Ефим Качура вместе с женой наблюдал в окно, как оборонялся от лохматого пса диковинный человек, неведомо для чего забравшийся в чужой огород. Им и в голову не могло прийти, что с Полканом воюет сам председатель ревкома товарищ Рябоконь.

— Это черт! Черт! — твердила за спиной Галя.

— Дуреха, чертей нет! — не совсем уверенно сказал Качура. — Их попы придумали, чтоб бедноту обирать.

Но Ефим сам хорошо видел черное лицо таинственного незнакомца и был немало смущен.

— По одежде не пойму, не то петлюровец, не то махновец, — гадал он. — А рожа, верно, аккурат, как у нечистого.

— Однако разорвет его наш Полкан! — сказала жена.

— Пусть покусает, поучит хорошенько. По чужим огородам, глядишь, шататься забудет.

Но Василий Иванович ухитрился сорвать с грядки огурец и метнуть его в окно. Сухо звякнуло разбитое стекло, но не выпало. Еще яростнее взвился пес. Ефим сорвал со стены обрез и распахнул раму:

— Что хулиганишь, сволочь!

— Свой! — радостно закричал Василий Иванович. — Свой! Убери пса скорее, Качура!

— Ой! Никак, товарищ Рябоконь? Ни за что не признал бы… Здравствуйте!

Ефим вылез в окно и поймал пса за ошейник. На огород прибежали снедаемые любопытством жена и дочка Качуры.

— Галька, уведи Полкана к чертовой матери. Цыть ты, паскуда!

Ефим ударил пса ногой. Полкан завизжал, поджал хвост и, понурив голову, поплелся за Галей. Рябоконь вытирал пот с лица и ругался:

— Развели зверей… Намучился я с ним. Чуть не сожрал. Если б не твой был, прикончил бы сразу.

— Время такое, требует. Идемте в хату, товарищ Рябоконь.

— Некогда.

— Смотрю я на вас, а понять не могу, почему вы с лица так почернели. Не болезнь ли какая?

— Нет. После расскажу. Сейчас некогда. Время дорого. Ты вот что скажи, как у вас здесь… Спокойно?

— Нормально.

— В Ореховке Чума коммунистов порезал. На Святополь идет. Мы навстречу выехали. До города допускать нельзя.

— Правильно! — Ефим скрутил цигарку. — Там его недорезанные буржуи с крестным ходом встретят. Бьем контру, а она размножается.

— Обойди коммунистов и сочувствующих. В общем, на кого положиться можно. Заставу на дороге выставить надо. И на своих куркулей поглядывай построже. Особливо на Цыбулю. Дома он?

— Что-то не видал.

— Далеко его хата?

— Совсем близко.

— Пошли к нему.

Напрасно чека так долго церемонилась с Цыбулей. Как раз в эту полночь собрались у него дружки, чтобы поддержать Чуму в его походе на Святополь. Кони уже стояли по дворам готовые. Цыбуля раздал патроны, как вдруг прибежал его младший сын, перепуганный насмерть.

— К Ефиму Качуре на огород черт залез! — выдохнул он и опустился в изнеможении на скамейку. — С маузером!

Вахмистр насторожился. Он перестал верить в чертей после того, как его два раза мытарили в чека. Не в третий ли раз приехали за ним оттуда? Что Качура служит тайным шпионом у красных, он не сомневался ни на минуту.

— С моего двора долой! — скомандовал Цыбуля. — Разойдись тихо!

Люди стали выходить крадучись на улицу. Тут их и перехватил Василий Иванович.

— Стой! Ни с места!

Рябоконь поднял маузер, но не столько револьвер, сколько черное лицо его своей таинственностью ужаснуло Цыбулиных гостей. Они кинулись врассыпную. Василий Иванович дал три выстрела в воздух, и тогда бойцы его отряда, ждавшие возле церковной ограды, вылетели галопом на помощь.

Олег видел, как Рябоконь скакал по улицам и переулкам Рогачевки со сверкающим палашом в руке. Гремели беспорядочные выстрелы, но кто в кого стрелял, было непонятно. Цыбуля пытался убить чернокожего комиссара из обреза, но, хотя и стрелял почти в упор, промахнулся. Вахмистра расстреляли у церковной ограды, единомышленников его разоружили и закрыли в кирпичный амбар. Ячейка коммунистов выставила караулы, чтобы гидра контрреволюции не подняла голову. Василий Иванович со своим отрядом тронулся в дальнейший путь по направлению к Ореховке. В той стороне Чума. Но никто не знает, какой дорогой он ведет свою банду на Святополь, в каких деревнях и селах прячутся его приверженцы.

