— Марки?! — капитан поднял брови и в недоумении пожал плечами. — При чем тут марки? Я не понимаю.

— Видите ли, я агент-филателист. В данное время это мой хлеб, мой заработок…

И Дукаревич торопливо, боясь, что его прервут, стал рассказывать, с какой целью он приехал в Россию и почему решил перейти линию фронта.

— Все-таки, я думаю, что вы шпион красных, а марки — для отвода глаз, — задумчиво произнес капитан.

— У меня есть вещественное доказательство. Посмотрите, какую уйму марок я набрал. Тут несколько тысяч. Если бы я не был филателистом, зачем они мне? Посудите сами…

— Для маскировки.

— Нет-нет… Клянусь вам…

Дукаревич размахивал нижней рубашкой и шелестел карманами из тонкой резины.

— Обратите внимание, все это марки… Пожалуйста, взгляните и проверьте. Только штемпелеванные марки — и больше ничего.

Капитан раздумывал томительно долго, а может быть, это только так показалось Дукаревичу. Потом он пододвинул к себе чистый лист бумаги, лежавший на столе, и взял карандаш.

— По закону военного времени вас следует расстрелять сразу. Но я делаю исключение. Ваше счастье, что сейчас здесь находится ваш соотечественник, американец… Я вас отправлю к нему.

— Как я вам благодарен! — воскликнул филателист, чувствуя, что близится благополучная развязка. — Господин капитан, это замечательно!

Унтер-офицер с наганом в руке и конвоир с винтовкой повели Дукаревича на другой конец деревни. Его вели по середине улицы, где было грязнее, лужи шире и глубже, но филателист не протестовал. Он шел, гордо подняв голову, как подобает настоящему, стопроцентному американцу, и старался не слушать оскорбительных выкриков мальчишек, несшихся вдогонку.

— Кого ведете? — закричал встречный казачий есаул в громадной папахе, останавливая рыжего коня.

— Красного! — козырнул унтер-офицер.

— Из-за такой сволочи беспокоят усталых бойцов! — вспыхнул есаул, берясь за рукоятку шашки. — Ну-ка, посторонись, я ему для счета башку снесу.

— Я американский гражданин! — заикаясь, завопил Дукаревич и поднял руки, защищая лицо.

Унтер-офицер поспешно стал впереди филателиста.

— Ваше высокоблагородие! До американца ведем. Не трогайте. Нам отвечать придется.

Есаул выругался, убрал шашку и пришпорил коня.

— Счастлива твоя арихметика! — сказал один из конвоиров. — Прошлый раз он троим башки поотрубал. Все чего-то считает.

Дукаревич почувствовал страшную слабость в коленях. Он шагал, с трудом вытаскивая сапоги из вязкой, густой грязи.

— Стой! — крикнул унтер-офицер и подошел к высокому резному крыльцу пятистенного большого дома. Он скрылся за крашеной голубой дверью, а конвоир потихоньку сказал:

— Табачку нет у тебя? Угостил бы, приятель.

— С удовольствием, но не осталось, — искренне пожалел филателист, почувствовав в голосе солдата теплоту.

Через минуту вернулся унтер-офицер. Он кивнул, чтобы конвоир остался на улице, а сам повел Дукаревича в дом.

— Иди туда! — шепнул он, подталкивая пленника наганом в спину.

Филателист распахнул дверь и остановился у порога. На деревянном диване за большим столом, заваленным газетами и бумагами, сидел гладко выбритый мужчина в роговых очках и быстро писал вечным пером. Перед ним стояла крынка с молоком и недопитый стакан какао. На тарелке золотилась ватрушка и темнели квадратные плитки шоколада. Дукаревич заметил две рамки с портретами курчавой улыбающейся женщины. Вероятно, у американца тоже осталась за океаном невеста. А может быть, эта красавица, похожая на артистку, жена? Филателист обладал прекрасным зрением, постоянная работа с марками выработала у него особенную остроту взгляда. Он умел находить различие в тридцати восьми красных цветах, двадцати семи желтых, тридцати четырех зеленых, двадцати восьми синих. Дукаревич от порога легко прочитал адрес на конвертах и газетных бандеролях. Везде стояло одно и то же имя — мистеру Хейгу.

