— Куда?! — всполошилась Лин-Лин. — Твоя сестра умела хотя бы что-то делать, а ты?! Потом ты слишком красива: ловцы живого товара набросятся на тебя, как голодные хищники!

— Почему Мэй не брала меня с собой в мастерскую! Зачем не научила разматывать шелковые нити, почему не позволяла работать?! — Тао почти кричала.

— Она заботилась о тебе, — пробормотала кухарка.

— Чтобы потом бросить на произвол судьбы.

Тао поднялась в свою комнату, опустилась на ложе и принялась смотреть в потолок. Девочка не понимала, кто она в этом мире. Ей торговали, как куклой, а она была не в силах этому помешать. Ей не бинтовали ноги, и все равно она не могла никуда убежать, а все потому, что у нее была скована воля. Подобно Ин-эр, она превратилась в дерево, которое захотят, срубят, пожелают — сохранят. Но ее мать была мертвой, а она — живой, и ей не хотелось, чтобы кто-то рисовал ее жизнь, как иероглиф, потому что иероглиф, начертанный чужой рукой, может оказаться несчастливым.

И все это из-за Мэй, нарушившей клятву, которую ее никто не заставлял давать: «Тебя я знаю с рождения, мы с тобой одной крови, нас связывает настоящая любовь. Все остальные люди для меня чужие».

Тао сама не заметила, как на смену решению не прощать пришло желание отомстить.

Глава 9

Нереальные, зыбкие, обжигавшие болью мечты исчезли, растворились, как утренний туман. Осталось лишь обнаженное, яркое, не приснившееся счастье.

Куну повезло: ему удалось поступить на службу к князю Арваю, земли которого были куда меньше владений Юйтана и располагались вдали от побережья, в затерянной между гор небольшой провинции близ озера Дун-тинху.

Командиром Куна был Дай-ан, проницательный и справедливый человек. Ему сразу понравился рассудительный, хорошо воспитанный юноша, и он взял его в свой отряд, не требуя рекомендаций, не расспрашивая о прошлом, и быстро убедился в том, что не ошибся. Кун никогда не опаздывал на службу, был исполнителен и искусен. Он не участвовал в загулах и попойках, как другие молодые воины, а все свободное время проводил с красавицей-женой.

Кун и Мэй поселились в маленьком домике с цветной бумагой на окнах, свитком в простенке и очень простой обстановкой: циновки, столик, три деревянных сиденья.

Мэй была в полном восторге: впервые жизни у нее был собственный дом! А Кун вспоминал покои Юйтана Янчу. Чего стоила одна лишь обтянутая красным атласом двенадцатистворчатая ширма! А покрытая черным лаком и инкрустированная золотом кровать, а коричневато-желтые, как янтарь, сиденья из дерева хуали!

Но там не было Мэй, наивной, восторженной, заботливой и любящей. Когда она впервые поставила перед ним блюдо с покрытой золотистой корочкой, политой густым сладким бобовым соусом и приправленной острым луком уткой, он был приятно удивлен, а, попробовав, искренне изумился:

— Где ты научилась так хорошо готовить?!

— У Лин-Лин. Она посвятила свою жизнь кухне.

Кун поднял на жену сияющие глаза.

— Я не хочу, чтобы ты посвящала свою жизнь кухне!

Мэй улыбнулась.

— Я посвящу ее тебе.

— Нет, — сказал он и наклонился, чтобы поцеловать ее руки, — я этого не заслуживаю.

Мэй смутилась. Она еще не привыкла к тому, что Кун открыто и искренне выражает свою любовь: это не было принято в китайских, да и в маньчжурских семьях.

Вспоминая свое детство, Кун говорил, что обоим причинили боль, только по-разному, они оба жили не так, как хотели жить. И лишь когда они соединились, как две половинки, страдания исчезли, а жизнь превратилась в полноводную реку, текущую по руслу, проведенному божественной рукой.

Мэй всегда с нетерпением ждала, когда муж вернется со службы. Ей казалось, что она издалека ощущает его приближение, улавливает дыхание прежде, чем услышит шаги. А чтобы время тянулось не так долго, она вспоминала, как начался их день.

На рассвете они занимались любовью в позе лотоса, изображения которой Кун часто встречал на книжных рисунках. Он был любопытен и пылок, и ему хотелось попробовать все, а Мэй с готовностью следовала его желанию.

