Найденов бережно взял кисет, осторожно запустил в него два пальца, достал щепотку табаку и, возвращая подарок командиру, осторожно провел пальцами по темно-голубому шнурку, на концах которого висели две розовые кисточки. Казалось, что он гладил натруженной солдатской рукой нежную девичью руку. Не обращаясь ни к кому из нас, он сказал:

— Доброе сердце у русских женщин, спасибо им за все.

Вдруг Строева предупреждающе подняла руку:

— Слышите? — Она склонила набок голову, напряженно вслушиваясь.

Мы насторожились. Слух уловил отдаленные орудийные выстрелы. Я думал, что это очередной обстрел Ленинграда, но разрывов в нашем тылу не было. Романов взглянул на часы:

— Восемь двадцать. Это форты береговой обороны Кронштадта проводят очередную дезинфекцию тылов противника.

Командир роты заторопился уходить:

— Заговорился я с вами, ребята, а мне еще нужно заглянуть к пулеметчикам, все ли у них в порядке. Сергей, проводи меня.

Это была уловка Романова: он уводил с собой Найденова для того, чтобы Зину и меня оставить наедине.

Строева тоже это поняла. Когда мы остались одни, она тихо сказала:

— Иосиф, прости меня, если можешь; у меня не хватило сил сразу, как узнала о гибели Володеньки, сообщить тебе об этом.

— Что ты, Зина, могу ли я на тебя обижаться? Тихонько утирая слезы, Зина села на скамейку возле печурки и стала греть руки. Я занял ее место у перископа и продолжал наблюдать за траншеей немцев. Понаблюдав некоторое время и не видя ничего подозрительного, я оглянулся на затихшую Зину. Ярко горели в печурке дрова, а Строева сладко спала на скамейке, положив под голову обе ладони.

Я не мог оторвать глаз от родного мне лица, с которого стерлись черты горя. Две раковинки ровного носа размеренно расширялись и вновь опадали. Черные длинные ресницы сомкнувшихся век по-детски вздрагивали…

Чтобы не нарушить минуты отдыха подруги, я на носках осторожно отошел от бойницы и стал греть руки у огня.

Теперь уже ясно была слышна орудийная канонада в направлении города Ломоносова. Это было началом разгрома немецко-фашистских войск под Ленинградом. Первые выстрелы, возвестившие о начале полного изгнания гитлеровцев из-под Ленинграда, были предоставлены ломоносовской группировке, а спустя несколько минут началась общая артиллерийская подготовка наступления.

В эту торжественную и суровую минуту я не мог не разбудить Зину. Мне хотелось, чтобы и она увидела ту силу огня, с какой обрушилась на противника советская артиллерия. Глаза Зины заискрились радостью.

— Наступление!.. — порывисто крикнула она. Мы вдвоем выбежали в траншею.

От передовой линии фронта до Ленинграда все поле было окутано дымом от орудийных залпов. К нам подбежал Найденов:

— Ребята! Началось! Когда же наш черед будет? Как бы нам не прозевать танки.

Строева взяла за локоть Найденова:

— Увидим, Сережа, мимо нас не пройдут.

Один за другим красноармейцы выходили из укрытий. Все они, как по команде, глядели сначала в сторону Ленинграда, а затем на траншеи немцев, над которыми все выше поднимались к небу волны дыма. Был здесь и пулеметчик Гаврила. Солдаты любили его за доброе, мужественное сердце и острую шутку. В пулеметном расчете он заменил Максимова, раненного в ночной перестрелке. Хотя Гаврила и хорошо ориентировался в обстановке, он все же спросил:

— Интересно, почему немцы не стреляют?

Сергей удивленно взглянул на него:

— Да ты, никак, очумел? Не видишь, что ли, как оглушила их, чертей, наша артиллерия? Подожди, очухаются — начнут.

— Тогда, чего же мы ждем, не идем в атаку?

— У ротного командира спрашивай.

Над головами совсем близко проносились снаряды. Пришлось держать шапку, чтобы не сорвала ее с головы воздушная волна.

— Что, ветерком продувает, а? — смеясь, спросил Найденов Гаврилу, который двумя руками ухватился за ушанку.

Земля судорожно встряхивалась и звонко гудела.

— Идем к пулеметчикам в дот, — предложила Зина. — А то здесь, чего доброго, осколком пристукнет.

