Армию независимости полностью отстранили от участия в военных действиях. Она была уже не нужна и даже вредна. Японцы решили сохранить ее только номинально, сведя до нескольких плохо вооруженных батальонов. Но пока что армия отдыхала.

И так получилось, что Аун Сану пришлось присутствовать в качестве почетного гостя па нескольких свадьбах. Товарищи его были героями — каждая девушка рада выйти замуж за йебо, да и те не прочь жениться. Война войной, а им было по двадцать, от силы по двадцать пять лет.

Но никто не мог предположить, что сам боджок окажется жертвой любви. Аун Сан ворчал на друзей на то, что они размягчаются, но ворчал незло.

И тут его снова свалила малярия. Бо Аун Сана пришлось срочно перевезти в Рангун, в госпиталь.

Командующего положили в отдельную палату И приставили к нему лучшую сестру госпиталя Ma Кин Джи.

Через несколько дней командующий обнаружил странную вещь. Стоит сестре прикоснуться ко лбу его, как пропадает жар. Обед вкусен только тогда, когда его приносит Ma Кин Джи, и в палате становится светло, когда Аун Сан видит ее густые брови и большие черные глаза.

Короче, командующий влюбился. Он отказывался принимать лекарства, если Ma Кин Джи не было в госпитале, он не хотел есть, если Ma Кин Джи не могла его накормить. Командующий бирманской армией, железный человек, которого уважали даже японцы, идол армии, Аун Сан, известный всем своей серьезностью, даже аскетизмом, вдруг изменился. Он заявил главному врачу, что любит Ma Кин Джи, что не уйдет из госпиталя, пока не получит ее согласия выйти за него замуж, а пока такового не получил, хочет видеть ее каждый день, с утра до вечера.

Странные слухи — «Аун Сан влюбился» — поползли по Рангуну. Старые друзья встречали их с усмешкой. Они-то знали, что с Аун Саном ничего подобного случиться не может.

И тем более велико было их изумление, когда Аун. Сан, выйдя из госпиталя, не вернулся, как ожидали, немедленно в армию, а задержался в Рангуне еще на неделю. Никто не мог его найти, никто не знал, где он. И только 6 сентября Аун Сан объявился и сказал своим офицерам:

— Сегодня у меня свадьба. Если кто хочет прийти, — вот адрес.

Это было удивительно, нетрадиционно — так никто не делал. Но факт остается фактом. Вечером офицеры собственными глазами увидели своего командира на торжественном месте рядом с невестой.

В армии поднялся страшный шум. Молодые офицеры, особенно холостяки, воспротивились такому шагу Аун Сана, объявили это предательством, уверяли всех и всякого, что дело свободы погибло и у них теперь нет вождя.

Скорее всего это была просто ревность.

А потом прошло еще несколько недель. И оказалось, что Аун Сан выбрал себе в жены самую лучшую девушку в Бирме. Уже не говоря о том, что командующий ходил отныне в глаженых рубашках и кто-то заставлял его не забывать застегивать все пуговицы на мундире, не говоря о том, что Аун Сан поправился, посвежел и стал веселее, не говоря обо всем этом, как-то получилось, что Ma Кин Джи — ее стали скоро называть До Кин Джи, как положено звать уважаемую женщину, — стала всеобщей старшей сестрой. Хоть и была она моложе многих в штабе армии. К ней бегали и поговорить о жизни и пожаловаться на неверность любимой.

Осенью 19–12 года наступление японских войск было приостановлено в горах и джунглях на границе Бирмы и Индии. План японского командования, по которому японские армии должны были соединиться с немецкими в Индии, явно не срабатывал. Наступление немцев на юг, за Волгу и Кавказ замедлилось, и дивизии их завязли в боях, не дойдя до Индии многих сотен километров.

Теперь перед японцами стояла задача — укрепить тылы, навести порядок и уже завоеванных странах.

Бирме здесь отводилась особая роль. Она должна стать основным поставщиком риса для японской армии. И нефти. Правда, забегая вперед, надо сказать, что нефти японцы так и не получили. Нефтепромыслы в Енанджауне регулярно подвергались налетам английской авиации, что мешало их восстановлению.

Но производство риса требует до какой-то степени налаженного сельского хозяйства, внутреннего мира в стране.

И японцы решили создать марионеточное правительство, создать видимость самоуправления.