Кун был неизменно внимателен к жене, всегда спрашивал, нравится ли ей то, что делает. Ей и впрямь было хорошо: в минуты слияния ее наполняло чувство, казавшееся богаче и ярче самой смелой фантазии.

Потом умытые и свежие, они пили ароматный чай и ели горячие рисовые лепешки. А после — долго и нежно прощались, хотя расставались лишь на несколько часов.

Мэй знала, что вечером муж расскажет ей, где побывал и что видел. Иногда он был огорчен (это случалось, если ему приходилось участвовать в подавлении крестьянских волнений или проверять, почему не уплачен налог) но все равно улыбался, когда она подавала ему чашку с чаем.

Кун никогда не думал, что может быть так счастлив и столь доволен жизнью. Любимая жена, хорошие товарищи, отличный командир.

Однажды Дай-ан сказал юноше:

— Я бы хотел представить тебя князю. Ты умен и хорошо воспитан. Он может взять тебя в личную охрану. Такая служба куда безопасней и легче, а жалованье несравнимо выше того, что ты получаешь сейчас.

Кун задумался. Князь Арвай не был лично знаком с Юйтаном, едва ли что-нибудь слышал о его сыне и вряд ли мог о чем-то догадаться. Лишние деньги не помешают: Кун любил делать Мэй подарки, а ей нравилось обустраивать их жилище. К тому же он старался помочь матери: вот уже несколько раз отправлял ей продукты и одежду. Вдобавок, если он станет одним из личных охранников князя, ему не придется ездить по деревням и видеть униженных и забитых крестьян.

— Я не против, — сказал он, а Дай-ан продолжил:

— Меня смущает только одно: у тебя красивая жена, а князь падок на женщин.

Кун улыбнулся.

— Я знаю, что Мэй красива, но зачем князю чужая женщина, когда у него полным-полно своих!

— Ты слишком юн и чист и не понимаешь некоторых вещей. Кстати, где ты научился всему, что умеешь и знаешь? Ты отлично владеешь мечом, видно, что тебе давал уроки опытный учитель. А твоя обходительность куда выше того, к чему я привык.

Не ожидавший такого вопроса, Кун не нашел ничего лучшего, как ответить:

— Я… я жил у одного человека. Он помог мне стать таким, какой я есть.

Он с тревогой ждал, когда командир поинтересуется, кем был этот человек, но Дай-ан сказал другое:

— Когда ты ушел от него?

— Когда познакомился с Мэй.

— Кто ее родители?

— Она сирота.

— А твои?

— У меня тоже никого нет, — уклончиво произнес молодой человек.

К счастью, больше Дай-ан ни о чем не спрашивал. Кун был хорош собой, а иные мужчины предпочитают именно юношей. Это был не лучший способ возвыситься, и ему не хотелось думать такое о Куне, но, случается, жизнь не оставляет выбора. Возможно, в свое время бедные родители продали его какому-нибудь богачу, потому он и назвался сиротой! Правда, из тех, с кем забавляются в ночных покоях, редко получаются воины, но чего не бывает на свете!

— Что ж, если ты согласен, тогда не будем откладывать.

Усадьба князя Арвая была обнесена высокой, вровень с крышей стеной, скрывающей от посторонних глаз все, что происходило внутри.

Как и ожидал Кун, Арвай обладал куда меньшим могуществом, чем Юйтан. Они могли случайно встретиться, но никогда бы не стали дружить.

Поклон Куна был безупречен. Он поцеловал унизанную перстнями холеную руку князя, как некогда целовал руку Юйтана. Юноша грамотно и четко ответил на все вопросы и без труда получил новую должность.

На радостях Дай-ан пригласил подопечного в гости вместе с женой; сердечно поблагодарив командира, Кун поспешил домой.

Ему не терпелось рассказать Мэй о грядущих переменах в их жизни. Пока он снимал оружие и приводил себя в порядок, она накрывала на стол. Повернувшись, Кун залюбовался гибкой спиной Мэй, ее неспешными отточенными движениями. Пусть они жили сравнительно скромно, этот домик стал первым приютом их счастья.

Кун видел, как изменилась Мэй. Ее цветные одежды распространяли вокруг нежнейший аромат лилии, прическа была украшена множеством заколок и шпилек. Она наряжалась ради него, хотя он находил ее прекрасной в любом, самом простом одеянии.