Жизнь в порту не прекращалась ни днем ни ночью. Вся стенка Морского канала сплошь была уставлена судами под разными флагами. На причалах спешно устанавливались новые краны. Десятки автомашин, наполненных ящиками, бочками, тюками, оглашали порт гудками.

То там, то здесь виднелись новые корпуса строящихся складов. В Барочном бассейне сооружали новую лесную гавань, где весь процесс погрузки судов лесом должен был быть механизированным. Появились «длинноногие» автомобили-лесовозы, подвозившие к борту пароходов доски целыми пачками. Скрежет подъемных кранов, грохот судовых лебедок, гудки автомобилей, крики грузчиков — все эти звуки сливались в один общий неумолкающий шум, который так хорошо знают моряки.

При выходе из главных ворот глаза останавливались на громадной площади, окруженной забором. Это стирали с лица земли, засыпая песком, узкий грязный канальчик, куда стекали зловонные воды рядом расположенных заводов.

На этом месте должен был вырасти огромный Дворец моряка, окруженный зеленым кольцом деревьев.

Дворец моряка! Для нас…

Порт менял лицо. Страна вступала в первую пятилетку.

Я с нетерпением ждал, когда же пошлют меня на пароход. Последний разговор с Бармииым глубоко взволновал меня, и хотелось как можно скорее доказать ему, матери, Жене и всем друзьям, что я не такой, каким они меня считают, что Сахотин совсем не мой идеал и что я добьюсь права с честью вернуться в техникум.

Дней через десять после зачисления в резерв меня вызвали к дяде Васе. Я шел в отдел кадров с волнением. На какой пароход я попаду? Какой будет капитан? Какие предстоят рейсы?

Дядя Вася вручил мне приказ: «Направляется матрос второго класса Микешин И. на пароход «Гдов»».

Мне повезло. Я уже знал, что «Гдов» — лесовоз, всего только два года тому назад сошедший со стапелей Балтийского завода.

Он только что пришел в Ленинград из Англии и теперь выгружался. Многие хотели попасть на него, потому что на «Гдове» были прекрасные помещения для команды.

В управлении порта мне выдали мореходную книжку, о которой я так давно мечтал; теперь уже никто не усомнится в том, что я настоящий моряк. Большая, во весь карман, синяя книжка раскрывалась, как альбом. На обложке были вытиснены золотом перекрещенные якоря. Посередине переплета — прорезь, в которой видна моя фамилия, написанная на первом листе. Сведения о прохождении службы, названия судов, портов захода, сила машины, тоннаж — для всего этого имелись графы в мореходной книжке. В ней должна быть отражена вся жизнь моряка.

«Гдов» стоял у Железной стенки, и ажурные, напоминающие журавлей краны склоняли головы над его трюмами. Я остановился. Это мой первый настоящий пароход. Мой дом. Здесь, на этом красивом, новом судне с высокой черной трубой и палевыми мачтами, я должен найти новую семью, с которой мне придется жить, работать и отдыхать. Неуверенность в своих силах вдруг охватила меня. Ведь, в самом деле, за моей спиной фактически только яхтенное плавание и два месяца плавания на учебном судне. Смогу ли я как следует работать, стоять на руле, считать груз? Ведь многого я не знаю. Поможет ли мне кто-нибудь? Но я должен, должен суметь…

Надо было идти на судно. Вахтенный провел меня к старшему помощнику капитана. Тот равнодушно взглянул на меня, взял мои документы, повертел в руках мореходную книжку, полистал ее чистые, незаполненные листки и недовольно спросил:

— Не плавали еще?

— Нет, плавал немного. На «Товарище».

Старпом оживился:

— На «Товарище»? Ну, какой он теперь? Я его давно не видел.

Задав еще несколько вопросов, старпом отослал меня к боцману. Я пошел под полубак.

— Прислан в ваше распоряжение, — сказал я боцману, войдя в шкиперскую кладовку.

Боцман «Гдова» — нестарый, высокий и широкоплечий человек — произвел на меня хорошее впечатление. У него было мужественное, гладко выбритое лицо и большие серые глаза. Он внимательно оглядел, меня:

— Ага! Уже прислали. Это хорошо. У нас один человек должен идти в отпуск. Как фамилия?

— Микешин.

