Учась уже в третьем классе, я как-то ранним весенним утром по дороге в школу остановился на мосту, облокотился на красные круглые перила, и на какой-то миг окружающий мир перестал для меня существовать. Под мостом мирно текла широкая река, почти такая же, как Сумидагава. По-моему, именно тогда я впервые смог полностью расслабиться и забыть обо всем на свете. Обычно мне казалось, что кто-то постоянно следит за мной, и я всегда был начеку. Контролировал себя даже в мелочах, не делая ничего машинально, мне мерещилось, что окружающие обсуждают каждое мое действие: «смотрите, он в недоумении посмотрел на ладонь», «а теперь он что-то бормочет, почесывая за ухом». Очнувшись, почувствовал острую тоску. Обычно в таком состоянии я начинал думать о своем прошлом и будущем. Вот и теперь медленно шел по мосту, погружаясь в воспоминания, будто грезил наяву. Потом, вздохнув, подумал: «А смогу ли я достичь чего-либо в будущем?» Именно тогда моя душа потеряла покой. Ничто не удовлетворяло меня, я, кажется, все время топтался на месте. К лицу словно прилипла многослойная маска, за которой никто не мог разглядеть мою истинную тоску. И, в конце концов, я нашел для себя пусть жалкий, но выход. Творчество. Похоже, многие, так же как и я, чувствовали это необъяснимое томление. «Стану писателем, стану писателем», — втайне мечтал я. В тот год младший брат тоже поступил в среднюю школу и стал жить вместе со мной, я посоветовался с ним, и приблизительно в начале лета, объединившись с несколькими приятелями, мы создали свой журнал. Напротив нашего дома как раз находилось большое издательство. Туда мы и обратились. Обложку для журнала заказали красивую, выполненную литографическим способом. Готовые экземпляры раздавали одноклассникам. Каждый месяц я писал что-нибудь для нашего журнала. Начал с философских размышлений на темы морали. Хорошо удавались мне и эссе — короткие, всего в одну-две строчки. Журнал издавался уже год, когда из-за него у меня разладились отношения со старшим братом.
Брата беспокоило, что мы излишне, по его мнению, увлечены литературой. Я получил от него длинное письмо. Он писал достаточно жестко: «В химии есть уравнения, в геометрии — теоремы, причем всегда дается оптимальный ключ к их решению, а в литературе такого ключа не существует; я считаю, что, не достигнув необходимого возраста и не имея определенных условий, нельзя по-настоящему заниматься литературным творчеством». Я был с ним совершенно согласен. Однако верил, что я именно тот, кому уже сейчас позволительно литературой заниматься. И сразу же написал ответ. «Все, что ты пишешь, совершенно справедливо, я счастлив, что у меня такой замечательный старший брат, однако ради литературы я вовсе не пренебрегаю учебой, а как раз наоборот, литературная деятельность служит стимулом в учебе». Словом, был тверд, отстаивая свою позицию, правда, постарался смягчить ответ явной лестью в адрес брата.
Лив самом деле усердно занимался, пусть даже и потому, что постоянно внушал себе: «Ты должен подняться над толпой». Начиная с третьего класса, по успеваемости был неизменно лучшим в классе. Обычно лучших недолюбливают и обзывают «зубрилами», но мне удалось этого избежать, более того я научился подчинять себе одноклассников. Не перечил мне даже капитан нашей команды дзюдо по прозвищу Осьминог. В углу аудитории стоял большой кувшин, куда выбрасывали всякие ненужные бумажки, стоило мне, указывая пальцем, сказать: «Эй ты, Осьминог, не хочешь в него залезть?», Осьминог сразу же запихивал туда голову и начинал смеяться. Смех отзывался из кувшина гулким эхом. Красавчики нашего класса тоже боготворили меня. Даже когда, вырезав из пластыря треугольнички, шестиугольнички и цветочки, я залепил ими выскочившие на лице прыщи, никто и не подумал надо мной смеяться.
Из-за этих прыщей я невероятно страдал. А их было много, утром, еще в постели, я, ощупывая лицо, старался определить состояние кожи. Для лечения испробовал всякие средства, но результата заметно не было. Отправляясь в аптеку, заранее выписывал названия лекарств на листочке и, выясняя, есть ли то или иное, делал вид, будто выполняю чье-то поручение. Считая прыщи символом похоти, стыдился их так, что, казалось, темнело в глазах. Даже подумывал о смерти. Критика моей внешности в кругу родственников достигла тогда апогея. Говорят, что самая старшая из сестер, та, что вышла замуж и уехала из нашего дома, договорилась до того, что вряд ли найдется девушка, которая согласилась бы стать женой Осаму. Я упорно продолжал мазать прыщи лекарствами.
