полку. Осторожный горбун советовал ждать:

— Торопиться некуда.

— Есть куда! — тихо сказала Катюша, и горькая складка печали вдруг прорезала лоб золотоволосой женщины. — Ничего ты не понимаешь, Алеша.

Верно, не понимал горбун, что творилось в душе бывшей цирковой наездницы, какие тяжелые предчувствия терзали ее сердце. Как весенний снег, таял Катюшин отряд. Скоро железным кольцом сожмут большевики анархическую республику, и придет тогда страшная расплата.

— Устала я, Алеша… — прошептала атаманша, и скуластое лицо ее стало еще некрасивее. — Скоро нам придется кончать эту карусель. Не идет народ за нами и никогда не пойдет. Не нужна ему твоя анархическая республика.

Она помолчала минуту.

— А Кропоткин, говорят, князь был. Что он в народном горе мог понимать? — и закончила тихо, нерешительно: — Хорошо бы напоследок взять Забиру за жабры и отнять Светлейшего.

Горбун поднял синие задумчивые глаза на атаманшу. Он понял все.

— Я уже прикидывал. Пока не поздно, надо уходить в Румынию.

— Ты уйдешь, а я не уйду. Чую. Эх, Светлейшего бы раздобыть. Вот конь! Не понять тебе меня, Алеша! На конюшне я родилась. В цирке выросла, возле лошадей.

Катюша быстро вскочила, тряхнув золотой головой.

— Ну, ладно. Какое завтра число?

— Седьмое.

— Седьмое число у меня приметное. Завтра ударим по сорок четвертому полку.

Лебединая песня Катюши

Сорок четвертый полк расположился на отдых в селе Крутышки. Коммунисты на собрании ячейки постановили «остаться с массами» и принять все меры к быстрейшему разрешению затянувшегося конфликта. Комиссара полка решено было отправить в штаб армии для доклада командарму. В принятой единогласно резолюции комячейка, заверяя командование в преданности бойцов делу мирового пролетариата и недвусмысленно намекая на возможность вредительства со стороны военспецов, сознательно раздувших конфликт с конем, считала необходимым оставить Светлейшего у Забиры, кровью доказавшего свою верность делу революции.

Комиссара полка, прискакавшего ночью в штаб, принял сам командарм Подобед.

— Чего хочет полк? — спросил он, не прочитав поданной ему резолюции.

— Не обижать Забиру. Оставить ему Светлейшего. Храбрейший боец… Это он заколол Чуму, пробравшись к нему в лагерь.

— Член партии?

— Подал заявление, когда узнал, что Чума его мать повесил. Боец настоящий.

— Хорошо. Останешься при штабе.

Рано утром, чуть светало, коневода вызвали к командарму. Евстафий Павлович, не чувствуя под собой ног, бежал к вокзалу, где на запасном пути стояли три штабных вагона.

С бьющимся от волнения сердцем Пряхин прошел в салон-вагон. Командарм, стоя у окна, застегивал пуговицы шинели. Он готовился к выезду.

— Сегодня вы получите Светлейшего! — пожимая руку коневоду, сказал Подобед. — Из-за него у нас случилось некоторое недоразумение, но это исключительно моя вина. Я хочу вас пригласить с собой. Возможно, вы мне будете нужны. Можете сейчас поехать?

— Безусловно! — Евстафий Павлович помолчал в нерешительности. — А нельзя ли взять Николая Николаевича?

— Пожалуйста.

Две штабные машины повезли командарма и его свиту по городу. У подъезда гостиницы одна машина остановилась. Из нее выскочил коневод и скрылся в дверях. Через несколько минут он вышел в сопровождении Потемкина.

До Крутышек, где стоял сорок четвертый кавалерийский полк, было два часа езды. Хорошая дорога позволяла ехать на большой скорости.

Бойцы пили чай, когда обе машины пришли в село.

— Собрать полк! — распорядился Подобед. — Вызвать Забиру вместе с лошадью.

Весть о приезде командарма в Крутышки с молниеносной быстротой распространилась по селу. Застигнутые врасплох бойцы торопливо выводили лошадей и строились в эскадроны.

— Седлай Светлейшего и айда к командарму! — передали Забире приказ. — Да ты не горюй! Посмотрит командующий коня, прикинет, какой ты кавалерист, и утвердит за тобой его на веки вечные.

— Жизни мне нет без Светлейшего, — сказал Забира унылым голосом. — Я его полюбил. Лучше смерть приму, а не отдам!

Командир взвода, скакавший по широкой улице между золотых осенних кленов, был мрачен. Штабисты, находившиеся на церковной площади, возле запыленных машин, повернули головы, увидев всадника в кавказской, черной бурке, гнавшего рысью знаменитого жеребца. Ослепительно белая масть отливала на солнце серебром.