Микешин поднялся на палубу и пошел в кают-компанию.

Капитан и замполит о чем-то спорили. Механик по-прежнему безучастно сидел с закрытыми глазами. Микешин прислонился к буфету и стал слушать.

— …На этом судне нельзя больше плавать. Вы понимаете? Нельзя! — резко говорил Галышев. Он оживился, морщины на его лице разгладились, глаза блестели.

— Колумб до Америки доплыл на деревяшке? Доплыл! Если мы все суда поставим в ремонт, то кто же план будет выполнять? Кто?

— Еще раз объясню вам, Куприян Гаврилович. «Унжа» очень старый пароход. Ей нужен большой ремонт. Надо переоборудовать помещения для команды, а главное — привести в порядок машину. Но начальник пароходства хочет втереть очки и за счет «Унжи» перевыполнить план. Вот почему нас послали в рейс…

— И правильно сделали, — перебил Уськов.

Галышев отмахнулся от замполита и, обращаясь к Микешину, продолжал:

— Я бросился в Регистр, в судомеханическую службу. Куда там! Начальник пароходства на всех нажал и убедил, что на один рейс судно можно выпустить в море. Я категорически отказался идти. Ну, а начальник предложил мне тогда увольняться… Пришлось идти.

Уськов иронически посматривал на капитана:

— Нет, Михаил Иванович, плохо вы защищаете государственные интересы.

Галышев покраснел:

— Кто, я плохо защищаю? Ничего-то вы не понимаете, товарищ Уськов, в государственных интересах. Можно погубить и судно и груз. И вот тогда кто, по-вашему, выиграет?!

— Слушайте, что я вам скажу, — безапелляционным тоном начал Уськов. — Команде ничего не сделается, если она один рейс помучится. А вот с машиной… Конечно, если наш «бог», — он указал рукой на стармеха, — будет и впредь так работать, тогда, конечно, никуда мы не дойдем. Работать надо!

Механик зашевелился, открыл глаза и вдруг взвизгнул:

— Что вы ко мне пристали! Я вам тысячу раз говорил, что нужно менять динаму, питательные средства и магистраль парового отопления. У меня документы есть. Я трое суток из машины не вылазил, людей мучил. Вот этими руками, сам… — Он протянул к Уськову дрожащие, все в ссадинах, заскорузлые руки рабочего. — Да разве сделаешь то, что под силу только заводу?..

— Вы не сделаете — другой сделает. Вообще вам лечиться надо, а не механиком плавать. А с такими настроениями… — многозначительно проговорил Уськов, не закончил фразы и снова раздраженно забарабанил пальцами по столу.

Механик как-то сжался и замолчал. Микешину стало жалко старика. Он подошел к капитану и предложил:

— Михаил Иванович, можно было бы еще в обком сходить, в транспортный отдел. Там помогли бы…

Галышев не ответил. Уськов зло посмотрел на Микешина:

— Вы нас не учите, куда ходить… Сами знаем. Не по обкомам надо ходить, а работать.

— Я вас не учу, но мне кажется, что в данном случае необходимо пойти в обком. Выпускать судно в зимний рейс в немореходном состоянии — преступление. И вам, как замполиту…

— Слушайте, вы только что явились на судно и уже начинаете поучать меня. Вы еще молоды мне указывать, не забывайте — я представитель политотдела.

— А я тоже коммунист, — рассердился Микешин, — и имею право высказать свое мнение!

— Вот что, товарищи, пойдемте спать. Отдохнем несколько часов перед отходом, — успокаивающе проговорил Галышев. — Да, кстати, вы бы позвонили, Куприян Гаврилович, в отдел кадров. Пополнят нам команду или так пойдем?

Уськов что-то недовольно промычал и вышел.

— Экий человек! — покачал головой механик. — Пойду посмотрю, как там дымоход на камбузе ремонтируют.

Галышев тоже поднялся, поправил шапку, взялся за ручку двери, ведущей в его каюту, и вдруг, обернувшись к Микешину, дружелюбно проговорил:

— Ничего. Как-нибудь дойдем. Отдыхайте.

Микешин прошел к себе, выключил свет и не раздеваясь лег на койку. За иллюминатором уныло посвистывал ветер.

Когда Микешин проснулся, «Унжа» уже шла по Морскому каналу. Его почему-то не разбудили на швартовку. С обоих бортов тянулись голые каменные дамбы.