— Ладно, Микешин. Пойдем, я тебе каюту покажу. Потом съезди домой, забери вещи и в ночь на вахту встанешь. С работой знаком?

— Плавал на паруснике.

— На паруснике?

— Да… на «Товарище». Практикантом.

— А-а… И долго?

— Нет, недолго, — с трудом выдавил я.

— Ну ничего. Обучим, — ободряюще сказал боцман. — Ты комсомолец?

— Комсомолец.

— Прекрасно. Рисовать умеешь?

— Могу.

— Тоже хорошо. Нам художник в газету нужен. Все никак не попадался. Ну, пошли. Меня зовут Павел Васильевич. Фамилия — Чернышев.

Он провел меня по сияющему белыми стенками коридору и толкнул дверь одной из кают.

— Вот тут и располагайся. На этой койке. Партнер твой — Тубакин. Матрос первого класса. Вместе вахту будете стоять, — сказал боцман и вышел.

Я огляделся. Каюта была прекрасная. Даже не верилось, что тут живут матросы. Выкрашенные кремовой эмалью, стояли две койки с никелированными спинками, застланные мохнатыми шерстяными одеялами. Между ними, привинченный к переборке и палубе, небольшой письменный стол. На нем — настольная лампа с зеленым абажуром. В углах — два дубовых лакированных шкафа и Два раскладных стула. Палуба покрыта линолеумом шоколадного цвета. На иллюминаторе — шелковая занавеска, а над каждой койкой — полочка для книг. В каюте было чисто и тепло. Видимо, мой партнер любил чистоту. Я обратил внимание на фотографии, приколотые кнопками над его койкой. На одной из них был изображен улыбающийся молодой моряк военного флота с темными веселыми глазами. На другой — любительской — темноволосая девушка склонилась над шитьем. Между этими двумя фотографиями помещался небольшой портрет В. И. Ленина в дубовой рамке. Я посидел немного, раздумывая о предстоящем житье, и поехал домой за вещами.

Вернулся я на судно вечером, когда в порту зажглись многочисленные фонари. «Гдов» продолжали разгружать. Он весь был залит светом мачтовых люстр и береговых прожекторов. Тубакин лежал на кровати в чистой робе и читал, когда я вошел. Он был таким же, как и моряк на фотографии. Только меняла вид непокрытая голова с каштановыми волосами, зачесанными на пробор.

— Будем знакомы. Тубакин Александр, — сказал он, поднимаясь с койки и протягивая руку. (Я назвал свое имя.) — Ты устраивайся здесь. Вот твой шкаф, ящик в столе. Есть хочешь? А то там на камбузе осталось, я могу принести. Павел Васильевич передал, что тебе на вахту в двенадцать. Можешь ложиться отдыхать.

Я поблагодарил его, но от еды отказался, так как не был голоден. Разобрал свои вещи, повесил их в шкаф и тоже прилег. Партнер мой оказался на редкость разговорчивым и живым. Через час я уже хорошо знал всю его жизнь, характеристику экипажа «Гдова», подробности о работе и рейсах и даже планы Александра на будущее. Из его рассказа я узнал также, что Чернышев является и парторгом судовой ячейки.

По словам Тубакина, весь экипаж «Гдова», возглавляемый капитаном-архангельцем Андреем Федоровичем Рябининым, представляет собой замечательно спаянный коллектив и плавать на лесовозе очень хорошо. О себе он рассказал, что отслужил добровольцем действительную службу на военном флоте на Балтике и после демобилизации пошел прямо в торговый флот. Со временем он хотел стать штурманом. Я повеселел. По первым сведениям, моя новая семья хорошая.

Тубакин рассказал мне, что нужно делать на ночной вахте, где и что лежит, кого и когда будить утром.

В половине двенадцатого к нам постучали, и в каюту вошел вахтенный матрос в полушубке, шапке и русских сапогах:

— Кто из вас меня меняет? Он? Половина двенадцатого. Если хочешь чаю, иди в столовую.

Я спустился в столовую команды. Это было чистое, просторное помещение с длинным столом, привинченным к палубе посередине. Вокруг, тоже привинченные, стояли деревянные диваны. Тут же в столовой находился красный уголок, отделенный застекленной раздвижной переборкой.

За столом сидел кочегар и пил чай с белым хлебом и маслом. Я подсел к нему.