Дукаревич слегка кашлянул, чтобы привлечь внимание американца. Тот поднял глаза и сказал по-русски:

— Сейчас.

Мистер Хейг торопился докончить письмо, чтобы успеть отправить его с уходящим поездом на восток. Он приехал две недели назад на фронт, чтобы посмотреть боевые операции на Ишиме, и сейчас готовил очередную корреспонденцию в Америку. У себя на родине мистер Хейг работал простым репортером, но когда он изъявил желание поехать в Сибирь для работы в Христианском союзе молодых людей, «Чикагская трибуна» неожиданно предложила ему место военного корреспондента. Мистер Хейг согласился.

Из Америки он привез полвагона Новых заветов для бесплатной раздачи населению и две испорченных кинокартины. Этим ограничилась его деятельность в Христианском союзе молодых людей. Но «Чикагская трибуна» аккуратно получала пространные корреспонденции для отдела «Большевики погубили великий народ». Репортер Хейг, находясь в Сибири, умел давать самую острую и нужною информацию о положении в Советской России. Это он первый сообщил, что в Туле совдеп поставил памятник Иуде-предателю и провел национализацию гимназисток. Эти два известия потрясли Америку. Из Калифорнии отправился во Владивосток миноносец с добровольцами. Большой портрет мистера Хейга был напечатан в нескольких американских журналах. На его имя в Сибирь стали пересылаться пожертвования в пользу пострадавших от большевизма.

Хейг благословлял тот счастливый день, когда у него явилось желание поехать в Россию. Ведь иначе до самой смерти ему пришлось бы влачить жалкое существование, собирая информацию для «Уголка филателиста». Шесть лет репортер проработал в «Чикагской трибуне», но ни разу редакция не поставила под его заметками фамилию автора. Хейг готов был бросить журналистику и заняться филателией. И поездку свою в Сибирь репортер задумал, главным образом, для того, чтобы поискать у богатых петроградских, и московских беженцев редкие марки. Там, где решается вопрос жизни и смерти, людям не до марок. В Сибири ему улыбнулось счастье. Именно здесь он нашел себя как журналист.

Хейг кончил писать и завинтил вечное перо.

— Я извиняюсь, что вас задержал, — дружелюбно сказал он.

Дукаревич почувствовал теплоту в груди.

Унтер-офицер подал запечатанный конверт. Мистер Хейг аккуратно вскрыл его, быстро прочитал записку и спросил:

— Вы американский подданный?

— Да! — по-английски ответил филателист.

— У вас есть при себе какие-нибудь документы?

— Нет.

— Простите, но как я могу вас считать в таком случае американским подданным? — еще дружелюбнее улыбнулся Хейг.

— Я прошу вас протелеграфировать Питеру Мак-Доуэллу в Нью-Йорк, на Девятую авеню, 57. Это мой компаньон по филателистической конторе. Я приехал в Россию собирать марки для коллекций.

Мистер Хейг с большим сочувствием выслушал подробный рассказ Дукаревича о последних его злоключениях и согласился посмотреть собранные марки.

Филателист вскрыл резиновые карманы. Тысячи марок расползлись по столу наподобие мыльной пены.

— Хорошо, — сказал удовлетворенный Хейг. — Я пойду вам навстречу и напишу капитану. Вас выпустят, но мой совет: срочно хлопочите себе документы. Иначе у вас будут неприятности. Мы находимся в такой обстановке, что трудно за что-либо поручиться.

— Благодарю вас! — воскликнул Дукаревич и сделал движение к столу.

Но Хейг предупредительно поднял палец:

— Не беспокойтесь. Марки могут пока остаться здесь. Все будет в полной сохранности.

— Но я не желаю оставлять их! — вскричал филателист. — Это моя собственность!

Он рванулся к столу, но мистер Хейг вдруг сразу стал холодным и суровым. Быстро написав две строчки, он заклеил записку в конверт и сказал унтер-офицеру:

— Уведите этого человека. Письмо отдайте капитану.

Через час Дукаревича вместе с красноармейцем и беременной женщиной повели за бугорок расстреливать.

Красноармеец стоял прямо, как в строю, держа руки по швам. Лицо его было серо-землистого цвета, а глаза полузакрыты. Женщина беспрестанно мигала и все время норовила опуститься на колени.