Все зрелые годы жизни Ленина были связаны с волнениями и тревогами, и тот год, 1910-й, не был исключением. Около полутора лет Ленин имел право единолично распоряжаться шмидтовским капиталом, оставленным в наследство партии. И вот он этого права лишился. На заседании Центрального Комитета социал-демократической партии было решено от греха подальше передать партийный фонд на хранение незаинтересованной стороне, то есть трем членам Германской социал-демократической партии: Карлу Каутскому, Кларе Цеткин и Францу Мерингу. В соответствии с этим решением деньги были переведены из банка «Лионский Кредит» в немецкий банк. Вплоть до Первой мировой войны русская фракция социал-демократической партии исправно каждый месяц получала с этого счета небольшую сумму денег. Но когда началась война, по распоряжению германского казначейства все иностранные вклады были переданы германскому правительству. Шмитовское наследство пошло на финансирование немецкой армии.

У партии больше не было средств поддерживать все прибывавших и прибывавших в Париж политических эмигрантов. Ленин получал всего лишь небольшое жалованье. Кроме этого, ему платили немного за статьи в журнале, и время от времени приходила денежная помощь от матери. В его распоряжении был также скромный фонд средств, предназначенных для расходов, связанных с перевозкой в Россию нелегальных газет и журналов. Для поддержки политических эмигрантов был создан совсем ничтожный фонд, но им можно было пользоваться в крайних случаях — когда кто-то заболеет или окончательно обнищает. Страшная нужда и болезни были постоянными спутниками эмигрантской жизни. Эмигранты гибли от горячки, от помешательства, на больничных койках позабытых Богом лазаретов и в водах Сены. Крупская рассказывает об одном таком несчастном, который был участником московского восстания. Он бежал из России и поселился в рабочем квартале на окраине Парижа. Жил скромно, и никто о нем ничего не знал. Однажды он пришел к Ленину на рю Мари-Роз. К этому времени он уже был помешан и что-то неразборчиво лопотал о каких-то телегах, на которых горой лежат снопы скошенного овса, а на одной из них стоит во весь рост молодая красивая девушка. Мать Крупской принесла ему поесть — все понимали, что его бредовое состояние вызвано голодом. Крупская вспоминала: «Мама стала спешно готовить ему, побледневший Ильич остался с Пригарой, а я побежала за знакомым доктором-психиатром. Он пришел, поговорил с больным, потом сказал, что это — тяжелая форма помешательства на почве голода; сейчас ничего, а когда перейдет в манию преследования, может покончить с собой, надо тогда следить».

Несчастного отправили домой в сопровождении надежного товарища, но он так до дома и не дошел. По пути сбежал. Позже его тело было обнаружено в Сене. К его шее и ногам были привязаны тяжелые камни.

Подобные трагедии происходили постоянно. Тогда, впрочем, и потом русские эмигранты существовали на грани нищеты и отчаяния. Потеряв Россию, они лишались своих корней. Выживали немногие. Русская революция была делом людей твердокаменных. Эти качества пригодились им в эмиграции и когда они пришли к власти.

Скитания

Четыре года перед началом Первой мировой войны были беспокойным временем для социал-демократов. Они постоянно ссорились между собой и то и дело меняли политическую ориентацию. Появлялись новые группировки, а старые, распадаясь, образовывали сразу несколько политических течений; некоторые и вовсе сходили со сцены. Тактика у Ленина была одна: завидев на горизонте наметившуюся группировку, он немедленно ее атаковал, не дожидаясь, пока она оформится в политическую силу. Иногда он ошибался, враг оказывался миражом, а он кидался в битву с ним с той же свирепостью, с какой выходил один на один с серьезным противником. Главным и основным девизом в его борьбе было: «Разделяй и властвуй!»