В кают-компании сидел Уськов и пил чай. Он покосился на вошедшего Микешина и продолжал разговор с пожилой буфетчицей:

— …На машине ездил. Мне не хотелось уходить из треста. Но что поделаешь, мобилизовали. У нас, Мария Федоровна, партийная дисциплина. Вот и попал я в загранплавание. А вообще эта работа не по моим масштабам. Думаю, что долго здесь не останусь. Отзовут.

— В море работа тяжелая. К ней привыкнуть надо, — сочувственно сказала буфетчица и подала Микешину стакан с чаем.

Уськов пренебрежительно махнул рукой:

— Какая там тяжелая! На берегу не легче. Я вот, например, раньше десяти вечера домой не приходил. А то и позже.

В кают-компанию вошел стармех. Из кармана комбинезона он вытащил кусок пакли и принялся старательно вытирать промасленные руки. Потом подошел к буфету, выдвинул ящик, вынул оттуда газету, положил ее на стул и сел.

— Вам чайку, Алексей Алексеевич? Устали, наверное? — спросила буфетчица, с жалостью смотря на старика. — Ведь мыслимо ли: скоро четверо суток как не спите…

— Наше дело такое, Мария Федоровна. Погорячей попрошу.

— А вы вот напрасно в грязной робе сюда ходите. Переодеваться к столу надо, — наставительно сказал Уськов.

Механик дернулся и резко ответил:

— Некогда мне переодеваться. Сейчас снова в машину. Плохо вода в котел поступает…

— Ну, ясно. А пар как стоит?

— Стоит пока. А что дальше будет, посмотрим… Кочегары неопытные…

— Теперь, значит, кочегары виноваты. Эх, Алексей Алексеевич… — сокрушенно покачал головой Уськов.

Механик отодвинул стакан с чаем и, зацепив ногой за стул, быстро вышел, сильно хлопнув дверью.

— Не любит правды, — подмигнул Микешину Уськов. — Ничего. Заставим работать. Коллектив заставит.

— А по-моему, он работает, да не меньше, а больше, чем некоторые другие! — вызывающе сказал Микешин.

— Это уж позвольте нам знать. Результаты этой работы налицо. Поняли?

— Но ведь не все можно сделать своими силами. Это вы, надеюсь, понимаете?

— Мы с вами еще побеседуем отдельно, товарищ Микешин. Вам многое станет ясным. Откровенно говоря, — Уськов доверительно наклонился к Микешину, — я вам, как члену партии… Капитан здесь слабоват…

Микешин молчал. Уськов понял, что штурман не хочет продолжать разговор. Он закряхтел и с трудом вылез из-за стола: проход между диваном и столом был узок.

— Когда освободитесь, зайдите ко мне, — официально-приказным тоном сказал замполит и, сняв с вешалки шайку, покинул кают-компанию.

Микешин принял вахту, когда «Унжа» проходила мимо Кронштадта. На мостике суетился маленький шарообразный человек с мясистым носом, с черными навыкате глазами, в старенькой шинели и морской фуражке, надвинутой на самые уши. Он бегал пеленговаться на главный мостик, поглядывал на термометр, спешил в рубку, снова выбегал на мостик. Увидя Микешина, он радостно закричал:

— Вот и познакомились! Юрий Степанович Шалауров — старпом. Здравствуйте, «сéконд»![5] — и он крепко пожал Микешину руку. — Вот на кораблик попали, а? На две вахты придется…

Не закончив фразы, Юрий Степанович бросился к фальшборту мостика, перегнулся через него и сердито крикнул:

— Костя, полубак скатывал, а за кнехтами мусор оставил! Отсюда видно.

— Есть, Юрий Степанович. Сейчас уберем! — раздался снизу веселый голос.

— Так вот, я и говорю, на две вахты придется… — продолжал начатую фразу Шалауров. — Ну, ничего. Перетерпим. А вчера, когда вы пришли, я спал как убитый. Кутнули немного с приятелями. Встретились после многих лет разлуки. Голова побаливает…

Микешин почувствовал симпатию к этому живому, разговорчивому человеку.

Юрий Степанович сдал вахту. Он потоптался еще несколько минут на мостике, переговариваясь с боцманом, который вместе с двумя матросами скатывал палубу. Потом зашел в рубку, взял теплые рукавицы, лежавшие на диванчике, и попрощался: