Третью неделю Олег и Гроза-Волынский жили в Севастополе. Сергей Матвеевич сумел обосноваться на окраине города в доме сапожника Мамеда. Богатые беженцы предлагали в газетных объявлениях большие деньги только за указание свободной комнаты. И каким чудом ухитрился Гроза-Волынский отыскать пристанище, Олег не мог понять. Но найти заработок в Севастополе оказалось еще труднее, чем жилище.

Сергей Матвеевич внимательно разглядывал красочные афиши, расклеенные на заборах. Театр музыкальной комедии ставил пьесы «Миг счастья», «Пупсик», «Когда изменяют друзья — бесятся жены». Гроза-Волынский обошел три театра, но ни в одном устроиться не мог. Олег молча смотрел на его усталое лицо. Он привык видеть своего покровителя уверенным и беспечным. Тайный страх за завтрашний день охватил гимназиста. Он знал, что Сергей Матвеевич вчера снес в комиссионный магазин последнюю ценную вещь — золотые запонки.

Они вышли на людную Базарную улицу. Гроза-Волынский, рассматривая уличные номера над воротами, искал двадцать третий дом. Кто-то ему сказал, что в нем открыта чайная имени генерала Врангеля и в ней ежедневно отпускают посетителям четыре тысячи порций чаю с сахаром бесплатно.

Слух был верный. Над стеклянной входной дверью висела вывеска и на ней действительно были имя и титул Врангеля.

В чайную заходили приезжавшие на базар крестьяне со своим хлебом, даровой чай они пили с удовольствием.

Гроза-Волынский занял столик, за которым сидел пожилой господин с седыми курчавыми волосами, а Олег стал в очередь за чаем. Ему налили только одну кружку, за другой пришлось идти Сергею Матвеевичу.

— Почему такая безумная щедрость? — Гроза-Волынский повернулся к курчавому седому соседу.

— Чай морковный, а вместо сахара — сахарин. Впрочем, сейчас догадаетесь сами. Смотрите!

На возвышение за амвоном поднялся молодой розовощекий священник в рясе защитного цвета и заговорил заученным тоном:

— Православные христиане и вы, инаковерующие! Наша чайная носит имя его высокопревосходительства барона Врангеля. Но все ли знают, кто такой барон Врангель и чего он добивается в священной борьбе против большевизма? Враги Добровольческой армии распространяют злостные слухи, что он немец. Постыдная ложь! Сам барон Врангель неоднократно заявлял в газетах, что в его жилах не течет ни единой капли немецкой крови, что предки его были шведами и что он даже не говорит по-немецки. Православные христиане! Позволю себе напомнить вам, что епископ Таврический, благословляя Врангеля, сказал в своей проповеди незабываемые слова: «Дерзай, вождь! Ты победишь, ибо ты Петр, что значит камень, опора!»

— Дальше можно не слушать, — сказал седой курчавый господин Грозе-Волынскому. — Я видел вас, когда вы ходили к директору театра. Вы артист?

— Да.

— Я тоже. Моя фамилия Неверов. Служил в Москве, в Малом. А сейчас вот радуюсь, что пью бесплатный пустой чай, — он вздохнул и продолжал с грустью: — Нашей братии здесь собралось столько, что можно открыть несколько театров. Но нет помещения. Актеры голодают. Живут только эстрадники, выступающие в ресторанах и кабаках.

Артист пожевал губами и закончил:

— Видимо, придется снова пойти в порт. Сейчас приходит много иностранных пароходов. На грузчиков есть спрос.

Он вдруг потрогал мускулы Сергея Матвеевича.

— Настоящие грузчики вас в свою компанию не примут. Но в порту работает артель интеллигентных грузчиков. Если хотите, пойдемте завтра вместе со мной. Я могу оказать вам протекцию.

— Спасибо, надо посмотреть.

Условившись о завтрашней встрече, артист распрощался и вышел из чайной.

На другой день Сергей Матвеевич и Олег отправились в порт, где в условленном месте их уже поджидал Неверов. Староста артели «интеллигентных грузчиков», лысый, грузноватый человек, искоса взглянул на Олега:

— Сколько лет?

— Семнадцать.

— Чепуха! Скажи пятнадцать — и помиримся.

— Честное слово! — густо покраснел Олег, не умевший врать.

Неверов пощупал мускулы гимназиста и поддержал:

— Юноша крепкий!

Староста махнул в знак согласия рукой:

— Ладно. Условия, господа, известны? Все, что заработаем, делим поровну. За исключением десяти процентов. Они идут на «медицинскую помощь». В переводе на русский язык — на подмазку работодателя. Ясно? С начальником порта надо ладить.

