Минута начала боя приближалась. Мы сидели вокруг угасающего костра. Золотистые угольки, будто глаза засыпающего человека, прикрывались нежной пеленой пепла. Ветерок срывал эту серебристую пелену и бросал ее на полы солдатской шинели.
Из глубины наших позиций ударило разом несколько сотен орудий. Над берегами Луги, как бы опираясь о землю, повисла огненная арка.
Перед нами внизу и вверху мерцали и плясали огни выстрелов, разрывов. Наша артиллерия и авиация нацелили свои удары по двум опорным пунктам немцев: Александровская Горка — Сала.
Батальон Круглова залег у берега в промежутке между этими двумя опорными пунктами противника. Перед нами простиралась ледяная гладь.
— Федор, иди сюда! — крикнул Максимыч подносчику патронов. — Гаврилу поранило!
На этот раз немецкий ром сыграл дурную шутку с Гаврилой: он пытался перенести пулеметные коробки в другое место, но упал на ровном месте, где его и нашел вражеский осколок.
Найденов продолжал стрелять.
Река трещала, ломалась, как будто ей стало тесно в своих берегах; ледяные глыбы и фонтаны воды взлетали к небу под ударами бомб и снарядов.
Слева послышались беспорядочная ружейно-автоматная пальба и резкие крики людей. Это бойцы соседней роты первыми вступили на лед.
Наступил и наш черед.
Найденов бежал рядом со мной. Перепрыгивая через ребристые куски льда, мы приближались к левому берегу реки, окутанному дымом. Где-то совсем близко цокали пули, рвались снаряды, швыряя в лица бегущих по льду людей горсти ледяной воды.
Справа, слева, позади звучали выстрелы, слышались ободряющие выкрики командиров. Сердце и мысли были заполнены единственным всепроникающим желанием: как можно скорее уйти со льда на землю и вступить в бой!
Найденов, Максимов с пулеметным расчетом и группа бойцов роты Романова разом выбрались на левый берег реки. Там уже шла рукопашная схватка; слышались тупые удары оружия, выкрики и ругань, одиночные автоматные и пистолетные выстрелы, стоны раненых.
Здесь не было траншеи. Не было и снега. Шла тяжелая, кровавая борьба людей на черном, вспаханном снарядами и бомбами поле.
Полки 109-й дивизии в течение одного часа форсировали реку Лугу, выбили немцев из опорного пункта Сала и прочно закрепились на отвоеванном рубеже.
Гитлеровцы делали все, чтобы сбросить нас в реку. Они вводили в бой новые и новые стрелковые и танковые части. В небе не умолкал рев моторов. В первый час боя мы дрались с гитлеровцами из 61-й стрелковой дивизии. К вечеру на нас трижды бросались в контратаку солдаты 11-й дивизии. Ночью же мы вели бой с фашистами 207-й дивизии.
Советские войска, разорвав цепь обороны противника в опорных пунктах на левом берегу реки, поставили гитлеровцев под угрозу окружения на побережье Нарвского залива.
Всю ночь немцы вели губительный огонь из пятиствольных минометов и пушек по нашим флангам от поселков Извоз и Александровская Горка. С наступлением рассвета они бросились в контратаку. Это были эсэсовцы дивизии «Нордланд».
Об этой дивизии я не раз слышал раньше, и вот довелось-таки встретиться с этими гитлеровскими молодчиками на берегах реки Луги. Они атаковали напористо, ничего не скажешь; лезли под огонь пулеметов, не считаясь с потерями. Но и мы не давали промаха и дрались с упорством мстителей.
— Ну и прут, ну и прут, стервецы!.. — сказал Максимыч, меняя кипящую воду в кожухе пулемета. Я для него набивал ленты.
В пяти метрах от нас Найденов вел огонь из трофейного станкового пулемета. С левой стороны дрожащего корпуса образовалась горка опустошенных стальных лент, а Сергей ставил и ставил новые, не прекращал огня.
Бойцы батальона капитана Морозова попятились назад под напором эсэсовцев.
— Братцы! Куда вы? Держись! А то сбросят, гады, на лед.
— Сил нет, батя, вон как жмут… — отозвался чей-то голос.
Над нашими позициями нависла страшная угроза. «Катюши» ни на минуту не прекращали обстрела атакующего врага.
— Третью атаку отбиваем! Все равно не возьмете! — крикнул Сергей в сторону немцев.