Младший брат тоже переживал из-за моих прыщей и не раз ходил в аптеку за лекарствами для меня. В детстве я с ним особенно не ладил и, когда он сдавал экзамены в мою среднюю школу, желал ему непременно провалиться, лишь только когда мы стали жить вместе, одни вдали от дома, я смог оценить его добрый нрав. Взрослея, брат становился застенчивым и молчаливым. Иногда он тоже писал что-нибудь для нашего журнала, но все его тексты казались какими-то робкими. Успеваемость брата была гораздо ниже, чем моя, и это очень его огорчало. Если же я начинал утешать его, он, наоборот, еще больше мрачнел. Брата ужасно раздражало, что волосы у него на лбу росли треугольником в форме горы Фудзи, делая его похожим на девочку. К тому же он был абсолютно уверен, что именно из-за этого узкого лба он так плохо соображает. Такому своему братишке я прощал все. В то время, общаясь с людьми, я либо ничего им не говорил, либо наоборот, так и резал в глаза всю правду. От брата я ничего не скрывал, и он от меня тоже.
В начале осени безлунной ночью мы вышли на портовый причал, с пролива приятно дул легкий ветерок. Мы говорили о «красной нити». О ней я узнал на уроке родного языка — учитель рассказывал: «К мизинцу правой ноги каждого из вас привязана незаметная глазу красная нить, она длинная-предлинная и легко тянется, другой ее конец обязательно привязан к пальцу какой-нибудь девочки. Эта нить не порвется, как бы далеко ни расходились двое, и никогда не запутается, как бы они ни приблизились друг к другу, даже если встретятся посреди уличной толпы. Нитью предрешен выбор будущей жены». Рассказ произвел на меня сильное впечатление, и, вернувшись домой, я сразу же пересказал его младшему брату. Ночью на причале, прислушиваясь к шуму волн и крикам чаек, мы говорили об этом. Я спросил брата: «Интересно, что сейчас делает твоя будущая жена?» Несколько раз двумя руками он с силой толкнул перила и, смущаясь, ответил: «Она идет по саду». Я подумал, что ему и в самом деле очень подошла бы девочка с веером, в больших садовых гэта, любующаяся распустившимися в ночи цветами. Наступила моя очередь говорить, но, не отрывая взгляда от темного моря, я только и сказал, что она завязала красный пояс, и замолчал. Из-за линии горизонта, светясь желтыми огнями кают, будто огромная плавучая гостиница, медленно выплывал пересекающий пролив рейсовый корабль.
Но я не был тогда откровенен с братом. Когда я приехал этим летом домой, мне довольно грубо помогла снять дорожный костюм новенькая, небольшого роста служанка, одетая в юката[23]с красным поясом. Звали ее Миё.
У меня была привычка, размышляя над названиями будущих произведений, тайком курить перед сном. Миё как-то узнала об этом и однажды вечером, расстелив постель, поставила у подушки пепельницу. На следующее утро, когда она пришла убираться, я выговорил ей, что курю тайно и ставить пепельницу не надо. Она ответила «понятно», но явно надулась. В те же каникулы в нашем городе выступала труппа нанива-буси[24]. Всех наших слуг отпустили в театральный павильон. Мне и моему младшему брату тоже было велено туда идти, но мы презирали такого рода представления и нарочно ушли ловить светлячков. Дошли почти до леса у соседней деревни, но так как уже выпала вечерняя роса и стало слишком сыро, решили вернуться, в корзинке у нас было светлячков двадцать. Вскоре пришли и те, кто ходил на представление нанива-буси. Миё постелила нам постели и навесила сетку от москитов, мы потушили лампу и выпустили под сетку светлячков. Они тут же разлетелись в разные стороны. Миё какое-то время стояла у сетки и смотрела на них. Лежа рядом с братом, я чувствовал, что меня привлекало не столько голубое мерцание светлячков, сколько смутно белеющая в темноте фигурка Миё. «Ну как, понравилось тебе представление?» — несколько натянуто спросил я. До этого я обращался к служанке только по необходимости. Миё очень тихо ответила: «Нет». Я рассмеялся. Брат молчал, энергично отгоняя веером севшего на подол светлячка. Почему-то мне стало неловко.