Но в это время через линию фронта совсем низко пролетели наши штурмовики, повыше в небе появилась добрая сотня бомбардировщиков, с большим числом истребителей. Небо гудело, озаряясь вспышками разрывов снарядов. Бомбовозы летели не торопясь, словно любуясь суровой панорамой боя наземных войск, высматривая нужное место, где бы в нее внести нужную поправку.

Где-то совсем близко послышались сильные взрывы. Со стенок траншей откалывались кусочки мерзлого грунта, падали на дно. В ушах стоял сплошной шум, едкий дым мешал дышать, а чтобы устоять на одном месте, нужно было за что-то держаться. В дыму мы добрались до дота. Пулеметчики встретили нас возгласами:

— А-а! Сергей привел своих снайперов на подмогу. — Они играли в подкидного. — Сергею у нас не везет: не успеет сесть, опять в штрафники попадает. — По условиям игры проигравшая пара товарищей не имела права садиться, а стоя выжидала своей очереди, чтобы еще раз сразиться.

— А ты, Гаврила, поначалу выиграй, а там и ершись, — ответил Найденов, усаживаясь за стол.

Солдаты всячески старались отвлечься от грохота, заглушить душевное волнение в азарте игры. Они смеялись, подтрунивая друг над другом, но бледные лица и дрожащие руки выдавали их волнение.

Гаврила держал веером в руке карты и отбивался от нападения Найденова:

— Ну-ну, давай еще! Что, нет? А садишься играть.

— На, прими, хвастун, туза валетом не убьешь. Вдруг взрывная волна сорвала в тамбуре дверь с петель и ударила о стенку дота. Карты, словно галки, взлетели на воздух и, будто намоченные, прилипли к потолку, а затем попадали на пол.

— Гаврила, закрой дверь, а то сквозняк. Насморк получишь, ты ведь у нас квелый, — сказал Найденов, собирая на полу карты.

— У меня, Сережа, есть испытанное средство от насморка: в баньке хорошо попариться, сто пятьдесят граммов русской горькой да под одеяльце к женушке. Как рукой снимет.

— А ты хрен с редькой не пробовал?

— А что?

— Помогает от простуды.

Дверь была навешена, словесная перестрелка кончилась, игра возобновилась. Время — одиннадцать часов десять минут. Где-то рядом с дотом разорвался снаряд, с потолка посыпался песок. Теперь земля больше не звенела, а, словно тяжело больной человек, протяжно стонала.

— Фу ты, дьяволы, какие неосторожные люди, эти артиллеристы: моей даме запорошили глаза, — сказал Гаврила, стирая рукой пыль с карт.

Зина, усевшись на коробки с пулеметными лентами, пришивала пуговицу на полушубок. Рядом с ней сидел пожилой солдат в гимнастерке, густо дымя самокруткой. На его лице застыла глубокая задумчивость. Зина пришила пуговицу, завязала узелок, затем быстро зубами перекусила нитку:

— На, надевай, а то ходишь с распахнутыми полами.

— Спасибо, Зиночка. А я, глядя на тебя, как ты шьешь, дочь вспомнил. Солдат надел полушубок, застегнул его на все пуговицы и взял в руки автомат.

Вдруг в дверь дота просунулась голова часового:

— Ребята! На Пулковских наши пошли в атаку.

— Хэ-хэ! Братцы, вот оно веселье началось, а ты, Сережа, скучаешь! вскакивая с места, прокричал Гаврила. — Пулемет к бою!

Сталкиваясь друг с другом в узком проходе двери, солдаты спешили выйти в траншею. Каждому из нас хотелось скорее пережить волнующие минуты атаки, к которой мы так упорно и долго готовились. Но увидеть даже в непосредственной близости от места атаки что-либо было невозможно — мешал дым. Слышался все нарастающий гул человеческих голосов да ружейно-пулеметная стрельба. В дыму стайками, как бы обгоняя друг друга, проносились огненные стрелы. Это наши гвардейцы-минометчики вели огонь по тылам противника.

— Гвардейцы Масленникова пошли в атаку! — послышался чей-то восторженный возглас.

— Слышим, слышим, дружище, не мешай, — сказал Сергей.

Каждому хотелось запечатлеть в памяти эту торжественную, долгожданную минуту. Никто из бойцов не обращал внимания на близкие разрывы снарядов и мин, все как очарованные смотрели в сторону Пулкова, где, по-видимому, уже шла рукопашная схватка.