1 августа 1942 года было создано временное правительство Бирмы. Во главе правительства поставили доктора Ба Mo, которого нашли в Шанских горах, где он скрывался после побега из английской тюрьмы. Егo перевезли в Мандалай. К Ба Mo приехали с визитом японские полковники и предложили ему пост премьера во временном правительстве и право подобрать себе министров, правда после проверки их японской разведкой.

Ба Mo почувствовал, что его час пробил. Из загнанного беглеца он превратился в маленького диктатора, кокетничал и удивлял даже привыкших ко всему японцев. Но на все их предложения согласился.

Японцы выделили сто двадцать должностей, которые могут быть заняты бирманскими администраторами. Это были должности начальников департаментов, министерских секретарей и судей. Они предложили набрать на эти должности представителей различных партий. Создать видимость поддержки правительства всеми слоями бирманского народа. Ба Mo и на это согласился. Сто должностей он отдал деятелям своей собственной партии под гордым названием «Беднота», пятнадцать — тем адвокатам и старым политиканам, что не убежали по разным причинам в Индию за губернатором, а пять — такинам.

Такины хотели было отказаться полностью от участия в правительстве, но «Внутренний круг» решил — участвовать. Использовать все возможные пути борьбы.

«Внутренний круг» существовал нелегально. Он был организован в разгар военных действий летом 1942 года по инициативе Аун Сана и включал в себя виднейших такинов левого крыла. «Круг» с середины сорок второго года стал «мозгом» Бирмы. И что бы ни говорил Ба Mo, как бы ни усердствовали японские полковники, последнее слово оставалось за «Внутренним кругом», о существовании которого мало кто знал, пока не кончилась война.

В первое же правительство вошли Такин Мья и Такин Тан Тун. Первый — министром внутренних дел, второй — министром земледелия. Ба Mo предпочел бы не давать такинам таких важных постов, но без их помощи или хотя бы без их молчаливого согласия на его существование ему не продержаться. И он это понимал.

Сам Аун Сан занялся непосредственно армией. Теперь в ней было три тысячи человек. Три стрелковых батальона, минометный батальон, училище и штаб. И сотня японских советников.

Но зато на каждого из трех тысяч Аун Сан мог положиться как на самого себя. Армия была полностью в руках у такинов.

Присутствие японских инструкторов и наблюдателей имело и положительную сторону. Они знали свое дело, они умели воевать и учили этому бирманских солдат. Учиться было тяжело, но в ходе учебы заодно воспитывалась и ненависть к учителям.

Тридцать йебо были собраны Аун Саном в отдельный батальон. Решено было, что им следует заняться более тщательным образованием. Японцы согласились на это. Они полагали, что йебо, прошедшие суровую школу в Японии, надежнее тех офицеров, что вступили в армию в Бирме.

Сам Аун Сан часто ездил по стране, останавливался в деревнях, разговаривал с людьми, но почти не выступал с речами. На каждом собрании сидел японский агент. Трудно было сказать то, что думаешь, и в то же время не возбудить подозрений японского гестапо Кемпетаи.

Правда, иногда удавалось.

Однажды Аун Сан приехал в городок Чаунгон на Иравади. Ехал он по реке, и вести о нем далеко обгоняли катер. К приезду его в городке устроили большой пир и гонки на лодках в честь высокого гостя.

А когда гонки окончились, Аун Сан поблагодарил жителей города за прием и сказал потом:

— Я наблюдал сейчас за соревнованиями. И обнаружил интересную вещь. Стоит какой-нибудь лодке вырваться вперед, гребцы сразу перестают налегать на весла с прежней силой, хотя до финиша осталось еше немало. Они слишком рано успокаиваются. Следующей за ними лодке не стоит большого труда обогнать их, если они поднажмут как следует. Но происходит еще одна странная вещь. Лодка, которая отстает, тоже снижает скорость. Ее гребцы тоже успокаиваются, решают, что проиграли. Так обе лодки не спеша приходят к финишу, если, правда, их при этом не обгонит третья лодка. Я хочу предостеречь вас, мои друзья, от ошибок, которые делают гребцы в обеих лодках. Это очень плохая привычка — бросать борьбу при первых успехах или первых неудачах. Ведь только сильные и смелые, только упорные и постоянные заслуживают свободы, которая сама ни к кому не приходит.