— Держись, дружище. А иначе — хана, — спокойно сказал Максимыч.
Опорные пункты Александровская Горка и Извоз горели.
Вдруг эсэсовцы прекратили атаку и как шальные бросились бежать в поле, в сторону Нарвы. Этот перелом в бою произошел так неожиданно, что мы некоторое время не могли опомниться — даже не стреляли в спину отступающего врага. Все стало ясно, когда увидели мчавшиеся по полю советские танки Т-34…
Бойцы устало зашагали вслед за танками по снежной целине. Доставали хлеб, ели на ходу.
Под вечер мы с ходу атаковали противника в Дубровке. Перерезали шоссейную и железную дороги Кингисепп — Иван-город.
Ночевали в лесу. Сержант Базанов на просеке поджег кучу сухого хвороста:
— А ну, ребята! Подходите греть лапы, хватит в прятки играть с фрицами, по воронкам жечь костры.
Товарищи, подойдя к костру, разувались, усевшись на еловые ветки вокруг огня, сушили портянки, варежки, а некоторые, отогрев руки, тут же на снегу засыпали, не успев докурить папиросу.
Глядя на пылающий костер, я вспомнил сорок первый год, дни нашего отступления. В то время ночью мы боялись зажечь на открытом месте даже спичку.
Наша авиация и артиллерия всю ночь бомбили Ивангород и Нарву. Кингисепп горел. Там все еще слышался шум уличного боя.
Максимыч разостлал палатку, разобрал корпус пулемета и молча одну за другой начал чистить части, почерневшие от порохового дыма. Найденов помогал ему. Я невольно вспомнил дядю Васю, любившего содержать в чистоте и исправности оружие. Никто из товарищей не нарушал молчания, хотя нам было о чем поговорить: ведь враг за пятнадцать дней нашего наступления отброшен от стен Ленинграда на сто — сто пятьдесят километров, тогда как немцы при наступлении в сорок первом году преодолели это же расстояние за три месяца! Но гибель товарищей омрачала нашу радость.
Утром пятого февраля батальон майора Круглова, преследуя отступающего противника, вплотную подошел к реке Нарве южнее Иван-города. Это были те самые места, где я впервые увидел фашистского солдата в июле сорок первого года, убил первого гитлеровца.
Весь день мы простояли в лесу, поджидая подхода артиллерии. Она не поспевала за стрелковыми частями в наших стремительных атаках.
Найденов и я сидели на краю лесного оврага вблизи командного пункта батальона. По дну оврага один за другим шли танки. Головной танк остановился. Из башенного люка высунулся молоденький лейтенант и закричал:
— Товарищи, не скажете, где тут поблизости брод через Нарву?
Я спустился на дно оврага, чтобы показать брод. Танк тронулся. Вдруг все поплыло… Мысли затуманились. В ушах зазвенело. Я не чувствовал боли, пытался овладеть собой, но передо мной вся земля заплясала в каком-то фантастическом танце, мысли оборвались. Пришел я в себя лишь от прикосновения чьей-то нежной руки к моему лицу. Я старался как можно шире открыть глаза, чтобы увидеть человека, которому принадлежали эти заботливые руки, и не мог. По-прежнему кругом стояла глухая темнота. Лежал я на чем-то жестком вверх лицом. В голове стоял страшный шум, он заслонял собой все. И так повторялось много раз, когда прояснялось на какое-то мгновение сознание. Именно в этот момент я ощущал прикосновение нежных человеческих рук. Кто же этот человек, чьи это руки?
В сознании все чаще и чаще оживали какие-то звуки, еще нетвердые, далекие, как эхо человеческого голоса, как волнующие аккорды музыки. Они то вовсе исчезали, то опять появлялись. И вдруг в этих не вполне ясных звуках слух уловил слова: «Он будет жить». И все это колеблющееся, отрывистое, еле уловимое сознанием угасло… Я вновь стою возле одинокой березы на обочине шоссейной дороги вблизи реки Салки. Но почему-то мои боевые друзья-товарищи уходят от меня все дальше и дальше, а я стою словно прикованный к месту, не в силах оторвать от земли ноги, сделать хотя бы один шаг вслед за друзьями… Нужно, нужно догнать их!
…А вот я дома, в кругу своей семьи: Жена подает мне белую сорочку и галстук: «Иосиф, ты что же не переодеваешься? Никак, забыл, ведь сегодня день рождения Вити. Приведи себя в порядок, скоро придут гости».