Пошло известие о том, что японцы перерезали дорогу на север и не сегодня-завтра будут в Мандалае. Назавтра двери тюрьмы открылись и выпустили на свободу большинство заключенных. Осталось несколько сот такинон и коммунистов да сотни две случайных людей. Почему их не выпустили, не знали даже сами тюремщики. Ворота закрылись, и два дня никаких сведений с воли не поступало.

Надо было срочно что-то предпринять. Коммунисты знали, что японцы не помилуют их. Были колебания и среди левых такинов: что делать, чью сторону принять?

Тут обнаружилось, что из всего штата тюремщиков остались начальник тюрьмы и двое сторожей у ворот. Отправили делегацию к начальнику тюрьмы.

— Десять тысяч рупий и помощь в погрузке и вывозе моих вещей, — сказал начальник.

Заключенные смогли собрать только сто рупий.

— Вы согласны на долговые расписки?

Начальнику тюрьмы не оставалось ничего больше как согласиться.

Ночью в тюрьме состоялось последнее совещание. Решили: коммунисты будут пробиваться на север, в горы, а такины останутся в Мандалае и свяжутся как можно скорее с Аун Саном.

Совещание шло в камере. За решетчатым окном стоило облако дыма. Горел разбомбленный японцами королевский дворец — чудо бирманского деревянного зодчества, горела взорванная англичанами электростанция. Из холерного барака напротив слышались стоны и хрипы умирающих. У тюремного склада возились темные тени. Уголовники хотели вернуться на волю с прибылью. При свете свечей делили одеяла и насыпали в наволочки спичечные коробки.

Наутро все заключенные собрались на тюремном дворе. Они разделились на две группы. Одна, побольше, коммунисты и такины, стояла налегке посреди двора, ждала, пока откроют ворота. Другая, отягощенная узлами, прижималась к металлу ворот, надеясь вырваться на свободу пораньше.

Ворота завизжали и открылись. За ними стоил начальник тюрьмы и стражники с винтовками наперевес. Толпа мешочников хлынула было к ним, но остановилась.

— Никто не выйдет, пока не будет порядка и пока не будет нагружен мой грузовик! — крикнул начальник тюрьмы.

В дело вмешались такины.

— Одна гнилая рыбина портит всю корзину, — сказал Такин Ну. — Что скажут люди о бирманских политиках?

Такин Ну был известен своей рассудительностью и склонностью к литературе и буддийской философии. Он хотел после тюрьмы уйти от политической жизни и заняться личными делами. По крайней мере уверял в этом своих знакомых.

Грузовик с барахлом начальника тюрьмы не заводился. Такины долго толкали его по улице, пока не зафыркал мотор. Грузовик рванулся вперед и исчез в облаке желтой мелкой мандалайской пыли. Такины и коммунисты пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны. Многие из них еще не скоро увидятся друг с другом.

Сэр Дорман-Смит, губернатор Бирмы, узнал, что о нем забыли. Армия отступила на восток, перешла Иравади, и путь на север, к последней ставке губернатора, был открыт для японцев. В Мьиктьине скопилось множество людей, оставленных на произвол судьбы. Выбраться же в Индию можно было только через горы — через непроходимые джунгли, по тропам. Начинался муссон, и с началом дождей в горах даже между деревнями горцы ездили не часто.

Губернатор послал в Лондон очередную телеграмму, в которой говорил, что решил остаться со своими чиновниками до конца. Супруга губернатора решила все-таки уехать в Индию. Из Индии был прислан специальный самолет.

Но, прилетев в Калькутту, леди Дорман-Смит отправилась к маршалу авиации Стивенсону, старому другу губернатора, и сказала тому, что волнуется за судьбу мужа. Вдруг он и в самом деле останется в горах. Вдруг и в самом деле решит отступать со своими подчиненными через горные тропы.

«Я не хочу занимать место, которое может быть отдано больным беженцам», — телеграфировал тем временем губернатор в Лондон.

Стивенсон успокоил супругу губернатора и послал еще один специальный самолет в Бирму. Дорман-Смит спокойно занял место, которое могло быть отдано больным беженцам, и прилетел в Индию.