В этот день разгружали французский пароход, доставивший барону Врангелю военное снаряжение. Олег таскал из трюма тяжелые ящики с патронами и с беспокойством наблюдал за Сергеем Матвеевичем. Во время перекура он подошел к нему и, глядя на мокрое от пота лицо, сказал тихо:

— Вы не надрывайтесь. Вам вредно. Лучше я один буду.

— Ладно, ладно…

В артели «интеллигентных грузчиков» собрались беженцы, потерявшие всякую надежду найти какую-либо другую работу. Здесь были студенты, гимназисты, офицеры, не попавшие в армию, учителя, художники, артисты, музыканты и даже два бывших священника и длинноволосый поэт, носивший роговые очки.

Вся эта разношерстная и слабосильная публика, не приспособленная к тяжелому труду, быстро уставала, часто отдыхала и зарабатывала раза в четыре меньше обыкновенных грузчиков. Но другой работы не было, а артель все же спасала обнищавших беженцев от голодной смерти.

Олег понимал, почему эти интеллигенты бежали из Советской России в Крым. Они поступили так же, как его отец. Крадучись, нотариус Девятов покинул тихий уездный город. Он боялся голода и большевиков. Но если нет денег, в Крыму тоже можно умереть от голода.

Во время обеденного перерыва Олег прислушивался к разговору «интеллигентных грузчиков», утолявших голод чаем с кукурузными лепешками. Беженцы жили воспоминаниями о прошлом. Жизнь, разрушенная революцией, казалась им прекрасной. Пожилой господин с седыми висками и с опухшим болезненным лицом, одетый в хорошо сшитый, но страшно грязный, засаленный смокинг, рассказывал:

— Сегодня ночью, господа, я видел удивительный сон. Свою петроградскую квартиру на Сергиевской. Спал на чистой простыне, белоснежной, крахмаленой… Хорошо понимаю, что это сновидение, но сознательно не хочу проснуться. И вот крутится перед глазами то одно, то другое… Кофе, сливки, слоеные пирожки… Елисеевский магазин на Невском… Дворец, а не магазин! Только птичьего молока нет. Белые куропатки, фазаны, омары, вот такие осетры. Ей богу! Знаю, понимаю, что все это только сон! Открываю глаза: никакой простыни нет. Лежу, как свинья, на грязном, вонючем тюфяке. Сразу поймал вошь на шее. Вот такая крупная. Я их в эвакуации первый раз увидел. Мерзость!

Рассказчик смахнул набежавшую слезу с пыльной щеки и дрожащим голосом закончил:

— Жена осталась в Питере. Ничего не знаю, жива или нет. Последние деньги бы отдал за возможность послать ей письмо. Два года отрезаны друг от друга!

— Я вас понимаю, это ужасно! — воскликнул бывший священник. — У меня такая же история. Семья не знает, жив я или нет. А почта не работает, телеграф также!

Олег невольно вспомнил маму и Сонечку, живущих в Петрограде у тети Веры. Они даже не подозревают, что умер папа, и не представляют, где сейчас находится он, Олег. В какой ужас пришла бы мама, увидав его сейчас среди грузчиков.

Староста, собрав хлебные крошки в ладонь, кинул их в рот, проглотил и скомандовал зычным голосом:

— На работу!

Олег шел рядом с Грозой-Волынским, обходя ящики, бочки и канаты на пути. Сергей Матвеевич, словно догадываясь о мыслях гимназиста, потрепал его по плечу:

— Не горюй! Все будет хорошо. Что-нибудь придумаем.

Вечером, едва передвигая ноги, они шли домой, чувствуя себя совершенно разбитыми после непривычного труда. Южный город был удивительно красив и оживлен. Было еще светло, но на каменных аллеях улиц уже зажигались молочно-голубые сияющие шары. Ослепительно сверкали витрины магазинов, возле них останавливались богатые, сытые люди с багровыми затылками, накрашенные женщины. Со звоном проносились открытые вагоны трамваев. В машине, похожей на снаряд, ехал важный генерал в аксельбантах, с бородкой, подстриженной конусом. Высекая копытами искры, по булыжной мостовой процокал красавец-рысак, унося лакированную пролетку с господином в блестящем цилиндре и нарядной дамой со страусовыми перьями на шляпе. Навстречу прошли офицеры, волоча по тротуару кирасирские палаши, сверкавшие зеркальным блеском ножен. Они скрылись за стеклянной дверью ресторана, откуда через открытое окно доносились звуки рояля и мяуканье гавайской гитары. Так ели, пили, танцевали и веселились беженцы, у которых революция не сумела вытрясти всех денег.