Дух царя Соломона

Ярко светит луна. Снова тихо на пустынной дороге. Все едут молча, и каждый думает свою думу про себя. Олег вспоминает, как упал застреленный Цыбуля и как кричала его жена. Юноше становится тоскливо. Он ощупывает револьвер Фиры Давыдовны. Все пули в обойме — он ни разу не выстрелил.

С обеих сторон дороги тянутся убранные поля. Под голубым лунным светом они кажутся серебряными. В траве по обочинам торопливо, словно перегоняя друг друга, стрекочут кузнечики. Прислушиваясь к ним, Василий Иванович возвращается к мыслям о Чуме. Как просто было воевать с немцами и австрийцами. Каждый солдат знал, в какой стороне находится враг. А вот сейчас он может сидеть с обрезом в любой хате и незаметно продвигаться к Святополю.

Василий Иванович придержал коня, доехав до развилки дороги.

— Стой! Эта дорога на хутор Ярощука ведет. Проверить надо. Чума любит своих бойцов по хуторам прятать.

Всадники остановили лошадей, закурили. Рябоконь оказал:

— Дорогу под наблюдением держать зорко. Ждите меня здесь. Олег, айда со мной! В случае чего три выстрела дам подряд.

Василий Иванович повернул коня на левую дорогу, что поуже. Следом за ним поскакал Олег.

Глазами филина вглядывался Василий Иванович в придорожный кустарник и вдруг остановил коня.

— Кто-то тут есть! — шепнул он подъехавшему Олегу и приготовил маузер.

Гимназист заметил мелькнувший в тени силуэт женщины.

— Стой! — крикнул Рябоконь. — Стрелять буду! Кто там?

Полминуты длилось молчание. А потом из-за кустов донесся дрожащий женский голос:

— Это я.

— Кто ты?

— Параска!

— Выходи сюда!

— А вы меня не тронете?

— Выходи, тебе говорят!

Из-за кустов выбралась баба, судя по голосу, молодая.

— Ты кто такая?

— Я ж сказала — Параска.

— Почему прячешься? Что тебе тут ночью надо?

— Я так.

— Что так?

Чутье подсказало Василию Ивановичу недоброе.

— Говори всю правду!..

Параска молчала.

— Я тебе зараз развяжу язык!

Рябоконь, соскочив с коня и приблизившись к женщине, поднял маузер. Параска, увидев его черное лицо, в ужасе упала на колени и завопила:

— Ой, смилуйтесь! Все скажу… Все…

— Где живешь?

— На хуторе Ярощука. Наймитка я. Ярощук послал караулить. Люди у него прячутся. Третий день живут.

— Сколько их?

— Четверо.

— Бандиты?

— Ни. Господа московские. Два мужчины, две барыни.

— Офицеры?

— Цивильные.

— Не врешь?

— Святой крест!

— Чего же они прячутся?

— Гадают по ночам, куда бежать лучше.

— А еще кто есть?

— Павло Ярощук, хозяйка его, дитки…

— И больше никого?

— Никого.

— Собак на хуторе много?

— Есть.

— Садись сзади меня! — Василий Иванович прыгнул на лошадь. Стараясь не шуметь, он гнал коня рысью. Параска, продолжая дрожать от страха, держалась за его спину. Следом скакал Олег. Не доезжая хутора, Рябоконь остановился.

— Вот что, Параска, иди теперь и привяжи собак. Только смотри, пикнешь слово лишнее, шлепну тебя, как муху.

— Ой, боже ж мой!

Баба поспешно исчезла в темноте.

— Она нас не обманет? — спросил Олег, дрожа от волнения и прохлады.

— Побоится.

Переждав минут десять, Рябоконь сказал:

— Поехали. Не шуми только.

Параска не обманула, собак она закрыла в сарай, Василий Иванович обошел дом со всех сторон и потрогал входную дверь. Она была на запоре. В крайнем окошке светился через щелку огонек. Рябоконь вначале прильнул глазом сам, а потом предложил Олегу:

— Глянь-ка! Не пойму, чем они занимаются. Молятся, что ли? Дело темное!