Остается вернуться к знакомому нам дневнику губернаторши. Адъютанты губернатора отправились пешком через горы. С ними путешествовали мисс Гиббс (обезьянка) и одна из собак. Эта партия была оснащена и обеспечена припасами куда лучше, чем остальные беженцы. Мисс Гиббс, как пишет леди Дорман-Смит, благополучно добралась до Калькутты.

С мисс Гиббс в безопасности в Калькутте, с беженцами, умирающими на горных тропах, с армией, оставившей Бирму, с гоминдановскими солдатами, превратившимися в заурядных, но жестоких грабителей, с горящим Рангуном и Мандалаем, с японскими флагами, висящими на шестах перед викторианскими солидными зданиями, с армией Аун Сана, идущей от города к городу, — кончилась эра.

И она уже не вернется, хотя убежавшие в Индию министры последнего бирманского колониального правительства и английские чиновники во главе с губернатором обосновались в Симле и уже обсуждают вопрос, как они вернутся обратно.

Независимо от того, возвратятся или нет англичане, Бирме уже не быть такой же, как до войны.

Начинается другая эра — короткая, но болезненная и тяжелая. Избавившись от прежних оккупантов, бирманцы получили новых, еще более жестоких.

Чем безнадежнее было положение англичан в Бирме, тем тяжелее приходилось Аун Сану и бирманской армии. Армия, хоть и плохо вооруженная, выросла до двух десятков тысяч человек. Участились случаи неповиновения японцам, расстрелы японских мародеров.

Первое время японцы терпели такое двоевластие. Но как только большинство территории Бирмы было очищено от английских войск, как только пришли подкрепления, вызванные из Индокитая, они перешли к решительным действиям.

В июне 1942 года главнокомандующий японской армии в Бирме генерал Иида объявил о введении в стране японской военной администрации. Иида собрал у себя в ставке командиров бирманской армии, политических деятелей и сказал:

— Независимость Бирмы во время войны является делом невыполнимым и немыслимым. Ваша судьба определяется японской победой. После победоносного завершения войны Бирма достигнет полной свободы. Бирма должна быть готова к длительной войне и мобилизовать для этого все свои ресурсы. Те же, кто подвергает опасности военные усилия или отказывается содействовать удовлетворению военных нужд, будут жестоко наказаны военными властями.

Последней операцией, к которой японцы допустили Армию независимости, был поход ее на север, к Швебо. Это был, так сказать, отвлекающий маневр. Японские части уже господствовали в этих районах, и все военные функции армии ограничивались борьбой с остатками гоминдановских армий, выродившихся в настоящие банды.

Весь этот длинный поход но берегам Иравади Аун Сан проделал с войсками. Солдаты раздобыли ему старенький «форд». Он сложил туда пару запасных лоунджи, рубашку — так и прошел по всей Бирме.

Японцы не разрешали армии удаляться далеко от реки и зорко следили за каждым ее шагом. По все-таки Аун Сан был доволен тем, что армия движется. Это была неплохая школа для офицеров и солдат, возможность обзавестись кое-каким трофейным оружием. Много его было в деревнях. Крестьяне подбирали оружие, брошенное англичанами, и не жалели его для своих солдат. За эти недели Аун Сан лучше узнал свою армию, а армия, в составе которой было много молодых солдат, присоединившихся к ней уже в Бирме, узнала своего командующего.

В Швебо Аун Сан и его заместитель Не Вин неожиданно встретились со старым знакомым, Такином Тейн Пе, одним из организаторов компартии. Встреча была короткой и невеселой. Тейн Пе решил пробираться в Индию, чтобы там связаться с индийскими товарищами. Больше почти до самого конца войны его не видели. Ему удалось все-таки пробиться на запад.

А на севере Аун Сан получил японский приказ: армию вернуть на юг для переформирования.

Армия независимости была сконцентрирована в городе Пьинмана, в самом центре Бирмы. Наступил период обманчивого мира, передышки, полной внутренней борьбы и разочарований. Японские части вели бои с английским арьергардом в Качинских и Чинских горах, но наступление их выдыхалось, перерастая в серию мелких стычек, боев за перевалы и деревни. Стало ясно, что в Индию с ходу не ворваться.