Но он не всегда и даже не слишком часто достигал своей цели. Его признавали как потенциального политического лидера, не исключая того, что если в России произойдет революция, он будет в числе руководителей государства. Однако для того, чтобы стать во главе политической борьбы и повести за собой массы, ему не хватало ни популярности, ни достаточного авторитета. Его статьи при советской власти печатали миллионными тиражами — только потому, что Ленин был их автором. А разве не было не менее сильных работ, подвергавших беспощадной критике ленинские работы и те крайние взгляды, которые он в них высказывал? Но они забыты. В 1903 году он объявил себя большевиком, то есть принадлежавшим к большинству, а ведь на деле он всегда оставался в меньшинстве.

В то трудное время внутрипартийных распрей положение осложнялось еще и тем, что царская полиция противостояла революционерам, внедряя в их ряды своих агентов. Охранка имела их в каждой политической партии, и даже в отдельных фракциях работали великолепно подготовленные шпионы. Опасно было пересылать письма по почте, и революционеры, зная это, при малейшей возможности использовали курьеров. Однако нужда заставляла их отправлять тысячи разного рода писем, содержащих секретную информацию, по почте. Полицейские агенты их прочитывали, а затем снимали копии. Крупская проводила огромную часть своей жизни, горбясь над партийной корреспонденцией, зашифровывала и расшифровывала тексты, не зная того, что большинство кодов, которыми она пользовалась, давно известно полиции.

Но самыми опасными для революционного дела были агенты-провокаторы, потому что они были почти неуловимы. Даже в те периоды, когда ленинская фракция утрачивала свое влияние в социал-демократии, обязательно среди ее так называемых «проверенных» людей находился провокатор, а то и два. Ленин отнюдь не был знатоком человеческих душ. Он оценивал людей с точки зрения пользы, которую они приносили партии. Если его удовлетворяла работа члена партии, он считал его своим. Качество партийной деятельности было той мерой, какой он определял лояльность человека. Он никогда не задумывался над тем, насколько искренни поступки человека и нет ли тут «двойного дна». А между тем курьеров постоянно арестовывали, в самой России таинственным образом исчезали члены партии, целые тиражи подпольных газет и журналов в силу каких-то загадочных обстоятельств попадали в руки полиции. Ленин знал, должен был знать, что в партию проникли агенты полиции, но почему-то это его не волновало. Если ему потихоньку указывали на кого-то, подозреваемого в сотрудничестве с охранкой, он чаще всего отвечал так: «Это совершенно исключено. Судите сами, этот человек так много делает для партии».

Весной 1911 года Ленин приступает к организации школы обучения подпольщиков. Он отверг учебную программу школы Богданова на Капри, считая себя более талантливым педагогом. Было решено открыть школу в Лонжюмо, под Парижем, в двух маленьких комнатках, снятых у местного кожевника. Ленин с Крупской там же и жили; Инесса сняла дом для себя и детей поблизости; а большинство учащихся поселились в деревенских семьях. Часть из них были опытными революционерами, участниками московского вооруженного восстания, но были и новенькие, без всякого опыта. Жителей Лонжюмо убедили в том, что это школа повышения квалификации для учителей из России. Возможно, это выглядело не очень правдоподобно, но местные жители отнеслись к нашествию русских весьма снисходительно.

Ленин с упоением вошел в новую роль. Еще никогда до этого ему не предоставлялся случай развернуться во всю силу своего таланта в качестве ведущего педагога. Способности директора гимназии он проявит и позже, когда придет к власти. Он очень тщательно готовился к лекциям и следил за тем, чтобы все остальные педагоги так же добросовестно и продуманно относились к своим обязанностям. За время работы школы он прочел сорок пять лекций по политической экономии, по аграрному вопросу и практике социализма. Зиновьев и Каменев посвятили свои занятия истории партии, Луначарский преподавал литературу, Шарль Рапопорт читал курс истории социалистического движения во Франции, а Инесса вела семинары по политическим наукам и заодно заведовала питанием: учащихся кормили в столовой снятого ею дома.